* * *
Он замешкался на пороге, делая вид, что отдает распоряжения. Вернувшись из Палестины, Локсли ничем не показал, что узнал его. Гай не мог представить, как все будет теперь. Не верилось, что возможно без следа забыть случившееся. Палящее солнце, ударившее ему в голову, слепящий глаза песок, обжигающая кровь на руках, жаркие взгляды этих двоих, от которых, казалось, плавились камни Святой земли… Это поистине было помешательством, здесь не было его вины. — Гай! Он очнулся от воспоминаний и шагнул к столу. Локсли стоял рядом с шерифом — обросший, тощий, счастливо улыбающийся. Он только что вернулся домой. Как такое возможно? Шериф наверняка ошибается, это все хитрый план Гуда, их всех перебьют прямо в замке, не выманивая в лес. И пусть. В Палестине Гай понял, что устал от войны за власть, за богатство, за место под солнцем. Он не хотел мира, но хотел покоя, пусть даже вечного. — Позволь тебе представить — Гай Гисборн, моя правая рука, начальник ноттингемской стражи и хранитель твоего поместья во время отсутствия хозяина. Локсли радостно вскинулся, услышав имя, и Гай, воспользовавшись тем, что Вейзи повернулся к гостю, коснулся пальцем губ и качнул головой. «Молчи». Таков он был — первый шаг на долгом пути. Локсли не потребовалось большего — он на мгновение прикрыл глаза, обозначая понимание и готовность выполнить просьбу, и перешел к благодарностям и расспросам. — Почему я оказался в Ноттингеме, а не в своем поместье? — Вас обнаружили мои люди, граф. В лесу, без памяти, без лошади и без денег. К моему огромному сожалению, в Шервуде завелась разбойничья шайка. И нынче никому нет покоя — ни крестьянам, ни горожанам, ни честным людям, ни сборщикам податей! Судя по выражению лица Локсли, от него тоже не ускользнула невольная двусмысленность в словах шерифа, однако он продолжал слушать, не забывая и о еде. — Один из стражников узнал вас и решил, что самое лучшее — привезти вас сюда. Здесь есть лекарь и отличные условия для отдыха, а в Локсли, хоть Гай и старался поддерживать порядок, замок не пригоден для уставшего и нездорового рыцаря. Мелкий камешек в свой огород Гай привычно пропустил мимо ушей — он привык и не к такому. А вот Локсли взглянул на него вопросительно, словно ожидал возражений. Гай отвел глаза. — А что с Мачем? — Вашим слугой? — уточнил Вейзи, будто впервые слышал это имя. — Слугой, молочным братом, другом. — К сожалению, его мы не обнаружили. Возможно, он сбежал, испугавшись разбойников. — Мач никогда бы не бросил меня, — уверенно сказал Локсли. — Ну, будем надеяться, что он обнаружится в Ноттингеме или окрестностях и сам вам все объяснит. — Вейзи тоже посмотрел на Гая. Взгляд означал, что Мача в ближайшее время нужно любой ценой держать как можно дальше от города. Гай стиснул зубы. У шерифа всегда все делалось ровно через час после того, как это следовало бы сделать. Почему нельзя было сначала убрать куда-нибудь Мача, а уже потом рассказывать Локсли о непутевом слуге? Впрочем, пока Локсли был Гудом, покончить с Мачем нечего было и думать. Локсли не бросил бы его, скорее сам шагнул бы за него на плаху. Нет, Гай не завидовал оруженосцу. Но точно знал, что за него на плаху никто не пошел бы. Да и не надо. Вейзи уже в красках расписывал собственные утомительные труды на благо простого народа, не забывая поминать недобрым словом разбойников, мешающих установить в графстве подлинное процветание. — Деньги, собранные для его величества, сражающегося за Гроб Господень под жарким солнцем чуждых земель, отбираются силой оружия! Мы вынуждены собирать их вторично, ведь мы не можем оставить короля Ричарда и его рыцарей без еды и оружия. Крестьяне ропщут, недовольство растет. Ох уж эти разбойники! Откуда они только взялись на мою голову! — И вы не можете их поймать? — насмешливо спросил Локсли. — О, Гай приложил для этого немало