Проклятие

Барба сначала даже не понял, что его прокляли и прокляли по-настоящему. Мы воображаем ведьм либо жутковатыми старухами, либо эдакими фам фаталь, но мисс Кэти Роджерс не тянула на ведьму. Максимум, на что она тянула - на сумасшедшую. Бледное лицо, трясущиеся руки, давно не мытые растрёпанные волосы, мятая одежда. Не женщина, а какой-то призрак той, которой она когда-то наверняка была. И если бы она не нарушила запретительный судебный приказ, этим приказом всё и кончилось. В конце концов, против женщин его использовали редко. Но она мало того, что нарушила, так ещё и попыталась похитить детей мистера Донохью, который пару лет назад — этого Барба не мог не признать – жестоко и резко с ней порвал. Мисс Роджерс преследовала его пару лет, не сказать, что угрожала, но все время за ним следила и пыталась восстановить былую связь. Но когда у мистер Донохью и его жены родились дети, все её надежды пошли прахом, и она как «с цепи сорвалась» – по выражению пострадавших. Она всё время писала горы писем, что они предназначены быть друг с другом, что он бежит от своей судьбы. Она торчала у их дома, следила за миссис Донохью и детьми, всё пыталась с ней заговорить, призывала убраться из жизни «человека, который предназначен ей, Кэти Роджерс», тыкала какими-то астрологическими выкладками и линиями на ладони. Тогда-то судья и назначил запретительный приказ, но кончилось всё равно всё плохо. Конечно, мисс Роджерс оправдывалась, что не хотела ничего плохого детям, а защита настаивала, что она не сознавала, что делает в тот момент. Но похищение есть похищение, и обезумевшая миссис Донохью металась по участку в течение пары часов, пока мисс Роджерс и детей не нашли, и теперь Донохъю не намерены были спускать это дело на тормозах. И Барба знал, что обязан выполнить свой долг. Мисс Роджерс грозил приличный срок. И Рафаэль сомневался, что теперь, когда в деле замешаны дети, присяжные её оправдают. «Она всего лишь хотела превратить свою мечту в реальность. Чтобы они с мистером Донохью были семьей. Хотела представить, каково это — иметь детей от любимого человека. Не думаю, что детям что-то грозило...» – сказал в перерыве между заседаниями Кариси. Кариси иногда жалел людей, которые, по мнению Рафаэля, того не заслуживали. К тому же, он подозревал, что защита вызовет детектива в качестве свидетеля — тот был среди тех, кто и забрал детей из дома мисс Роджерс — и попробует на показаниях Кариси продемонстрировать, что обвиняемая не сознавала, что делает. И это вполне могло сработать, поэтому Рафаэль довольно сухо сказал: «Это не оправдывает похищение, знаешь ли. Тем более, дети..» Кариси только вздохнул. Он даже не стал спорить. Впрочем, Барба был уверен, что и от дачи показаний он не откажется и скажет всё как есть и что думает. Тут уж ничего не поделаешь — Кариси был на редкость приличным человеком. И добросердечным. Барба только головой покачал. Конечно, защита вызвала Кариси, и, конечно, тот сказал выложил всё как на духу. Дело уплывало из рук, и Рафаэля это...раздражало? Он сам не знал. Не сказать, что он прямо считал, что мисс Роджерс заслуживает срока и её психическое состояние действительно было хрупким, но работа есть работа. Произнося своё заключительное слово перед присяжными, он поглядывал в сторону Лив. Смотреть на печальное выражение Кариси было невыносимо — его бы тут же залила волна стыда. Лив, правда, была настроена менее дружественно к подсудимой — нет, она её понимала и даже в чём-то сочувствовала, но не оправдывала. У Лив был сын, которого тоже пытались похитить, и она явно видела себя на месте миссис Донохью. На Лив было смотреть гораздо легче. И да, свою работу Барба сделал хорошо — присяжные сказали «виновна», и мисс Роджерс получила свой срок, и нарушение ордера ей припомнили, и теперь её должны были надолго упечь за решетку. Но перед тем, как её увели в наручниках, она — никто не понял как — успела подскочить к Барбе и, тыча ему в лицо тонкими просвечивающими пальцами с обломанными ногтями, произнесла своё проклятие: – Вот когда близкий тебе человек проникнется к тебе страстью, когда полюбит тебя любовью, на которую ты не сможешь ответить, когда он будет ходить за тобой как на привязи и любовь эта будет сводить его с ума, ты тоже пойдешь в суд и попросишь для него срок? Надеюсь, что так, потому что тебе, прокурор, это предстоит, ты ещё поймёшь, сколько горя причинил! Барбе было не впервой, что осуждённые во все грехах винят его, а не детективов, присяжных или судей. Да и к угрозам он был привычен. К тому же в проклятия он не верил. Поэтому он достаточно спокойно смотрел, как мисс Роджерс уводили из зала суда. Но где-то, в глубине, там, где Барба даже не отдавал себе отчёта, поселился холодок. Проклятие всегда оставляет след. И иногда люди даже его чувствуют. Может, люди и чувствуют, что прокляты, но не придают значения некоторым вещам, прежде чем те заходят слишком далеко. Рафаэль никогда не был особенно дружен с Кариси, а потому изменение поведения последнего, а уж тем более причины для таких изменений от него ускользнули, и он только через пару месяцев понял, что Кариси стал странно себя вести. Нет, звоночки были — вот, первый звоночек — Кариси орёт на него в коридоре здания суда, орёт по надуманному поводу, но Барба слишком устал, чтобы вникать в причины этого. Кариси возмущённо уносится к лифту. Рафаэль и Лив задумчиво смотрят ему вслед. «Что на него нашло?» – говорит Лив, но Рафаэль злится, у него раскалывается голова и он хочет просто забыть все, связанное с этим делом, а потому он старается выбросить всё это из головы как можно скорее. Второй звоночек — Барба приходит в отдел, а там летают молнии: Кариси с Роллинс цапаются почём зря. Это бывает редко, это понимает даже Барба, Кариси старается со всеми ладить. Но сейчас они разгорячено орут друг на друга, и только вмешательство Лив спасает дело от перехода на личности. Рафаэль бы наклеил на ссору ярлык «милые бранятся — только тешатся», но у Кариси больной вид. Барба тогда даже не осознал, насколько — Кариси весь бледный, чуть ли не с зеленцой, тёмные круги под глазами, волосы взъерошены. Но это случается, тяжелое дело иногда становится слишком тяжёлым. Кариси гневно уносится в туалет, видимо, остудить голову порцией холодной воды, и Роллинс, глядя ему вслед, произносит : «Какая муха его укусила?» Потихоньку Барба стал понимать, что странности в поведении Кариси уже как-то зашли слишком далеко. Первым