Мастер и его муза

      С улицы врывался влажный, насыщенный весенним дождём воздух. Восторженные возгласы, крики, щёлканье затворов камер вперемешку с гудками клаксонов — раздражали, нарушая тишину погрузившейся во мрак гримёрки. Ковент-Гарден не спешил впадать в безмолвие, словно бы этот вечер чем-то отличался от сотни других. Но нет, для него было всё как всегда.       Алекс замер перед своим отражением. Сегодня он ненавидел своё лицо, то лицо, которое боготворили. Жадный блеск сотен глаз, вожделение и беснующаяся в восторге публика. Им было неведомо, они не видели, как кровоточит его сердце, как мечется в агонии его юная душа. Как корчится от душевной боли танцовщик, когда занавес опускается и он невидимой тенью проскальзывает в свою гримёрку.       Бросив гневный взгляд на оживший у зеркала телефон, он вцепился в него пальцами со всей злостью и ненавистью, на которую был сейчас способен, с одним лишь желанием — вышвырнуть в окно. На экране застыла иконка нового сообщения от Ивона Рамбера.       «Я убеждён в разрушающей силе денег и успеха. Ты настоящий творец, ты и есть — искусство! Оно ещё глубоко в тебе, но только через пот, труд и слёзы ты познаешь его. Твоё имя, твоя слава, деньги — всё это ничто! Они испортят тебя. Ты должен сберечь и сохранить себя настоящего». — Так дайте мне то, что откроет меня по-настоящему. Вы знаете, о чём я говорю, — «Юноша и смерть» — я хочу его танцевать. — «Юноша и смерть» был самым громким моим провалом… Он сырой, мрачный, и… — Может быть, но тогда у вас не было меня! — в трубке послышался сдержанный смех, а затем продолжительное молчание. Для Алекса уже не имело значения, что решит Ивон, главное, он был твёрд в своём убеждении. Не дождавшись ответа на том конце, он мягко произнёс: — Всё неважно, я приеду, и роль будет моя, — звучало слишком самоуверенно, пусть для всего Лондона он уже был юной восходящей звездой, но этого было мало, чтобы убедить такого человека, как Ивон, в своей исключительности.       Такси мягко скользило по вечерним дорогам Лондона, покинув Ковент-Гарден, Алекс ехал в свою квартиру на Вестминстере. У него так и не получилось превратить её в дом, находясь в постоянных разъездах, было куда привычнее и уютнее в номерах отеля, а свой собственный дом — он был чужим. Тогда вставал закономерный вопрос: «А какой он — твой дом и где он?»       Каждый раз мысленно отвечая на этот вопрос, он всё ещё вспоминал Сеул с его тесными улочками, загроможденными зданиями с разномастными яркими вывесками, что теснились на фасадах зданий. Его маленькая тесная квартирка на окраине города тогда тоже не обрела статуса дома. Но там его так сильно не рвало на куски от тоски, как здесь. Здесь всё было чужим.       Телефон несколько раз отзывался яркой подсветкой и простой незамысловатой мелодией. Оставленный в ворохе ключей, он надрывался от трели звонков. Брошенная сумка бесформенным кулём осталось в прихожей. Дорожка из вещей до самой ванной комнаты, за которой шумела вода. Запотевшие зеркала от пара и стройный силуэт с рельефными контурами мышц. Слишком стройный и изящный для юноши на контрасте с остальными танцовщиками, черты лица, с которых ещё не сошла детская припухлость — всё это придавало его облику цветущую и нежную юность. А мужественность не спешила проявляться в его чертах. Но, как ни странно, английская публика - буквально упала в ниц к его ногам после дебютного выступления с балетом «Ромео и Джульетта». Отзывы критиков были весьма неоднозначными, было непонятно, ругают или восхищаются англичане, его слишком мягким исполнением роли Ромео. Некоторые критики высказывались, он затмил Джульетту и полностью перехватил на себя внимание зрителей. Артистичность и природная гибкость позволяла выполнять Алексу с лёгкостью самые трудные и перегруженные элементами движения, что не удавалось, ни одному танцовщику королевского балета, стала его визитной карточкой.       