усилий. — Вейзи добродушно потрепал Гая по щеке. — Увы, у него недостаточно опыта — или везения. — У меня и того, и другого в избытке. — Локсли потянулся за вином, переведя блестящие смехом глаза на Гая. Сейчас он казался моложе, чем в день настоящего прибытия в Англию. Казалось, вместе с памятью ушли и годы, проведенные в Шервуде. — Вы предлагаете свою помощь? — восхитился Вейзи. — Какая удача для Ноттингема! Не правда ли, Гай? — Совершенно верно. — Гай не поднимал головы. Его чувства к Вейзи никогда не были определенными. Уважение мешалось с презрением, отвращение — с восхищением. Одно можно было сказать точно — шериф был незаурядным человеком. — А сейчас я, пожалуй, отправлюсь в свое поместье. Прекрасная трапеза, благодарю за гостеприимство, шериф. — Локсли поднялся из-за стола. На лице Вейзи мелькнула растерянность. Он не предусмотрел и этого простого препятствия, понял Гай. Возможности зелья вскружили шерифу голову, и теперь приходилось на ходу громоздить одну ложь на другую. К счастью, в этом Вейзи не было равных. — Сожалею, дорогой граф, но вы сейчас не сможете никуда поехать. — Почему? — Локсли мгновенно насторожился. — Те, кто приезжает из далеких краев, нередко привозят с собой и болезни тех мест. — Гай заметил, как побледнело лицо Локсли при этих словах — ему ли было не знать о чужестранных недугах. — Местное население подхватывает их и, не умея лечить, мрет. Поэтому мы ввели правило — все, возвращающиеся из Палестины или иных стран в наше графство, должны некоторое время пожить в замке, чтобы вредная сила возможных болезней сошла на нет. Мы тут, знаете ли, ко всему привыкли, принимая послов и общаясь с иностранцами, нам заразиться труднее. Так что приглашаю вас, граф, разделить мой кров и мою пищу. — Надолго? — На две недели, — с едва заметной паузой ответил Вейзи. Гай понял, что за этот срок шервудская шайка должна быть стерта с лица земли. Иначе небытие, скорее всего, ожидает его самого. Вейзи не простит провала своего замечательного плана.* * *
— Почему ты не хочешь, чтобы шериф знал о нашей давней дружбе? — напрямик спросил Локсли. Вскоре после заката он возник в окне комнаты Гая и едва не подвернулся под удар меча. Объяснение было простым — он не хотел подставлять Гая, открыто наведавшись к нему и показав слишком тесную для едва знакомых людей близость. — Потому что это в прошлом. — Гай пожалел, что не захватил вина. Звать сейчас слугу было неосмотрительно. — Шерифу ни к чему знать обо всех событиях моей жизни. — Настолько в прошлом, что ты не называешь меня по имени? — Слишком много лет минуло. — Шериф будет доволен, обнаружив, что Гай завел столь близкую дружбу с графом Хантингтоном… с Робином. Нужно как-то снова привыкнуть к этому имени, которое он никак не решался произнести. — Я изменился. И ты изменился, Робин. Гай предпочел бы никогда больше не называть Локсли так — и плевать на Вейзи. Гай предпочел бы никогда больше не слышать ни о Робине Локсли, ни о Робине Гуде. — Когда ты ушел… — Локсли уже сидел на кровати, забравшись туда без спроса и по-восточному поджав ноги, смотрел прямо перед собой и видел явно не серый каменный пол. Гай подумал, что, возможно, сейчас он мог бы снести Локсли голову раньше, чем тот успеет отбить удар. — Когда ты ушел, мне было очень плохо. Не тяжело — то есть тяжело, конечно, но тебе наверняка досталось больше, — а плохо. Мерзко. Я струсил, испугался сказать правду и этим предал лучшего друга. С тех пор я решил, что больше никогда не отступлю и не брошу тех, кого люблю. Его откровенность была острей меча. Она пробивала броню Гая, словно это был кусок свиной кожи. Только теперь он в полной мере оценил замысел шерифа и в который раз поразился его проницательности и умению разбираться в людях. После того как Локсли своими руками уничтожит шайку, его не понадобится убивать — достаточно