пришло осознание, что тот стал его избегать. Не сказать, что Рафаэль был с Кариси на короткой ноге, но обычно тот всегда был рад видеть Барбу, щегольнуть перед ним своими юридическими познаниями. Рафаэль перебирал в уме, чем мог обидеть или оттолкнуть Кариси, но так ничего и не придумал. Конечно, он всегда довольно язвительно отзывался на попытки детектива проявить себя, но раньше Кариси это не обескураживало. И что тревожило Барбу больше всего – Кариси вроде бы избегал его, но при этом всегда был где-то на периферии зрения, всегда где-то в самом углу картины, как будто он пристально следил за Барбой, за всеми его передвижениями, чтобы уж наверняка не столкнуться, но при этом Рафаэль постоянно чувствовал спиной пронзительный взгляд между лопаток. Он не мог с точностью утверждать, что детектив пялится на него, но ощущение было именно такое — как будто кто-то печально пытается продырявить тебе позвоночник. Волоски на шее Барбы просто дыбом вставали. Обеспокоило Рафаэля даже не это, а другое, когда он всё-таки успевал поймать проблеск Кариси — тот награждал его уж совершенно отчаянным взглядом. Взгляд у него был как у раненого животного, и это настолько не вязалось с обликом и весёлым деятельным оптимизмом Кариси, что Рафаэль призадумался. Если у того что-то произошло и он просто не хочет пока доставлять себе лишних страданий, попадая Барбе на язык, то Рафаэль может это устроить. Мысль про проклятие всё ещё где-то болталась на подкорке у Барбы, но и тогда он не связал поведение Кариси со сказанными в гневе словами Кэти Роджерс. Он не верил в проклятия, особенно в те, которые касались его самого. Для начала он попытался аккуратно выяснить у Лив, что такого могло произойти у Кариси, но та тоже была в недоумении. «Могу предположить только, что у него не ладится с его девушкой. Не особо-то охотно он о ней вообще упоминает, может, дело идёт к разрыву». Выглядело правдоподобно, конечно, было обидно, что Кариси считал Барбу способным насмехаться над чужим разбитым сердцем, но Рафаэль действительно не давал Кариси спуску по любому поводу. Барба даже не стал обижаться на такое мнение о себе. Он это вполне заслужил. Они ещё месяц благополучно прилагали всячески усилия, чтобы их маршруты никак не пересекались (что, если учесть плотную работу Барбы со Спецкорпусом было довольно трудно, и Рафаэль стал подумывать поговорить с Кариси начистоту). И тут уже произошло то, что было даже не звоночком, а пожарной сиреной. В тот день Рафаэль пришёл к Лив занести ордер — пришёл сознательно, обычно он не опускался до того, чтобы заносить полицейским документы, но ему хотелось пригласить Лив выпить — а может и выпить прямо у неё в кабинете, чтобы далеко не ходить, ибо новое дело уже начинало выкручивать ему кишки, но косвенной его целью было застать Кариси и дать тому понять, что Барба настроен самым мирным образом и издеваться не будет. Он знал, что Кариси опять взял дополнительные смены, ибо его кредиты за обучение всё ещё на нём висели. Он и правда застал Кариси на рабочем месте — тот сидел за столом, уткнув лицо в руки и как-то неловко сгорбившись. Вся его поза выражала бесконечную усталость. Барбе стало его жалко. Чтобы там ни творилось в голове Кариси — толику сострадания Барба мог ему выдавить. – Детектив... – начал он. Кариси буквально подпрыгнул от звука его голоса. На мгновение лицо его приобрело испуганное выражение — как будто Кариси был готов вскочить и сбежать, но он совладал с собой и даже выдавил улыбку: – Советник, добрый вечер. Эта ужасная выдавленная улыбка добила Барбу: – Сонни, что случилось, если я чем-то могу помочь... – он дотронулся до плеча Кариси в надежде его немного приободрить, но эффект от этого простого действия превзошёл все ожидания. Кариси отпрыгнул от его руки, чуть ли не опрокинув стул. Кариси от него буквально шарахнулся, шарахнулся так, будто Барба попытался его едва ли не облапать. Такая реакция Барбу ошеломила — он и раньше иногда дотрагивался до Кариси, но такого никогда не было. Тем более, сам Кариси был донельзя тактилен и любил хвататься за окружающих по поводу и без. Барбе не хотелось думать об уж совсем печальных причинах такого поведения – он пока запретил себе об этом думать, но он попытался ещё раз: – Сонни, в чём дело? Если я тебя чем-то обидел, если нарушил твоё личное пространство — прости, пожалуйста, я не хотел. Пожалуйста, скажи, что не так. Мне правда жаль, если я сделал или сказал что-то... Кариси отчаянно замотал головой. Он неловко выставил вперёд руки, как будто пытаясь защититься от чего-то. Барбе не хотелось думать — от кого-то. – Нет-нет-нет, Барба, советник.... Это всё я. Это я виноват... я объясню позже. Простите. Пожалуйста, простите. Он схватил пиджак и выбежал из опенспейса. Рафаэль не решился за ним следовать. Его уже и так напугало происходящее. На шум из кабинета вышла Лив, и Барба обернулся к ней с недоумением: «Я не знаю, что на него нашло, но, Лив, это ненормально». Лив обеспокоенно нахмурилась: «Я поговорю с ним». О результатах разговора Рафаэлю, конечно, никто не докладывал, а сам он не знал, как к этому подступиться, но вроде бы до чего-то Кариси с Лив договорились. По крайней мере, Кариси от него больше не шарахался. Правда, Рафаэль не был уверен, что их отношения стали лучше, что есть какая-то позитивная динамика. Да, Кариси больше не прятался от него по углам, но и смотреть теперь он на него избегал. При разговоре с Барбой Кариси строго держал взгляд на точке где-то чуть выше правого плеча Рафаэля, и все его фразы, обращенные к Барбе, были безжизненными и лаконичными. Теперь Кариси всегда держался от него на расстоянии, будто в испуге, что Рафаэль до него дотронется, и даже файлы брал крайне аккуратно, лишь бы не коснуться пальцев Барбы. Раньше бы Барба не обратил на это все внимание – мало ли какие у кого заскоки, но вкупе со всеми прочими происшествиями... Рафаэль всё перебирал и перебирал эпизоды общения с Кариси — мог ли он сделать какой-то неправильно понятный намек? Мог ли оскорбить детектива чем-то по незнанию? Барба не мог ничего такого вспомнить. На ум пришло только, что все странности начались после суда над Роджерс, и память об этому суде всколыхнула в нём что-то, что-то не до конца осознаваемое. Холодок. Этот холодок теперь его не покидал. Но осознание пришло к нему позже, когда ещё через пару дней он в какой-то момент стоял и беседовал с Лив, и вдруг обернулся и увидел, как Кариси на них