Алекс вышел из ванной в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер. Мягкой поступью, он вернулся в гостиную. Тонкие и влажные пальцы обхватили стеклянную ножку, наполовину наполненного бокала. Покатав напиток по стенкам, он сделал первый пробный глоток. Вино отозвалось на языке приятной терпкостью. Устроившись в одном из низких кресел у окна, он отдался во власть блаженства и лёгкости.       Необузданная ярость, что душила и не давала дышать, когда он увидел Анну и его возле гримёрок, постепенно притуплялась. Она держала в руках огромный букет из красных роз, а его глаза блестели от восхищения. Ярость с такой силой острыми когтями вцепилась в тонкую шею, что сначала всё поплыло перед глазами, он ввалился в свою гримёрку. Долго и прерывисто дышал, схватился за напольную вешалку, и уткнувшись в складки одежды, пытался утихомирить в себе того зверя, что так и рвался наружу.       Сейчас же, вдали от театра, у себя в доме, та самая ярость сменилась тупым и неприятным чувством, что он никак не мог подавить в себе. Алекс попытался вернуться к мыслям о балете. Да, именно так он и должен поступить. Утром он вылетает в Париж к Ивону. Ивон.       Их знакомство состоялось на одном из фуршетов, организованным в честь премьеры новой постановки королевского балета. В тот вечер Алекс, как обычно, отказался от спиртного и пил обычную воду с лимоном. Ивон Рамбер был приятным собеседником, и после разговора с ним Алекс ещё долго находился под приятным впечатлением, что случалось с ним крайне редко. А после была постановка Ивона, с которой тот приехал в Лондон и билет на балконе, где Алекс мог укрыться от вездесущих и любопытных глаз своих поклонников. Рамбер ставил акцент на технике, его постановки кричали своей помпезностью, превосходно поставленный танец со сложными элементами, но зачастую танцовщикам не хватало огня.       Алекс всё ещё испытывал голод к танцу после Кореи, стремился ко всему новому, он продолжал поиски себя как танцовщика и остро нуждался в учителе, способного открыть его. Он был убеждён, что сейчас остро нуждается в Ивоне как в учителе, который сможет вовлечь его в порывистый и сложный в техническом плане танец. Алекс хотел не только стать частью переработанной постановки Рамбера, но и внести в неё свои корректировки, а то, что балетмейстер  позволит, он был уверен. В труппе королевского балета такие возможности для него были закрыты. Да, он стал юной звездой труппы, одной из многих, а не единственной. А вот Ивон… он мог ему дать то, что Алекс только пожелает — чувствовал это.       При их следующей встрече, они долго дискутировали о классическом балете, которым Алекс дышал и жил. Жаловался Рамберу, как азы, вбитые  в Корее, мешают полностью раскрыться для классического танца, и приходится буквально ломать себя и заново всему учиться. — Я жалею о потраченном времени, — признался он Ивону. Они сидели в дальнем конце зала одного из баров Нью-Йорка. Рамбер подпирая голову рукой, слушал откровения молодого танцовщика и ни на секунду не отрывал от него увлечённого взгляда. В этом взгляде был живой искренний интерес, и что-то ещё, что завораживало и притягивало. — Но в то же время я благодарен госпоже Мун, именно она привела меня в классический балет и настаивала на балетной школе в Европе. В Корее балет всегда считался западным явлением. К сожалению, он начал развиваться в нашей стране достаточно поздно, и как такового наследия у нас нет.        