будет рассказать правду. А если их слов окажется недостаточно, то каждый крестьянин в округе подтвердит, кто был шервудским атаманом. И тогда смерть от меча покажется Локсли желанной, как невеста. Собственно, Гай этого и хотел. Отомстить за прошлое, за себя, за сестру, за годы унижений и страданий, причиной которых был чертов Локсли, ненавидимый со всей силой души! — Что с тобой, Гай? — На плечо мягко легла рука. Гай хотел сбросить ее, но это было недопустимо. Это могло заронить сомнения в его искренности, посеять подозрения, сорвать план. Гай уже давно не мог позволить себе ничего подобного. Это было условие выживания — прячься. Скрывай истинные чувства. Таись. Ничего сложного. — Ничего… Робин. Все в порядке. Локсли качнулся назад, убирая руку. Плечу стало холодно. Гай ощутил смутное сожаление — не иначе, из-за того, что Локсли еще жив. И тут же словно палица ударила в доспех, сминая. — Расскажи, как умерла Мэриан. Вейзи ни словом не обмолвился насчет того, как объяснить гибель леди Найтон. Гай боялся поднять глаза — казалось, по его взгляду Локсли без труда прочитает все. — Я не присутствовал при этом… Говорят, ее смерть была спокойной. Чудовищная, липкая ложь мешала говорить, дышать и думать. — Как это нелепо. — Его брови скорбно сдвинулись, во взгляде читалось глубокое горе. — Я был в Святой земле, каждый миг рисковал собой, но выжил и вернулся. А она оставалась здесь, вдали от сражений, где нет ни воинов Аллаха, ни отравленных стрел, — и умерла. Сколько еще людей пострадало от чумы? — Не так много. — Так вот какую причину придумал Вейзи! — Одна деревня. Шериф рассказывал, что леди Мэриан возила туда еду, чтобы жители не голодали? — Нет. Но я не удивлен. Мэриан всегда была такой. Нерассуждающая доброта… — Да. — Если к Локсли когда-нибудь вернется память, Гаю не жить. Но сейчас это не слишком волновало его. — Ты проводишь меня к ее могиле? — Конечно. — «И, надеюсь, она не поднимется из земли, чтобы обвинить меня во лжи и подлом убийстве». У могилы Найтонов они спешились. Локсли положил на камни ветку терновника, сорванную по пути. — Не лучший дар, но другого у меня нет. Покойся с миром, Мэриан. — Ты любил ее? — сорвалось с губ Гая. — Она была моим другом. Конечно, я ее любил. — Я не об этом. — Детская влюбленность, не проверенная ни браком, ни годами. Когда я ушел с королем Ричардом, то думал, что добываю славу, чтобы быть достойным ее. Я не спросил, нужно ли ей это. Я знал ее, как спутницу по рискованным затеям, знал ее жажду справедливости и свободы. Но я не подумал спросить, каким она видит будущее, с кем представляет его себе. Этого я уже никогда не узнаю. Они медленно тронулись в обратный путь. Локсли был молчалив. Гай тоже, но при этом в душе поселилось странное довольство. После того, как Робин из Локсли стал лесным разбойником, его отношения с Мэриан казались непоправимо разрушенными. Тем неожиданнее резанули Гая известия о взаимности этой любви. Но сейчас он знал, что пройденный этими двоими путь — от дружеской привязанности до страсти — остался только в утраченной памяти Локсли, что его невозможно повторить вновь, и это странным образом успокаивало.* * *
Пока запуганные стражники рыскали по городкам и деревням в поисках Мача, Гай оставался в замке. Он старался не попадаться Локсли на глаза без веской причины. Ни разговоры о прошлом, ни расспросы о настоящем не доставляли удовольствия. О настоящем приходилось беспрестанно врать, а этому искусству Гай так и не выучился, несмотря на все старания шерифа. Он был в первую очередь воином и лишь в последнюю — политиком. Порой, когда затуманенный крепким элем рассудок бессмысленно противился сну, Гаю приходило в голову, что он и вовсе никто: не рыцарь, не шут, не интриган, не лидер. Умри он завтра — что изменится? Иногда ему казалось, что он живет из чувства противоречия, назло