смотрит. Это был странный взгляд — в нём всё переплелось — и горечь, и мука, и какое-то томление, которому Барба не мог дать определение. И он так и не сообразил, пока не оказался дома, и, лежа в постели, глядя в потолок, он понял, это была ревность. Но он отбросил эту мысль, потому что к кому и кого мог, собственно ревновать Кариси? Но всё это обеспокоило Рафаэля ещё больше (хотя, казалось, куда уж больше), и он стал присматриваться к Кариси, следить за ним чуть пристальнее, чуть внимательнее. Кариси выцветал. Он больше не взрывался, не избегал Барбу, он просто выглядел никаким. Его голос стал тише, движения скованнее, теперь он не только избегал встречаться взглядом с Барбой, но и со всеми остальными. Его одежда — так всегда тщательно подобранная — теперь висела на нём мешком. Периодически он залипал в пустоту, но потом снова будто брал себя в руки и принимался за дела. Он был просто очень-очень печальным и измотанным, как будто выхолощенным. Измученным. И взгляды, которыми за его спиной обменивались Роллинс и Фин, тоже о многом говорили. Барба поделился этими соображениями с Лив, и та тяжело вздохнула: – Знаю. Я отправила его уже на консультацию к нашему психологу, может, это просто выгорание. Кариси, правда, сказал, что уже ходит к какому-то доктору, но пока по нему не видно, чтобы это помогало. С понедельника выпну в отпуск. Конечно, у нас уже не хватает рук, но ещё не хватало, чтобы Кариси сорвался. Он, конечно, повозмущался, мол, кто работать тогда будет, но это тот случай, когда излишнюю жертвенность надо пресекать. Отдохнёт и там видно будет. Не хотела тебе говорить, Рафа, но, по-моему, он думает о переводе в другой отдел. Кажется, на него уж слишком стало давить то, чем мы занимаемся. Может, уйдёт в юриспруденцию? Не знаю, я что-то такое думала, когда он стал ходить за тобой хвостом, но теперь он от тебя шарахается. – Честно, Лив, я пытался вспомнить, чем мог его так обидеть, но на ум ничего не приходит. Я бы десять раз уже прощения попросил. Если, конечно, не обидел его так, что никакими словами это не исправить. Барбу тяготило, что детектив так себя ведёт. Не сказать, что Барба был привязан к Спецкорпусу — помимо Лив — но они ему нравились, ему нравилось тут работать, и видеть Кариси расстроенным было почему-то очень печально. Он видел стольких детективов, которых разъела эта работа, и мысль, что Кариси стал очередной жертвой на алтаре спасения людей от насилия в любой форме, была довольно горькой. – Может, ему кажется, что он тебя подвёл? – сказала Лив. – Может, это ему за что-то стыдно, Рафа, и он не знает, как у тебя попросить прощения? Может, он боится, что ты на него на что-то рассердишься? Звучит как-то...чтобы Кариси мог кого-то обидеть? Разве что по незнанию, но он бы сразу извинился, представить мир, в котором Кариси не смог бы попросить прощения за то, в чем был виноват, не укладывался в голове Барбы. Он всё ещё не знал, как подступиться к Кариси, а потому решил поговорить с ним в неформальной обстановке – подстерёг того у автомата с закусками. Бежать Кариси было некуда, поэтому Барба начал с места в карьер: – Слушай, Кариси, я знаю, на тебя много всего навалилось. Я знаю, что тебе тяжело. Если я могу помочь, если я могу что-то для тебя сделать, ты только скажи. Я знаю, я частенько не слишком-то деликатно обращался с тобой в прошлом, но если тебе плохо... Если я тебя обидел чем-то, если что-то сделал, поговори со мной, ладно? Я очень не люблю вызывать у людей желание сбежать подальше, если эти люди не подсудимые, конечно. – Советник, я... Кариси стоял там, с каким-то батончиком в руках. Кариси стоял, и Рафаэлю показалось, что чуть не плакал. Он посмотрел Барбе прямо в глаза, и его пронзил этот взгляд — полный какой-то неописуемой тоски. – Вы ни в чем не виноваты, Советник. Я должен был с вами объясниться, конечно, мое поведение недопустимо. Нельзя, чтобы вы думали, что можете...что могли...я... Он запнулся, и по его лицу прошла судорога. Дыхание сбилось, и Кариси обхватил себя руками, будто пытаясь согреться. На секунду он опустил голову, и Барбе показалось, что он сейчас скажет что-то, что признается в чем-то. Рафаэлю вдруг стало очень холодно, как будто нечто коснулось его затылка, нечто поднялось изнутри, такое тёмное и липкое. Что-то, что пыталось дотянуться до Кариси, или что его уже оплело. Кариси поднял голову. В его взгляде была какая-то странная нежность и какая-то горечь, как у ребёнка, который понимает, что эту игрушку ему никогда не купят, но хотеть её всё равно не перестаёт. Стоит и смотрит прижавшись к витрине. – Барба, я... Барба стоял и не решался шевельнутся, он боялся даже слово сказать, чтобы не отпугнуть Кариси. За его спиной где-то за опенспейсом хлопнула дверь. Кариси подскочил, как будто его ударили током. На его лице отразилась паника и ужас. – Простите, Барба, простите меня, я не могу... не могу... Он развернулся и медленно пошёл обратно к своему столу. Барба только и мог, что смотреть ему вслед. Идти за ним и требовать объяснений он не решился. Если он вызывал у Кариси такой ужас, то его вмешательство сделает только хуже. Но перестать об этом обо всем думать Рафаэль не мог. И хоть он не понимал чувства Кариси, и не мог их проанализировать, но во всём этом была какая-то скрытая логика, которую он пока не мог уцепить. Он не был детективом, но и идиотом тоже. Все эти взгляды Кариси, все эти вздохи со стороны...это всё Барбе что-то напоминало, что-то, что он пока не мог собрать воедино. Видеть, как Кариси чахнет и сохнет, как в романах начала века было невыносимо. Вот именно. Сохнет. По...нему? Сначала эта мысль показалась совсем дикой. Но она укоренилась, упрочилась, и Барба вспомнил, вспомнил Кэти Роджерс с её проклятием, и это всё складывалось в какую-то дурацкую, нереальную, картину, того, чего в этом мире не существует — проклятий, тайно влюблённых коллег, любовных мук...