Боже, дай, чтоб и бесу досталось

Валера в который раз говорит про рыбу, занудно перечисляет все, что нужно сделать — как будто он, Данила, дебил и первый день работает. Как будто не знает, что и как делать. Про какого-то племяша директора рынка трындит… Данила угукает, и даже к месту, хотя мыслями витает где-то далеко. Валера в самом начале разговора обмолвился, мельком, но хватило… Вопрос, лихорадочный и назойливый, от которого Данила чувствует себя больным, вертится теперь на языке. Ему нужно знать. Срочно. — А что, евреечка твоя вернулась? — говорит он, глядя в сторону и делая вид, что ему все равно. Дядька, сбившись, смотрит на него, явно не понимая. — Какая евреечка? — Которая тебя кинула и в Москву укатила за лучшей долей, — Данила пытается сдержать желчь. Тем более что дядьке вовсе не обязательно знать: “евреечка” не его кинула, а от него, Данилы сбежала. Подальше. Сука… — А, Жанна. Вернулась. — Работать будет? — вопрос сам срывается с языка. Зря. Валера откладывает папку с бумагами, пристально смотрит в глаза. Умный, сука. Всегда таким был. — Тебе-то что, племяш? Жены мало? Сам же по церквам потом побежишь, грешки замаливать. Данила лишь скрипит зубами. Отворачивается даже, но молчит. Заставляет себя. Ругаться с дядькой не время. Валера ему еще пригодится. Про Жанну, бывшую шлюху с кликухой Кармен, хотя бывших шлюх не бывает, он выясняет у своих — благо весь город шушукается. Прилетела, стриженая, на красной машине, отбила девок из ментовки — бабки отслюнявила там между прочим, будто ей эти тридцать штук ничего не стоили. Данила жадно впитывает слухи. Живет ими. Копит силы. *** В дом он заходит тихо, крадучись. Хочет застать “евреечку” врасплох. Хочет наконец видеть испуг в ее глазах. Просто хочет ее. Правда, эту мысль он от себя гонит. Хотеть шлюху, работавшую на трассе — немыслимо. Хуже, чем жрать объедки с помойки. Данила заставляет думать, что все его действия и мысли продиктованы единственным желанием отомстить за непокорность. С самого начала, еще со школы Жанна его бесила. Тем, что не боялась ему возражать, тем, что весьма успешно делала вид, что не боится его. Тем, что сбежала, почти замуж, к этому бесхребетному мямле Косте. Родила даже. А потом, с ребенком на руках, ушла в шлюхи, отказавшись стать содержанкой. А ведь он предлагал. По-хорошему предлагал. Не замужество, конечно — что он, дурак, что ли, связывать жизнь с порченой девкой? Она в лицо ему рассмеялась, когда он сумму ежемесячного содержания озвучил. Этот смех все еще эхом стоит у него в ушах, и Данила бессильно сжимает кулаки. Сколько же он гнал эту ведьму из мыслей! Женился — пофигуристей нашел, не то, что та — доска-два соска. А на лицо все равно похожей была… Само получилось как-то. Данила трахался с женой, но стоило закрыть глаза — и видел другое лицо: темные глаза, язвительно кривящиеся губы. Жанна его ненавидела. Люто. Так же как и он ее. Данила постоянно сравнивал жену с Жанной. Бесился от этого, но ничего не мог поделать. Срывал злость на жене. Гонял ее, воспитывал, как положено, чтобы глаз поднять не смела. Чтобы слушалась, одевалась скромно, а не как все нынешние бабы, которых от шлюх не отличишь. Жена слушалась. А он все время думал о том, что Жанна бы не покорилась. Не надела бы платок, даже если бы каждый день с синяками ходила. Глаза бы ему выцарапала. Попыталась бы точно... В доме начинает вдруг играть музыка, где-то в соседней комнате, и Данила вздрагивает, возвращаясь из своих мыслей. Он уже давно сидит тут, за столом на кухне. Ждет. Правда, видит он в итоге, совсем не то, что ждал. Не ту. Сначала он думает, что с веером танцует и подпевает французскому шансону какая-то мелкая размалеванная девчонка, и хмурится, пытаясь понять, откуда та здесь взялась — у Жанны же вроде сын? Потом приглядывается: ребенок очень похож на мямлю Костю и на Жанну. Пацан все же. Но в бабских шмотках. Своего сына он за такое уебал бы на месте. А тут смотрит. Не может перестать представлять себе Жанну, которая танцует — для него. *** Скоро строить догадки о том, зачем Жанна вернулась в город, становится ненужным — дядька все ему рассказывает. — Нет, ты подумай, а? Сучки неблагодарные! — кипятится он, брызгая слюной: — Я с ними по-хорошему, как с людьми, а они!.. Чё им не хватало? Уйти захотели! Дело свое открывают... Данила прячет