всем, кто желает ему смерти. Локсли улыбался ему за столом, рассказывал о Палестине — самое простое, чувствовал Гай, поверхностное, то, что не требовало участия сердца, — расспрашивал об английских делах. Он забыл, кто они теперь друг другу, — но Гай помнил и не мог не тянуться за мечом, когда Локсли появлялся в дверях или сбегал по ступеням навстречу. Ему казалось, что память обязательно вернется, и именно в тот момент, когда Гай будет не готов к отпору. Необходимо было постоянно быть настороже, и он старался. Схватить Мача оказалось на удивление несложно. Весть об их поездке через десятые руки дошла до разбойников, и те, убедившись, что Гуда держат в замке, предприняли попытку освободить его. Стража ли проявила небывалую смекалку расторопность, или же разбойники в отсутствие лидера были не так удачливы, но Мач оказался за решеткой, и теперь ничто не мешало уничтожить шервудское осиное гнездо. Довольный новостями, Гай утратил обычную бдительность и за поворотом открытой галереи столкнулся с Локсли нос к носу. — Гай! — Робин? — Гай поспешно отступил в тень, пряча лицо. — Ты избегаешь меня. Почему? «Потому что разговоры с тобой по душам невыносимы». — С чего ты взял? У меня много дел. — С того. Ты обижен на меня? — За что бы это? — Не знаю. Скажи мне. — Я не обижен на тебя, Робин. «Я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя так, что трудно дышать, и за это ненавижу еще больше. Ты отнимаешь у меня воздух, Локсли. Ты отнимаешь у меня все, что я люблю или мог бы любить». — Хорошо. — Локсли был серьезен, и в этом ничего хорошего не было. — Тогда скажу я. А ты послушай. Пожалуйста, Гай. — Я тороплюсь. — Еще вдали от Англии, — Локсли будто не слышал его, — я кое-что понял. Все нужно делать вовремя. Подожду, думаешь ты, жизнь никуда не уйдет, всему свое время, будет более подходящий день и час. Нет, Гай, не будет. У нас есть только тот день и час, которые длятся сегодня. Что будет завтра, неведомо никому. Нельзя ничего откладывать. Гай мог бы возразить, но не хотел перебивать. Такого Локсли он не знал. — Когда я узнал о смерти Мэриан, это стало еще одним подтверждением. Нельзя медлить. Никогда. Иначе станет слишком поздно, а ты так ничего и не сделаешь из того, что нужно было сделать. Его взгляд, словно меч, пригвождал к месту. — В Палестине я часто думал о Мэриан. И о тебе. Знаешь, нравы там более вольные, чем в Англии. Смерть ходит с тобой под руку и легко выбивает из головы нормы и правила мирных дней. И после того, как я опоздал сказать Мэриан, что она мне как сестра, я поклялся себе, что с тобой — не опоздаю. «О чем ты?» — хотел спросить Гай, но мысли путались и язык отказывался слушаться. Происходило что-то, чему он не мог придумать названия. — Если я ошибаюсь, просто скажи, — добавил Локсли, прежде чем от безумных слов перейти к безумным поступкам. «Вейзи будет доволен, — мелькало в голове Гая, пока они жадно целовались, едва скрытые каменной колонной. — Это привяжет Локсли лучше, чем просто дружба. Я ничего никому не скажу. Это только мое, моя маленькая месть. Я возьму его, возьму все, что он мне задолжал. Я…» — Пойдем отсюда. — Локсли наконец оторвался от него, и Гая повело за этим мутным, будто пьяным взглядом. Словно во сне, он спускался по ступеням, поворачивал, шел дальше, следил, как Локсли закладывает засовом тяжелую дверь и очнулся, только когда с плеч потянули плотную куртку. — Ночами, когда в пустыне холодно, как в аду, — шепот Локсли был горяч, очень горяч, — я представлял, как вернусь домой, отыщу тебя и сделаю это. — Шепчущие губы касались щеки, уха, шеи, груди. Руки, еще более бесстыдные, чем слова, гладили спину, бока, плечи, пока пальцы не наткнулись на безобразный шрам, оставшийся после кислоты. — Что это? — Локсли нахмурился, и Гаю показалось, что сейчас он все вспомнит и оттолкнет его, чтобы