как в какой-то слезливой мелодраме. Рафаэль не верил в проклятия. Пусть это будет ошибка. Пусть он будет не прав. Пусть он выставит себя идиотом. Но хуже всего было то, что он был уверен — он был уверен, он знал, что проклятие было настоящим и оно подействовало. Он знал, что Кариси попал под него и что Кариси... Барба проворочался всю ночь, он знал, что должен поговорить с Кариси, но не знал, как и о чём, собственно, говорить. Но начать следовало с мисс Роджерс. Барба ещё не до конца принял эту идею с проклятием, но пусть уж Кэти Роджерс над ним посмеётся, поиздевается, что угодно. Он должен был убедиться. И вот, в воскресенье перед ним открылись двери женского пенитенциарного учреждения города Нью-Йорк. Мисс Роджерс согласилась с ним встретиться. По залу суда он помнил взъерошенную полубезумную гарпию, но перед ним была очень тихая, очень несчастная женщина, маленькая и сжавшаяся. В оранжевой робе она выглядела совсем бледной и тонкой. Костлявые пальцы, так напоминавшие когти, теперь казались совсем хрупкими. Рафаэлю вообще-то больше всего хотелось наорать на неё, но теперь он поутих. – Я знаю, почему вы пришли, мистер Барба. – Да? – он не мог сдержать скепсис в голосе. – Это из-за проклятия. Оно ведь подействовало, да? Кто-то из близких вам людей стел себя странно вести. Мне... – Я не верю в проклятия, - сказал Барба. - Это либо какой-то гипноз, либо какая-то хитро продуманная схема. – Прошу Вас, мистер Барба! – Кэти Роджерс зябко передёрнула плечами. – Вы не просто верите в проклятие, вы знаете, что я действительно произнесла проклятие и оно подействовало. Вы знаете это глубоко в душе, иначе бы вы не пришли ко мне. – Если ты такая сильная ведьма, почему не приворожила Донохью? Это был удар ниже пояса и Рафаэлю должно быть стыдно. Ему бы и было, если бы он не был так зол из-за Кариси. Мисс Роджерс горько вздохнула: – Я пыталась, мистер Барба. Но это...если я скажу, это так не работает, вы ведь мне не поверите? Я никогда не была сильной ведьмой. Я даже никогда особо-то и ведьмой не была. Могла кое-что по мелочи — находить потерянные предметы, чувствовать иногда, что вот скоро случится что-то хорошее или плохое. Я не училась этому, не училась колдовать. Моя бабка умела, да, она хорошо умела, но я не училась у неё, пока могла, а теперь поздно. Я хотела приворожить Кристофера Донохью и не смогла это сделать. Для заклятий требуется определённая концентрация, если хотите. Она хмыкнула: – Я смогла наложить на вас проклятие только от большой злости, которая придала мне сил. Иронично, да? Я не смогла создать своё счастье, да ещё и чужое несчастье привлекла. Так кого я прокляла? Лейтенанта Бенсон? Я хотела проклясть её. Я видела, что вы близки, а уж она сделала всё, чтобы я попала за решётку. Барба сначала расхотел на неё злиться, уж больно она была пропавшая и жалкая. Но теперь гнев вернулся. Особенно, когда она сказала, что хотела проклясть Лив. И у него не получилось сдержаться: – Нет, мисс Роджерс. По моим наблюдениям, под ваше заклятие попал детектив Кариси. По крайней мере, он мне почти признался в любви возле автомата с шоколадными батончиками. Единственный человек, который пытался вам помочь. Который вам сочувствовал. Он вас по-настоящему жалел. Мне вас было не жалко, а уж теперь, когда я знаю то, что знаю, и подавно. Но хотя бы в благодарность вы должны снять проклятие с него. Он-то точно не заслужил страданий. Кэти Роджерс заплакала. Барба почувствовал укол вины, что он её довел, но ради Кариси... – Я не могу... – сказала она шёпотом. – Не «не хочу», а «не могу», мистер Барба. Я толком не знаю, как вас прокляла. Я не хотела этого, но... я не хотела вредить детективу Кариси. Но я правда не могу снять его. Я уже пыталась, видите ли. Я думала о том, что сделала, и пыталась снять заклятие с вас, и ничего у меня не вышло. Я откусила больше, чем смогла проглотить, и отдала больше, чем могла позволить. Я понесу своё наказание, мистер Барба. Я больше никого не смогу проклясть. И во мне всегда будет жить эта пустота, которую не заполнить. Почему-то Барба ей сразу поверил. Это было глупо и странно, он не привык сразу доверять людям, особенно в вопросах магии и, тем более, проклятий, но он... Он был до странного уверен в её правдивости. А ещё он знал, почему. Когда она прокляла его, когда произнесла свои слова, между ними установилась связь. Невидимая ниточка, как те, что всегда есть между жертвой и преступником. Кэти Роджерс не просто его прокляла. Природа не терпит пустоты. Мисс Роджерс отдала ему часть и без того малых её сил. Словно для баланса. Рафаэль теперь...кое-что мог. Очень маленькое кое-что, но именно оно позволяло ему сейчас чувствовать, врут ему или нет. Они сидели молча какое-то время. Потом Кэти не выдержала: – Мне поставили диагноз, мистер Барба. Тревожное расстройство. Депрессия. В тюрьме мне начали давать лекарства, и я наконец-то сумела осознать, что творила. Бедный Кристофер. Он натерпелся от меня. Не то чтобы я до этого не осознавала, что делаю...Просто, понимаете, мистер Барба. Я была больна. Я не знала этого, и это меня не оправдывает, но у меня в душе была пустота. Чёрная дыра. Я старалась забить её, как могла. И когда я встретила Кристофера, то мне ненадолго показалось, что эта пустота заполнена. Что я наконец-то стала целой. И я...когда он расстался со мной, я просто не смогла это снова вынести. У меня была пустота в душе, была рана. Боль, которую я не могла сама исцелить и цеплялась за другого человека в надежде, что он мне поможет. И на этом месте и выросла любовь. Только она была перекрученная, как и я. Тёмная, злая и перекрученная. Я была уязвимой, и она угнездилась в моей душе. Она вдруг подняла голову и посмотрела прямо в глаза Рафаэлю. Она была очень серьёзна: – У детектива Кариси, мистер Барба, тоже что-то очень болело в душе, он был несчастен, и это сделало его уязвимым. Поэтому моё проклятие и эта любовь пустили в нём корни. И она прорастает всё сильнее. Ему не станет лучше. – А если я переведусь на другое место работы? Если мы не будем видеть друг друга? – почти беззвучно спросил Рафаэль. Это была бы катастрофа, но он не мог вынести мысль о мучениях Кариси. Мисс Роджерс покачала головой: – Ему станет только хуже. Он начнёт сходить с ума. Проклятие тянет его к вам как на невидимом поводке. Если вы постараетесь разорвать эту связь — он может не выдержать. Он ведь и правда любит вас, мистер Барба. Магия только... она только подтолкнула его по этому пути. Она словно бы расчистила площадку. И достаточно было малейшего толчка, чтобы там проросло это чувство. Оно сводит его с ума. И опутывает его всё сильнее. – И что же мне делать? – тихо спросил Барба. Кэти взяла его за руки и наклонилась так близко, что их лица практически соприкоснулись. – Я поступила неправильно, мистер Барба. И по отношению к Кристоферу, и по отношению к вам, и по отношению к детективу Кариси. И я заплачу за это. За всё. Но только вы сможете снять проклятие с детектива Кариси, и мне жаль, но вам тоже придётся за это