Они просидели в баре до глубокой ночи. С неохотой прощались у дверей отеля, где жил Алекс. Уже тогда он стал испытывать тягу к этому мужчине. Их общение продолжалось на протяжении нескольких месяцев, они всё чаще созванивались, их долгие разговоры всегда крутились только вокруг балета. Однажды, во время одного из разговоров, Рамбер признался, как разочарован последней своей постановкой, которую встретили слишком холодно.       Алекс несколько раз просмотрел запись спектакля, о котором говорил балетмейстер и нашёл его достаточно интересным, но в нём не хватало эмоционального надрыва. Хотя он не питал страсти к современному танцу, но ему страстно хотелось стать частью этой постановки. Отставив опустевший бокал на столик, он бросил взгляд на часы, которые показывали первый час ночи, в его распоряжении оставалось всего несколько часов на сон.       Утро выдалось суматошным, его вылет в Париж был в шесть утра. Голова гудела от недостатка сна и вчерашнего вина. Взяв стакан чёрного кофе, и запив им таблетку от головной боли, он устроился в зале ожидания Хитроу. Первым делом он отправил сообщение Кэтрин. Звонить он ей не стал. Во-первых, было ещё слишком рано, а во-вторых, он бы вряд ли до неё сейчас смог дозвониться. Она, как и вся труппа вчера присутствовала на приёме, на котором он так и не соизволил появиться. Вспомнив события прошлого вечера, Алекс с горечью усмехнулся. Несколько звонков от Кэтрин… и только? И не одного звонка от человека, к которому он был готов лететь без оглядки. И неважно, был бы он с женой или нет. Это не имело никакого значения.       Алекс снова был под властью ревности — жгучей и яростной. Она день за днём копилась в нём, заполняя собой все мысли. Мешала думать, чувствовать и сосредоточиться на танце. Алекс прекрасно понимал, что от этого нужно избавляться. С корнем вырвать и отстраниться от любых чувств, что встали между ним и балетом. Объявили посадку на его рейс, скомкав пустой стаканчик, он швырнул его в урну. По дороге отправил короткое сообщение Ивону, сообщив, что вылетает и сразу приедет в его студию.        — Ты не устаёшь меня поражать, — Рамбер стоял напротив него в зале прилёта Шарь-де-Голя, запустив руки в брюки. Он пытался придать своему виду некое подобие хмурости. Но Алекс ни на секунду не сомневался — Ивон рад был его приезду, — его выдавали глаза, — в чём через секунду убедился, когда уголки губ мужчины дрогнули. Тот сделал шаг вперёд, отводя в сторону длинную чёрную прядь волос Алекса, после чего подхватил его сумку и потянул за собой. — Выглядишь усталым. — Плохо спал, — крепкая ладонь Ивона обжигала руку. Это было непривычно, до этого балетмейстер продолжал сохранять дистанцию. Что-то определённо изменилось. — Я хочу увидеть вашу студию — прямо сейчас, — Рамбер задержал внимание на Алексе. Судя по всему, у него на этот счёт имелись иные планы. — Всё же я настаиваю, чтобы ты немного отдохнул. — Нет, — покачал он головой и забрался в салон машины. Ивон устроился на водительском месте и продолжал на него смотреть. — Природа моей усталости носит совсем иной характер, — отвернувшись к окну, признался Алекс. — Хорошо, — спустя минуту сдался мужчина. Он потянулся к Алексу, обхватил запястье и водил пальцем по проступающим сквозь бледную кожу, ярко выраженным венам. Его прикосновения были приятны, Алекс склонил голову на бок в своей излюбленной манере и из-под чёлки наблюдал за мужчиной. У Ивона Рамбера были светлые густые волосы, которые изгибались на кончиках в завитки, а