уйти и больше никогда не вернуться. Он взял Робина за подбородок, повернул к себе и поцеловал, заглушая все мысли, умоляя не вспоминать. И уже сам ласкал его, трогал, целовал, расстраивался из-за обманчивой хрупкости худого тела. Колени коснулись пола. Гай не заметил этого. Он прижался к им самим оставленному шраму, сначала губами, потом лбом. Он не хотел этого, сейчас Гай ясно понимал, что не хотел убить Робина. Он хотел совсем другого. Он хотел забрать его себе. Всегда, с тех самых дней, когда желание обладать не имело отношения к телесной близости. Робин опустился к нему, целуясь и тихо выстанывая что-то, похожее на имя. До кровати они не добрались, сдернули на пол все, что было помягче, и когда, освободившись от одежды, Робин склонился над ним, Гай не смог возразить. Он все еще думал, что это месть, хотя не смог бы внятно объяснить, в чем она заключается. Но так было проще, чем поверить, что он не в себе или что он сейчас нуждается в Робине больше, чем в ком-то ни было на том и этом свете. Боль показалась ему чем-то существенным и необходимым. Между ними не могло быть иначе, только с болью, с искусанными губами и… — Не закрывай глаза, — попросил Робин, и Гай попробовал, но долго не выдержал — смотреть в лицо Робина было все равно, что на солнце в полдень. Он глухо застонал. — Громче. — Робин был мягок, но настойчив. — Я хочу слышать тебя, Гай. Хочу знать, что ты настоящий. Что ты мой. Этому голосу и этому взгляду было невозможно противиться. Все было потеряно, все кончено, Гай проиграл, и каждый миг этого проигрыша был пронизан тянущим наслаждением. Он потянулся к изнывающей, напряженной плоти, но Робин и тут успел первым, накрыл, сжал, двинул рукой жестко и плавно — и все стражники Ноттингема перестали иметь значение, даже если бы стояли под дверью всем отрядом. Гай вздрогнул раз, другой, выгибаясь под Робином. Тот закрыл свободной ладонью его рот, смеясь одними шальными, счастливыми глазами. — В следующий раз мы заберемся туда, где нас никто не услышит, и тебе не придется сдерживаться. Кончая, Гай поцеловал его ладонь. Откуда-то он знал, что следующего раза не будет.* * *
Когда он вышел от Робина, безупречный внешне и с полной смятения душой, Вейзи уже разыскивал его. — Где тебя носит, Гисборн? Не отвечай. Твой Алан уже приходил. Сегодня они не собираются покидать лагерь. Очень удобный случай. Где Локсли? О, дорогой граф, вот и вы! — Широко раскинув руки, шериф направился навстречу Робину. — А я как раз говорил Гисборну, что разбойники ждут нас! Это замечательно. За один вечер мы покончим с шайкой, нанесшей столько урона графству, и наши дороги вновь станут безопасны! Вы готовы послужить правому делу, дорогой граф? — Разумеется. — Во взгляде Робина промелькнула печаль. Прежде Гай не заметил бы этого, но сейчас читал его, как открытую книгу. Однако скоро она должна была захлопнуться. Гай потянул слишком плотно застегнутый воротник. Откуда взялась последняя мысль? — Оставь воротник в покое, — чуть слышно проговорил Робин, глядя в сторону. — Я увлекся. Робин был прав, когда говорил, что есть лишь одно подходящее время для всего — сегодня, сейчас. Гай уже сожалел обо всем, что не сказал, не сделал и не запомнил. Но пора было ехать. Вейзи лично проводил их, помахав рукой со ступеней замка. Солнце начинало клониться к закату, и Шервуд был залит багрянцем и золотом. Под деревьями лежали быстро удлиняющиеся тени. Лагерь, благодаря разъяснениям Алана, отыскали быстро. — Это они? — Робин внимательно разглядывал тех, с кем прожил бок о бок не один месяц. Гай глянул искоса. — Да, они. — Хорошо. — Робин сбросил с плеча колчан и вонзил пучок стрел в сырую мшистую землю. — Давай сделаем это быстро. Гай? — Да. — Меч словно потяжелел фунтов на двадцать. — Сначала стрелы, потом мечи. Вейзи решил, что от них двоих толку будет больше, чем