заплатить. Потому что нельзя забрать у человека любовь, пусть и вызванную магией, и не заплатить за это. Барба медленно шёл от такси домой. Ему не хотелось возвращаться в квартиру, не хотелось думать, как и о чём говорить с Кариси, не хотелось думать о проклятии. В его голове стучали слова мисс Роджерс: «Вы можете снять проклятие, только ответив на его чувство. Ведь это было проклятие бесплодной, безответной, не приносящей счастья любви, мистер Барба. И как только она перестанет быть безответной — эта любовь уйдёт. Но за это тоже есть цена. Уходя, эта любовь заберёт кое-что и от вас, вы заберёте его проклятие, мистер Барба, и это разобьёт вам сердце». Он не боялся разбитого сердца, но уж очень было бы неприятно страдать из-за чужой глупости. Но он знал, что Кариси страдает, а Кариси-то этого всего не заслужил. В конце концов, Барба и правда был жесток по отношению к Кэти Роджерс, и в каком-то кармическом смысле заслуживал всё это, но не Кариси. Он не видел Кариси пару дней, и если верить Кэти, – а Рафаэль знал, что она говорит правду — тот сейчас мучается от того, как сильно его тянет к Барбе. Рафаэль вздохнул. Он слишком стар для таких вещей. Завтра он придумает предлог и пойдёт к Кариси. Он пока не знал, что будет делать, но знал, что он попробует хоть что-нибудь. Но передохнуть ему не дали. И предлога придумывать не пришлось, ибо, как оказалось, Кариси сидел под его дверью, сжавшись как от сильного холода. Он вздрогнул, заметив Барбу, и видно было, сколько сил ему стоило взять себя в руки, встать и хотя бы попытаться вести себя как ни в чём не бывало. – Барба?.. Я знаю, не должен был к Вам вот так без приглашения приходить. Но я с понедельника в отпуске, и мы не будем видеться какое-то время. И я не хотел оставлять между нами... Я странно себя вёл, знаю, и тогда мы не договорили, я должен объясниться, ведь это нечестно по отношению к вам... Он сбился, словно запутался в собственных словах. Барба тяжко вздохнул. В том, что ему предстояло — веселья было мало. Но, может, так даже лучше. Одним рывком... Он открыл ключом дверь, не обращая внимания и никак не комментирую сбивчивые объяснения Кариси и очевидный идиотизм его поведения. – Ты идёшь, Кариси? – он обернулся на пороге. Кариси выглядел изумлённым. – Ты собрался объяснять мне что-то под дверью моей квартиры? До Кариси наконец-то дошло, он шумно вздохнул и прошёл вперёд Рафаэля в тёмный коридор. Рафаэль решил – из эгоистичных побуждений – сначала дать Кариси выговориться, а потом уже что-то с этим делать. Это было жестоко, но у Рафаэля уже кончились идеи. Практики снятия заклятий и ведьмовства в отличие от юридической у него не было. К тому же, для того, чтобы снять подобное заклятие нужна была — чистая цитата – «эмоциональная связь». – Проходи, Кариси, – Барба махнул рукой в сторону гостиной и дивана, – садись. Выпьешь? – Нет... спасибо за приглашение, Барба. Рафаэль пожал плечами. Может, Кариси уже выпил, чтобы набраться храбрости. Он точно не собирался всё это выслушивать без выпивки — ему и так хватило беседы с Кэти Роджерс. Он налил себе скотча, повернулся к сидящему на диване Кариси и махнул рукой, показывая, что слушает. Кариси сглотнул и сжал руки в замок, чтобы собраться с духом: – Я знаю, что вёл себя странно и должен был поговорить с Вами раньше, но я не осмеливался. Знаю, я и так уже обеспокоил лейтенанта, и доставил всем неприятностей, но я надеялся, что если я буду общаться с вами по-минимуму, если я буду избегать Вас, то я не причиню никому... Он сбился, в отчаянии запустил руки в волосы и взъерошил их. Он почти плакал, и его шёпот был едва слышным, но от этого боль в нём звучала только сильнее: – Нет, я не могу... я думал, если я не буду видеть тебя хоть какое-то время, то я смогу... Говорят ведь – с глаз долой. Но не видеть тебя было ещё хуже, Рафаэль. Ещё ужаснее, я не мог спать, не мог есть, я только думал. Боже, я старался, я говорил с психотерапевтом об этом, но... Мне страшно, Рафаэль, страшно от того, что я скажу и что будет потом. Но я больше не могу держать это в себе. Оно грызёт меня изнутри... Кариси поднял голову и посмотрел Барбе в глаза. Кариси сидел, и это было странно, Барба не привык, что детектив ниже его. Лицо у Кариси было перекошено, но голос теперь звучал ровно и отчётливо: – Я люблю тебя, Рафаэль. Я знаю, как ужасно это звучит. Я чувствую себя живым, только когда могу видеть тебя, уж прости за такой пафос. Я люблю тебя, и я схожу из-за этого с ума. Я никогда не думал, что могу быть таким. Это противоестественно – то, что я чувствую. Я отвратителен сам себе. Барба молчал. Он не знал, что можно ответить на это. Признание Кариси всё равно его поразило. Странно, конечно, было ждать, что Кариси — истовый католик, примерный сын – сможет нормально перенести мысль о своей влюблённости в мужчину. Что это не причинит ему гораздо большую боль, чем обычная безответная влюблённость. Что он не будет стыдиться своих чувств. Наверное, что-то из его мыслей отразилось на его лице, потому что Кариси испуганно затараторил: – Нет, не в этом смысле, не потому что ты мужчина, Рафаэль! Нет! Ты самый чудесный человек на свете. Ты умный и храбрый, и ты до последнего сражаешься за то, во что веришь, ты всегда бьёшься до конца. Ты удивительный, чистый человек, лучший из всех, кого я знаю. Ты язвительный, ты всегда знаешь, что сказать, ты никогда не останавливаешься, и я восхищаюсь тобой, и я бы никогда не посмел... Он посмотрел на Рафаэля так, как будто и правда видел перед собой чудесного человека. Барба не знал, к чему что тут привело — проклятие, идеализм Кариси или его желание видеть в людях лучшее. На Рафаэля так давно никто не смотрел, а, может, и никогда. Как на того, чья любовь ценная. Барба почувствовал вдруг тупую глухую боль в сердце. Раньше он думал, что это метафора. Он уже слишком циничен для всего этого, для всей этой печали. Он знал, что нужно сделать. Он знал, едва он это сделает, эта печаль больше никогда не уйдёт. Но он не мог подвести Кариси, которому хватило смелости признаться в своих чувствах, да ещё и увидеть в Барбе кого-то хорошего. Кого-то заслуживающего любви. Пока Барба собирался с духом, Кариси продолжал: – Всё дело во мне. Это моя любовь неправильная. Никогда не думал, что могу так...