в лучах яркого весеннего солнца, отдавали пшеничным золотом. Присмотревшись внимательней, Алекс заметил, едва заметную россыпь веснушек, и это стало своего рода открытием, потому что до этого, он их просто не замечал. Как почему-то не замечал и изогнутых уже достаточно глубоких полос-морщин на лбу. Безусловно, он был привлекательным мужчиной, его тёплый взгляд подкупал и завораживал. Алекс мог бы потерять голову, мог бы, но… Его привлекал иной тип мужчин. И вот сейчас сидя рядом с Ивоном, перед глазами стоял образ широкоплечего мужчины в чёрной водолазке. Сложив руки на груди, губы изгибались в насмешливой улыбке, и чайного цвета глаза с опущенными уголками с таким же насмешливым прищуром. — Вы писали о разрушающей силе денег, — решил возобновить он разговор, прогоняя прочь возникший образ. — Только прошу тебя, никаких «вы», — машина мягко тронулась с места, Алекс провожал задумчивым взглядом аэропорт, продолжая обдумывать слова мужчины. — Я чувствую, ты начинаешь меняться и это неизбежно под тяжестью того молниеносного успеха, что буквально обрушился на тебя. Они тебя испортят — твой талант. — Испортят? — с иронией произнёс он, и губы слегка изогнулись в усмешке. Я бросил всё ради возможности танцевать, — и после недолгой паузы приглушённо произнёс, — и жить. Если бы я остался там — не смог бы. Не выдержал, сдался. Ты ничего не знаешь, и вряд ли в состоянии понять. — Речь о твоей тяге к мужчинам? — Не только, но — да. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что меня ждало в моей стране. Ты хоть можешь себе представить, что такое одиночество и зависимость от общественного мнения? Вы, европейцы не имеете и толики понимания, что значит иметь нетрадиционную ориентацию и всю жизнь скрываться и притворяться тем, кем, по сути, ты не являешься, — машина замерла под красный. Рамбер позволил себе снова коснуться руки Алекса. Тот был напряжён, он чувствовал, как этот разговор вызывал в танцовщике злость и раздражение. Ивон чувствовал вину за собой, но ему было необходимо понять и открыть для себя Алекса.       Всматриваясь в багровый закат, Алекс лёгким движением руки назад откинул с лица прядь мешающих волос. Он заворожено смотрел на мост Александра III. Всё внутри него замирало от восторга и трепета, когда он смотрел на семнадцати метровые столбы с парящими бронзовыми фигурами и нимф на мостовой арке. Всё это казалось до сих пор почему-то нереальным, и, словно бы, происходило не с ним. А стоит проснуться и открыть глаза, всё это исчезнет. И блистательный Париж, и Ивон, и тот необъяснимый восторг. Не будет балетной студии, его квартиры в Лондоне и гримёрки в Ковент-Гардене — словом, ничего. Он проснётся в своей крохотной квартире на окраине Сеула с чувством невыносимой и невысказанной тоски и сожаления. — Алекс, — Рамбер шагнул вперёд и замер на месте. В руках он держал свёрнутые в трубочку несколько листов. Они были пожелтевшие и истрёпанные от времени. Алекс продолжал стоять на месте, выжидая, когда Ивон заговорит. Его что-то настораживало в облике мужчины. Он казался напряжённым. — Я не буду больше ставить «Мальчик и смерть» ни для тебя, ни для кого другого. — Нет? Почему? — пальцы мужчины сильнее обхватили старые листы. Алекс шагнул вперёд и встал плечом к плечу с балетмейстером. Тот смотрел вдаль. Алекс терялся, он не знал, как расценивать столь внезапную перемену. — Ты приехал сюда не ради балета. — Не ради балета, — он усмехнулся, и стоило Ивону перевести на него взгляд, как Алекс стёр с лица ухмылку, уверенность пошатнулась, и он испытал растерянность. Но в то же время, Алекс почувствовал зачаток зарождающегося