от целого отряда. Гай думал, что один только Робин, обернувший лук против своих собратьев, уже обеспечит им победу. Еще вчера он хотел это увидеть, хотел увидеть лицо Робина, узнавшего, что он натворил. Сегодня Гай не знал, чего хочет на самом деле. Он оказался в тупике, выхода из которого не было. Робин наложил на тетиву первую стрелу и замер, выбирая цель. Выбор. Все дело было в чертовом выборе. — Подожди. — Что? — Я должен кое-что рассказать. В этот день и час, пока они еще длятся. — Гай коснулся губ. Он и в самом деле улыбался, повторяя слова Робина. — Потому что потом будет поздно. Рассказ о ведьме и зелье получился коротким — куда короче, чем заслуживал размах плана Вейзи. — Гай. — Робин выглядел ошеломленным, но еще и встревоженным. — Ты уверен в том, что говоришь? Ты не шутишь? Ты не болен? — Иди к ним и спроси. — Ты отправляешь меня в разбойничью шайку? — Если я лгу, они убьют тебя. Если говорю правду — тебе придется еще хуже, чем если ты не поверишь мне сейчас. В любом случае тебе не приходится ждать от меня ничего хорошего. — Но почему, Гай? — Робин отступил на шаг. Он начинал понимать. — Потому что мы оказались по разные стороны жизни. Мы всегда были по разные стороны, просто теперь это стало гораздо более заметным. И это еще не все. Остальное тоже неправда. — Остальное? Про покушение на короля и убийство Мэриан рассказывать было незачем, но Гай рассказывал, давясь словами и глядя на сапоги Робина. Когда он замолчал, смотреть было уже не на что. Прошелестела сухая листва. Робин ушел к своим. Помедлив, Гай сполз на землю и стал ждать, когда за ним придут. Но никто не пришел.* * *
Первый снег был колким, мелким. Ветер бросал его в лицо, будто издеваясь. Гай рассказал тогда Вейзи, что память вернулась к Робину, едва он увидел лагерь и своих людей, и пришлось спасаться бегством, чтобы избежать разбойничьего гнева. По Вейзи трудно было понять, поверил ли он в эту сказку, но должность Гай сохранил и оставшуюся часть лета мотался по различным поручениям, возвращаясь в Ноттингем лишь для того, чтобы получить новое задание. Ему приходилось сталкиваться с мошенниками, бандитами и наемниками. Однажды в портовой таверне его едва не прирезали, и только положив пятерых противников, Гай задумался, стоило ли так отчаянно защищать свою жизнь. В жизни убитых им моряков наверняка было больше смысла. Только глубокой осенью он вернулся в то место, которое привык считать домом. Комната казалась незнакомой, нежилой. Служанка протопила ее, однако камень стен продолжал оставаться холодным. Требовалось много огня, чтобы прогреть эту толщу. Впрочем, был еще один, куда лучший способ согреться. Гай наполнил кубок. Он поперхнулся вином, когда в окно что-то легко стукнуло. Ветер, конечно. Кому тут быть, кроме ветра? Но едва слышные шаги списать на ветер уже не получилось. Гай не обернулся, подставляя Робину незащищенную спину. Если пришел его час — так тому и быть. Робин остановился перед ним, вздернул за подбородок голову, заставляя посмотреть на себя. — Я никогда не прощу тебе Мэриан. — Я… — Знаю, ты тоже себе этого не простишь. Тебе придется сделать выбор, Гай. Вот дверь — можешь открыть и позвать стражников. Или же пойдем со мной. — Через окно? — усмехнулся Гай. — Мне так удобнее. Я должен знать, на чьей ты стороне. Нельзя усидеть на двух лошадях разом. Робин не понимал, что выбор был сделан еще в тот день, когда Гай не позволил ему рассказать Вейзи об их прошлом. Начавшийся тогда путь теперь вел его в Шервуд, и Гай пытался понять, жалеет ли об этом. — Ты вспомнил? — Нет. Но мне многое рассказали. — Зачем я тебе? — Понятия не имею. Гай, пойдем, Мач приготовил ужин, все остынет. — Он меня отравит, как только увидит. — И будет прав. Пойдем. — Робин… — Я знаю. Мач, конечно, ворчал и ругался, но тушеный кролик с травами оказался выше всяких похвал.