по-собственнически к кому-то относиться. И эти сны, они меня с ума сводили. Я никогда так сильно никого не желал, мне казалось, ещё мгновение, и я сорвусь, я сделаю какую-то глупость, потому что я хотел обладать тобой, Рафаэль, чтобы ты был моим и только моим. Когда я увидел тебя там с Лив — я думал с ума сойду от ревности, хоть я и не имею на неё никаких прав. Какая-то тёмная, неправильная часть меня, о которой я никогда не знал, она хочет, чтобы это всё было её, чтобы ты был её. Я никогда, никогда не относился так к своим партнёрам, я всегда уважал их. Я же всё время работаю с жертвами, и знаю, что такое отношение недопустимо. Это со мной что-то не так. Я пытался себя исправить, пытался говорить с психологом, но меня тянет к тебе, и мне кажется, что я могу причинить тебе боль, и мне так страшно, Рафаэль, потому что я люблю тебя, и это кажется таким извращённым, таким.. уродливым, эта ревность, эта жажда обладать, желание уничтожить любого, кто попытается забрать тебя. Я не могу относиться так к человеку, которого люблю. Так нельзя. Знаю, ты меня не любишь, я знаю, знаю, что я тебя в лучшем случае раздражаю, но ты был так добр ко мне всё это время, и я не могу перестать надеяться и ненавидеть себя за все эти чувства. Плечи Кариси безвольно повисли. Казалось, ещё чуть-чуть и он съедет на пол. Из его голоса будто выкачали все эмоции. – Я пытался бороться с этим, я честно пытался. Но я больше не могу. У меня больше нет сил. Надежда, боль, ревность, радость... у меня больше нет сил на эти качели. А теперь просто вышвырни меня, Барба, чтобы это всё по-настоящему закончилось. Чтобы я перестал надеяться. Барба знал, Кариси этого не заслужил. Он не заслужил страдать из-за ошибок Кэти Роджерс, из-за того, что Барба не нашёл в себе сил отнестись к ней по-человечески. Кариси был куда лучшим человеком, чем они с Кэти. Он не должен считать себя плохим или неправильным. Он должен найти человека, который будет его любить и которого будет любить он, и чтобы эта любовь никогда не приносила ему мучений. Барба знал, что должен делать. Он подошёл к Кариси и бережно взял его лицо в свои руки. – Не бойся, Сонни. Всё хорошо. Всё в порядке. Тебе не о чем волноваться. Я люблю тебя. И Рафаэль поцеловал его. Поцелуй вышел скомканным, потому что Кариси на него толком не ответил, но Рафаэль подумал, что его вполне хватит, чтобы пробудить Кариси от этого кошмара. Взгляд у Кариси был такой... Барба подумал, что никогда не сможет его забыть. Это был взгляд приговорённого к смерти, которого помиловали прямо на эшафоте. Это был взгляд человека, на которого свалилось такое счастье, что он не может его осознать. Рафаэль сел рядом с Кариси и дал ему немного переварить произошедшее. Кариси повернулся к нему — он выглядел почему-то ещё измотаннее, ещё измученнее. Наверняка, он приготовился к одному исходу и ждал его с мрачным самобичеванием и мазохизмом. Но теперь, когда ситуация обернулась неожиданным образом, он, видимо, растерялся и просто не знал, что делать. – Я могу тебя обнять? – почему-то шёпотом спросил он. Это прозвучало так, будто Кариси спрашивал не Барбу, а скорее уж себя самого. Барба не стал комментировать, что его признание давало Кариси право на много большее. Он просто обнял его, и почувствовал, как Кариси обессиленно обмяк. – Я так счастлив, – сказал Кариси. – Я так счастлив, что даже не могу ничего сказать. Даже думать не могу. Я боюсь, что я сейчас проснусь, и это опять будет кошмаром. Рафаэль осторожно оторвался от Сонни, и посмотрел ему в глаза. Он видел теперь там тень сомнения, и знал, что это потому что проклятие стало распутываться и сходить на нет. На это уйдёт какое-то время, потому что мозгу понадобиться пересортировать эмоции, и заменить чем-то уже существующие и как-то их объяснить самому себе, но Барба был уверен — к утру Кариси с ужасом будет вспоминать, что ему казалось, что он в него влюблён. – Сколько ты не спал толком, Сонни? Тебе надо отдохнуть. Поспи, тебе станет легче... – Ты ведь не уйдёшь, Рафаэль? Ты ведь тут? Ты ведь побудешь со мной? Хоть у Рафаэля и были сомнения в целесообразности этого, он не мог сейчас отказать Кариси, уж больно у того голос был как у ребёнка. Он подвинулся и откинулся на подушку сбоку, а Кариси пристроился рядом. Он так и не разжал рук вокруг Барбы и пристроил голову ему на плечо. Рафаэль уже чувствовал, что спина его через какое-то время проклянёт. А рука так и точно мгновенно потеряет чувствительность. Кариси наверняка тоже было не шибко удобно — спать в обнимку приятно выглядит только в фильмах, но Сонни нуждался в утешении и комфорте. – Я так счастлив, – просто сказал Сонни. – Я никогда в жизни не был так счастлив. Мне наконец-то так спокойно. Всё кажется каким-то сном, но, кажется, я начинаю верить, что это не кошмар. Я так тебя люблю. Он быстро задремал, а вот Рафаэль не был уверен, что вообще сможет заснуть. Это всё как-то было для него слишком, не говоря уже о том, что ему давно никто не признавался в любви, тем более в таких обстоятельствах. Завтра у Сонни ото всей этой любовной истории останется только неловкость. Рафаэль позволил себе немного пофантазировать, чтобы было, если бы его и правда полюбил кто-то такой светлый и чистый как Сонни Кариси. Полюбил бы человек, способный считать все недостатки Рафаэля достоинствами. Способный видеть в Рафаэле лучшего человека, чем он есть. Сделала ли бы эта любовь его лучше, или Барба как всегда умудрился бы всё испортить? Рафаэля заливала печаль. Он знал, что она никуда не уйдёт. Разбитое сердце? Это похоже на разбитое сердце? Он любил когда-то, безумно и сильно, любил Йелину, и она разбила ему сердце. Он долго тосковал, но оправился. В молодости это кажется концом света. Зрелый возраст хорош тем, что сильные свежие эмоции больше не затрагивают тебя так уж сильно. Он пожертвовал тем осколком магии, которой обладал, чтобы освободить Сонни. Он не жалел об этом, проблема была в том, что, уйдя, эта магия ничего не оставила ему взамен, только горечь и опустошение. И с этим ему теперь придётся жить. Барба не думал, что заснёт, но он всё-таки вымотался и устал, а потому незаметно для себя он задремал. Утром Барба проснулся в одиночестве. В спину как будто воткнули кол, и он с трудом разогнулся (да и шея отчаянно жаловалась на жизнь), но замерзнуть он не замерз, потому что его накрыли покрывалом. Рафаэль позволил себе потянуться и немного порадоваться тому, что, кажется, жизнь налаживается. Да, они с Кариси какое-то время будут общаться крайне настороженно и деликатно, но всё придёт в норму, раз уж проклятие снято. Это было облегчением. Конечно, обидно, что на него теперь