восторга от взгляда Рамбера, в котором читалась твёрдость и уверенность. — Я уже достаточно давно веду переговоры с королевским балетом, и всё это время я находил в себе причины для отказа, но… — Ты делаешь это ради меня, я прав? — Алекс встал вплотную, провёл тыльной стороной ладони по лицу мужчины, он попытался прикоснуться губами к жёсткой от щетины щеке, но его внезапный флирт был остановлен требовательным взглядом. — Алекс, выслушай же меня! — Ты хочешь меня, если до сегодняшнего дня я ещё сомневался, но в студии, я видел, как ты на меня смотрел. Ты хотел овладеть мной, — шептал он ему на ухо. Ивон отстранился, он тяжело дышал переполненный злостью и пылающим возбуждением. — Пойдём, вернёмся в студию и поговорим. Рамбер вёл машину небрежно, ладони потели, и он старался не смотреть на Алекса на протяжении всего пути. Машина замерла у 69 здания по улице Дуэ. Алекс первым выскочил из салона, одёрнул пальто и с нетерпением дожидался Ивона.       Никакого разговора не получилось. Как только они очутились в пустой студии, Алекс первым сорвался на рваные и нетерпеливые поцелуи. Он целовал в уголки губ, скулы, намеренно избегая самих губ. Срывал одежду с мужчины, жадно пробираясь под ткань рубашки ещё знакомясь с его телом. Ивон же, скорее позволял касаться себя, но сам держался пока отстранённо. Тогда Алекс быстрым шагом направился в центр студии. Начал торопливо раздеваться, небрежно скидывая вещи себе под ноги. Алекс никогда не стеснялся своей наготы, скорее напротив, он боготворил своё тело и любил обнажаться перед мужчинами, которых хотел. И Ивон был одним из них. Замерев, полностью обнажённым, на него падали блики света, проникающего сквозь витражные окна. Ивон, затаив дыхание, пожирал взглядом плавные изгибы юного тела, слишком юного для него. Даже будь у него силы сопротивляться, устоять он не смог бы. Он вожделел этим молодым телом.       Они повалились на пол, Алекс был нетерпелив и жаден. Не было никакой прелюдии с ласками. Он сразу дал понять как и чего хочет, и Рамбер угождал его желаниям. Упираясь ступнями в пол и разведя колени в стороны, Алекс раскачивался в такт механическим толчкам. Его руки были расправлены в стороны, он, словно бы, выпускал из себя весь тот сгусток напряжения, что на протяжении месяца, копился в нём. От быстрых и уверенных толчков, подступали приятные и волнующие ощущения чувствительной простаты. Ивон стал столь же нетерпеливым, толчки стали ещё более быстрые и рваные. Он исступлённо вколачивался в юное тело, тяжело дышал в шею Алекса. Их объединяло одно желанием на двоих — достичь пика удовольствия. Их соитие было недолгим, первым закончил Рамбер под едва уловимые стоны Алекса, а после довёл и его рукой до разрядки.       Они лежали обнаженные на полу. На лице Алекса замерло блаженство и лёгкость, Рамбер расслабленно скользил взглядом по потолку. Нашарив рукой свёрнутые листы, он протянул их танцовщику и стал выжидать. Алекс с заинтересованностью просматривал протянутые ему листы, как вдруг вскочил. Рванул к столу, и, щёлкнув светильник, с жадностью и восторгом перебирал партитуру. — Я поставлю его для тебя, — перекатился набок, подпёр рукой голову и водил довольным взглядом по обнажённому телу Алекса. Танцовщик захлёбывался от восторга, он водил кончиками пальцев по листам, Ивон замер, наблюдая с какой нежностью и лаской юный танцовщик касался старой нотной бумаги. — Ты, мой юный Солор, — Ивон поднялся на ноги, натянул бельё, следом брюки. Спрятав свою наготу, он встал за спиной у любовника. Невесомо коснулся губами затылка Алекса и сложил руки ему на плечи, — был создан для этого балета. Я