не будут смотреть как на свет в окошке, но Рафаэль бы предпочёл, чтобы так на него кто-то смотрел без магии. С магией это сильно напоминало жульничество. «Всё к лучшему, всё к лучшему», - думал Барба, направляясь на кухню. Погружённый в свои мысли, он не сразу заметил, что за столом кто-то сидит. «Кто-то». Кариси. Да, вышло бы слишком легко, если бы Рафаэлю не пришлось ещё и разбираться с этим всем с утра пораньше. Если бы в голове у Барбы был бы измеритель неловких положений, то он бы сейчас зашкаливал. Кариси сидел совершенно прямо, положив руки на стол. Он сидел совершенно прямо и взгляд его упирался куда-то в противоположную стену. Барбе это напомнило позу обвиняемых перед вынесением вердикта. Кариси был похож на человека, который несколько часов морально готовился к тому, что сейчас его полностью уничтожат. Кариси заговорил первым, хоть и избегая встречаться с Рафаэлем взглядом: – Я должен объяснить Вам своё поведение, Барба. И должен извиниться. Я не представляю, с чего начать, но... – Это ждёт до того, как я сварю кофе? – взмолился Рафаэль. – … я понимаю, Вы можете быть оскорблены, и Вы наверняка злитесь, и я должен сказать, что ужасно сожалению, что вчера так недопустимо повёл себя... «Судя по всему — нет», – пробормотал себе под нос Барба, пока Кариси продолжил: – ... моё поведение не заслуживает никакого снисхождения, и я понимаю, что Вы захотите подать жалобу на домогательства, это всё было недопустимо в отношение коллеги, и мне придётся перевестись и...или уволиться. Но всё равно...я знаю, то, что Вы вчера мне сказали, – это было, чтобы отделаться от меня, и мне жаль, что я вынудил Вас сказать мне такие вещи... У Рафаэля ощутимо начала собираться мигрень: – Кариси, замолчи! Вышло грубее, чем тот заслуживал, зато доходчивее — детектив дёрнулся, как будто ему влепили пощёчину, и затих на полуслове. – Для протокола: я не собираюсь подавать на тебя жалобу Лив или кому-то там ещё. Я не собираюсь заставлять тебя переводиться или увольняться. И сердиться я тоже не собирался, пока у меня от твоего бормотания голова не начала раскалываться. Никогда не извиняйся передо мной ДО утренней чашки кофе. А сейчас я сварю кофе и кое-что тебе расскажу. А ты выслушаешь меня, молча и не перебивая. А потом мы поговорим. Кариси стоически выдержал процедуру варки кофе, а поскольку он заткнул-таки поток своих оправданий, то Барба наконец-то сделал первый, самый приятный глоток, глубоко вдохнул и оперативно вывалил на неподготовленную голову Кариси всю эту историю — залпом, без остановок, в жалкой попытке разделаться с неприятной частью поскорее. Он рассказал и про Кэти, и про то, как стал замечать странности, и про разговор в тюрьме. К концу истории брови Кариси полезли на лоб, и он начал неловко улыбаться, как будто только вежливость и уважение к Барбе не позволяли ему сказать, что тот бредит. – Это...интересная версия, Барба, но я не верю в проклятия. – Нет, конечно, проще поверить, что ты внезапно запал на мужчину на десять лет тебя старше, хотя ещё пару месяцев назад ты глаз не отрывал от острых скул Роллинс, а сейчас сидишь и пытаешься понять, что на тебя нашло. Кариси покраснел до корней волос, и Барба мысленно себя пнул. – Я не пытаюсь обесценить твои чувства, Кариси, или обвинить тебя в — прости за такое слово — переменчивости, просто согласись, что уж очень странно, что всё это началось после того суда и того, как мисс Роджерс произнесла своё проклятие. Ты можешь верить в это или не верить, можешь считать это гипнозом, внушением, поветрием, придумать какую-то более правдоподобную версию, поговорить с Кэти, короче, ты должен знать, что я тебя ни в чём не считаю виноватым и просто хочу поскорее забыть об этой истории. Кариси опёрся на локти и принялся внимательнее изучать что-то на кухонном столе. Выражение на его лице было странным: – Вы предлагаете мне уж очень лёгкий выход из положения, Барба. Не то чтобы я не был Вам за это благодарен... Но я должен отвечать за свои поступки, совершённые под действием проклятия или без него. Даже если я поверю вашим словам, даже если действительно допущу, что всё меня захлестнувшее было необычным... Он содрогнулся и склонился над столом ещё ниже. Его голос упал практически до шёпота: – И эти сны сложно назвать чем-то иным кроме как проклятием, потому что это было...ужасно, я всё равно должен нести ответственность за свои поступки. Я не верю, что кто-то может внушить другому, что ему чувствовать, и эти сны, они не... «Проклятие» – как вы его называете — оно лишь вытащило наружу то, что там и так было. Не хочется думать... я и правда был влюблён, Барба, и правда... Тут он замялся, и лицо его перекосилось, но, видимо, Кариси решил идти до конца: – Хотел...чего-то... – неловко закончил он. – Нельзя мне отрицать, что хоть я и знал, что мои чувства будут отвергнуты, я пришёл сюда с конкретной целью. Я сам решил устроить это всё. Барба вздохнул: – Ты так и не понял и не понимаешь, Кариси, что ты намного лучше меня или Кэти Роджерс. Кариси хотел запротестовать, но Барба упреждающе поднял руку. Если уж Кариси решил идти с признаниями до конца, то надо поставить все точки над “i”. – Скажи, Кариси, если бы я отказал тебе, если бы выставил за дверь, ты бы попытался сделать мне что-то, попытался бы сделать со мной что-то, навязать себя? Кариси вскинулся в ужасе, он покраснел ещё больше, и на этот раз не от стыда. – Конечно, нет, я бы никогда... Я бы не....я бы не позволил себе ничего такого! – Кариси, ты страдал, ты сильно страдал это время, но в отличие от Кэти Роджерс ты не стал требовать взаимности другого человека. Ты бы никогда не стал надоедать мне или портить жизнь тем или иным способом. – Я пришёл к Вам домой и... – Ты был честен с собой и другими до конца. Ни Кэти, ни я этого не сделали, и мы за это поплатились. Но ты не виноват в том, что учудила Кэти Роджерс. Ты не виноват в чувствах, которые тебе навязали. Эта история не принесла тебе ничего хорошего, одни мучения, и мне правда жаль, что так получилось. Мне правда жаль, что ты всё это испытал. Я знаю, ты можешь не верить в проклятия, но я в них... Я понимаю, как они действуют. Они перекручивают твои желания, извращают твои хорошие порывы, твои светлые чувства. Они показывают тебе твою тёмную сторону, вытаскивают её на поверхность. Любовь иногда растёт из очень тёмного места. Кэти Роджерс во всём обвиняла окружающий мир, она хотела причинить боль человеку, которого любила, и мне, человеку, который делал свою работу. Но ты не стал никого обвинять, кроме себя. Ты не позволил своей внутренне боли причинить боль кому-то ещё, Кариси. Ты должен послушать и послушаться меня. Перестань извиняться. Иди домой. Отдохни и по прошествии времени ты будешь смотреть на это по-другому. Пожалуйста. Не мучай сейчас себя и меня. Кариси не выглядел убеждённым, но он подчинился. Подчинился, как понял Рафаэль, скорее потому, что не хотел надоедать ему ещё больше. Но Барба надеялся, что через какое-то время, с развеявшимся проклятием и улетучившимися чувствами у Кариси потихоньку сойдёт на нет и желание заниматься самоистязанием. Отношения их вряд ли вернутся в прежнее русло, и Рафаэлю ужасно хотелось бы избежать разговора про своё собственное признание, но он надеялся, что раз проклятие ушло, для Кариси всё произошедшее размоется и станет похоже на мутный забытый сон. Пару дней они с Кариси, опять же, довольно успешно избегали друг друга. Рафаэль подозревал, что раз они оба прикладывают к этому сознательные усилия, то проблем возникнуть не должно. Его всегда одновременно и раздражал и умилял энтузиазм Кариси, и он знал, что ему будет не хватать восторженной суетливости детектива, но он был готов заплатить эту цену за всеобщий мир и покой. Эта история вымотала Рафаэля, и сейчас из всех возвышенных чувств он был способен только раздражаться и грустить. Причём он был не очень уверен, из-за чего он грустит, но чувствовал себя старым, одиноким и несчастным. Не очень-то приятно сознавать, что влюбиться в тебя можно только под действием магии, а ты стал источником чужих сердечных страданий. Нет-нет-нет, у Барбы не было никаких иллюзий насчет себя, и не особо-то он искал какую-то возвышенную любовь, но ему просто было по-человечески грустно, и он был рад, что Кариси его избегает, и не надо пытаться что-то изображать. Поэтому он довольно сильно удивился и насторожился, когда где-то через неделю Кариси снова объявился на его пороге со словами: «Мы можем поговорить?» Такое начало не сулило ничего хорошего. Но Барба посчитал своим долгом его впустить. Кариси был смущен, явно нервничал, но к нему вернулась прежняя живость и он стал гораздо больше походить на себя прежнего. Его волосы снова были гладко и безупречно уложены, а костюм выглядел как с иголочки. И на этот раз Кариси не начал ничего вещать с порога, а подождал, когда Барба проводит его в гостиную. Рафаэль жестом указал ему на диван, сам сел напротив и приготовился внимать. Довольно забавно было наблюдать, как Кариси под его взглядом старается судорожно уменьшится в размерах и куда-то деть длиннющие ноги. Наконец Кариси собрался с силами и мыслями и начал: – Я долго собирался с духом поговорить с Вами, Барба. Мне так стыдно за ту историю, и я всё ещё не могу поверить, что она вообще произошла, но мне нужно... Не хотелось бы, чтобы Вы думали, что я позволю всему этому повлиять на наши рабочие отношения. И что я позволю себя как-то не так с Вами вести. Я избегал Вас, потому что мне и правда стыдно. И я, я поговорил с Кэти. Не сказать, что я поверил в её историю, но... Барба тяжело вздохнул. Он был не готов ко второму раунду извинений: – Кариси, я уже говорил тебе, что что бы ты там себе ни думал, ты не виноват. И ты уже извинился. Не то чтобы я не ценю порыв... Кариси вдруг посмотрел ему прямо в глаза, твёрдо и прямо. Барба иногда забывал, насколько Кариси сильный человек. – Я хотел сказать, что чувствую себя обманутым. Я должен объяснить Вам всё, Барба. Пожалуйста, выслушайте меня. Он опустил глаза: – Мне нелегко всё это говорить, но это надо сказать, потому что такие вещи нельзя оставлять недосказанными. Я страдал всё то время, Барба, но страдал, потому что мои чувства казались мне неправильными, казались мне похожими на всё то, с чем мы так стараемся бороться в Спецорпусе. Это была не любовь или влюблённость, а какое-то странное желание обладания. Вдруг так неожиданно понять, что испытывают некоторые наши преступники — это было чересчур. И в этом было что-то противоестественно — испытывать такое к другу, к коллеге, к человеку, которого уважаешь, на которого смотришь как на образец для подражания... Барба не знал, как он сможет переварить такое признание — это было похлеще признаний в любви. И лестнее, если быть до конца честным. Но на этом откровения Кариси не кончились: – ...вот это меня так мучило, Барба. И мне было мерзко от самого себя. Но я всё равно чувствую себя обманутым, потому что испытывал не только это. Когда, ну, когда Вы попытались меня успокоить теми словами... когда сказали, что любите... я знаю, Вы ничего такого не подразумевали, но я был так счастлив тогда. Это было какое-то чистое настоящее счастье. Это было не похоже на проклятье. Кариси сказал это так просто. Кариси так просто всё это выложил. Барба сидел поражённый. Это всегда смущало его в Кариси — такая поразительная кристальная честность и готовность всегда признать свои поступки и чувства. Кариси продолжил: – И я подумал, я много думал об этом, я подумал, что из того проклятья могло родиться что-то хорошее и светлое, что, возможно, даже самые мерзкие и неправильные чувства могут переродиться во что-то хорошее. Во что-то настоящее. Я не хочу, чтобы Вы как-то плохо думали обо мне из-за этой истории или чтобы из-за неё между нами чёрная кошка пробежала. Я был неправ тогда, я нехорошо поступал и поступил, чтобы Вы ни говорили, но я хочу это исправить. Я хочу загладить эту историю. Хочу быть Вам по-настоящему хорошим другом. Хочу быть кем-то близким. Если Вы позволите. Если Вы можете простить меня. Чтобы из этого всего всё-таки вышло что-то хорошее. Рафаэль внимательно посмотрел на Кариси. На весь его идеализм и прекраснодушие. Только Кариси мог увидеть в испытанном что-то светлое. Слишком уж он добрый, и такая самоотречённость пугала Рафаэля. Но иметь рядом кого-то хорошего и доброго, неважно в каком качестве было бы неплохо. Здорово иметь рядом кого-то, кто делает тебя лучше. Кто видит тебе лучшее. Лив, а теперь вот и Кариси. Рафаэль посмотрел на часы: – Бар ещё открыт. Пойдём выпьем? Кариси радостно кивнул. Когда они направились к двери, Барба вдруг понял, что пустота в душе и груди будто уменьшилась. Она все ещё была, эта печаль, нечто тёмное и маленькое, но она как будто затиралась, растворялась в других эмоциях и мыслях. Рафаэль понял, что давно не испытывал такого облегчения. Он улыбнулся сам себе, пропуская Кариси вперёд, за дверь.