так долго искал тебя, — откинув голову назад, Алекс встретился с пылающим взглядом мужчины. Его насторожили слова Ивона, но пока не хотелось вдумываться в их подоплёку. — Я поставлю его по редакции Петипа. Обещаю тебе, это будет самая грандиозная постановка королевского балета, самое великое представление из того, что я когда-либо ставил. — Ты поставишь его для королевского балета? — Рамбер присел между разведённых коленей танцовщика и подхватил его руку в свою. — Мне нужно только твоё согласие и я начну переговоры с Миллером. — Что ж, — Алекс отложил партитуру, поднялся со своего места и лёгкой поступью направился в центр студии. Он молча одевался, не удостоив и взглядом Ивона. — У тебя оно будет при одном условии, — за его спиной раздался смех. — А ты знаешь себе цену. Ты неглуп и более амбициозен, чем мне казалось, мой… — Не твой, — Алекс обернулся назад с ледяным взглядом. Мужчина вздохнул и развёл руки в примирительном жесте. — Как скажешь.       Алекс потянулся за своей рубашкой, он успел едва подхватить её, как голубым мерцанием ожил его телефон. Раздумывая несколько секунд, он небрежно набросил рубашку на себя и потянулся за телефоном. Оглянувшись на Ивона, прошёл в противоположный конец студии, замерев перед витражными окнами. Взглянув ещё раз на неизвестный номер, принял звонок с глубоких выдохом. — Алекс, — раздался в трубке знакомый голос, по телу пробежалась толпа мурашек, они щекоткой отдались в области затылка и он прикрыл глаза. — Эрик… — У тебя всё хорошо? Ты так и не появился в Савой, а потом… — пальцы покалывало, а в грудной клетке обдала чем-то горячим и волнующим от голоса Эрика. — Я в Париже. — Да-да, я знаю, мне сказали. У тебя всё хорошо? Я волновался, — Алекс взглянул на свои пальцы, которые начали подрагивать. Впрочем, дрожь чувствовалась во всём теле, и Алекс поспешил прислониться к стене, чтобы не выдать себя перед Рамбером. В трубке послышался вздох, а на заднем фоне посторонний шум. Судя по этим звукам, Эрик был за рулём. Почему-то представились его крепкие руки с длинными пальцами, сжимающие кожаное покрытие руля. От напряжения на этих руках выступали прожилки вен. Он один? Или рядом с ним кто-то есть? Нет, он один, иначе бы разговор строился иначе. — Я с другом. Можете не беспокоиться, к началу гастролей я буду на репетиции. Пусть Кэтрин перешлёт моё расписание. — Алекс… — голос Эрика дрогнул, звучал умоляюще, и это лишь сильнее разозлило его. Настроение вконец было испорчено, и он поскорее желал покончить с этим разговором. — Не нужно Эрик. Я всё понял. Нет необходимости в этих звонках из вежливости. Ничего не нужно. Вы сделали свой выбор, а я, — он оглянулся на Ивона, что с интересом наблюдал за ним с противоположного конца студии, — я сделал свой, — и сбросил вызов.       Он спешно застёгивал пуговицы на рубашке, пальцы скользили, пуговицы проскальзывали меж них, и он снова ловил их, продевая в петли. Быстрым шагом он вернулся к небрежно брошенному пальто, перекинул через руку. — Вернёмся к этому разговору завтра, а сейчас мне нужно идти, — он вылетел из студии, несясь по тёмному коридору едва ли разбирая дорогу. Перед глазами всё сливалось. В спину ещё неслось «Алекс», но он и не подумал остановиться и оглянуться.       Выбежал на улицу, глотнул свежий ночной воздух. Накрапывал дождь. Алекс накинул пальто, и вскинув руку, остановил, проезжающее мимо такси. — Au Fauchon L'Hôtel Paris s'il vous plait, — машина тронулась, Алекс в последний раз оглянулся на здание балетной студии. Он не хотел вот так покидать Рамбера, но сейчас ему была нужна небольшая передышка и возможность побыть одному.