улыбку. Он звериным нюхом чует, что тут его шанс. Сделать бизнес в их — его! — городе бабам? Бабам, про которых каждый ребенок знает, что они торговали пиздой у “Колизея”? Они проколятся. Не выйдет у них ничегошеньки. Он знает это точно. И тогда Жанна получит свое. Он не может удержаться — снова идет к ее дому. Он должен ее увидеть. Жанна моет машину, бегает вместе с сыном со шлангом, в мокрой насквозь одежде. Просвечивающей, на радость всей улице. Шлюха… Как только замечает его, стоящего возле забора, замирает. — Здорово, казак, — дружелюбным тоном окликает он Ромку, гадая, рассказал пацан матери о его визите или нет. Судя по потемневшим глазам Жанны — рассказал. Данила протягивает пацану руку. С любопытством наблюдает, рискнет ли тот отказаться? Мальчишка подходит, глядя на него, как птица на змею, робко тянет руку. Ладонь влажная, рукопожатие слабое, хотя взгляда тот не отводит, смотрит прямо в глаза. Все равно слабак. Это Данила и говорит Жанне: — Слабый... Та молчит, сверлит его ненавидящим взглядом. Если бы взглядами можно было убивать — Данила давно был бы мертв. — Стрижка красивая, — у Данилы все внутри звенит от счастья, он предвкушает. — Одежда красивая. Машина. Хорошо там зарабатывала?.. — Вон пошел! — Жанна никогда не умела держать язык за зубами. И Москва не научила. Они стоят очень близко, напротив друг друга. До него долетает ее сбитое дыхание. Жанна в ярости. И в ужасе. Он медленно скользит взглядом по ее лицу, спускается на шею, рассматривает ключицы, грудь, облепленную мокрой майкой, маленькую, но высокую и красивую. Он рассматривает, облизывает взглядом ее всю, ощущая, как ее колотит от такого внимания. — Не груби, пожалеешь, — это он бросает ей, уходя. В штанах тесно. Внутри тлеет яростью неутоленное желание. Данила не собирается выпускать ситуацию из-под контроля, сам везет девкам записку от Валеры. Мог бы просто парням поручить, но он хочет увидеть их лица. Одно лицо. Ему нужно увидеть лицо Жанны, которая поймет, во что она втянула подружек. Именно она идет к машине — не Маринка, не Светка. Данила смотрит на нее и не понимает — ну почему? Что в ней такого, что он который год уже сходит с ума? На стенку лезет из-за простой бляди — высоченной, тощей, нескладной. С этой лошадиной мордой вместо лица... Брать записку Валеры она отказывается, и Данила ощущает мгновения острого счастья, швыряя скомканный лист в нее. Хочет попасть в лицо, но попадает в грудь. — Взяла, — привычно, коротко приказывает он. Любой бы послушался с первого слога. Любой, кто его знал. Но не Жанна. Она мотает головой, отступая на шаг назад, но упрямо отказывается кланяться. — Быстро! Данила достает пушку, направляет дуло Жанне в лицо. Он не шутит в этот момент. Если она не покорится, он выстрелит. Заслужила. Парни в машине замирают. Вся улица, кажется, замирает в ожидании развязки. Данила видит лишь глаза Жанны, полные страха и ненависти. Смотреть на Жанну, опускающуюся у машины на колени — кайф настолько острый, что у Данилы перед глазами все плывет. “Мразь!” — вслед удаляющейся Жанне, под визг тормозов срывающейся с места тачки, он почти стонет. Как стонал бы во время оргазма. Как будет стонать. Очень скоро будет, Данила в этом уверен. *** Все дело ему портит Валера. Дядька давно уже бесит, постоянно лезет под руку, суетится, покрикивает, командует, по-прежнему полагая, что именно он в этом городе — власть. Ни хуя подобного. Данила точно знает, что главный здесь он, и намерен в скором времени убедить в этом всех, кто еще сомневается. Он спокойно, усмехаясь про себя, слушает, как Валера пытается его отчитывать. Но тот умудряется задеть его всего одной фразой, хлестнувшей наотмашь так, что Данила на мгновение ощущает на губах вкус крови. — К девкам не подходи. У Данилы темнеет в глазах от ярости. Жаль, что Валеру пока убивать рано, еще пригодится. Поэтому он стреляет в собаку — в упор, разряжая обойму полностью, представляя себе, что в клочья разлетается не голова этой дурной шавки, а череп зажившегося на этом свете дядюшки. Ярость и злость в нем кипят так, что он впервые не знает, куда их деть. Не помогает ничего: ни воспитание сына, ни секс с женой, ни спарринги в зале. Данилу мотает по городу весь день, пока поздно вечером он не обнаруживает себя у ворот знакомого дома, в окнах которого горит свет. Данилу тянет к этим окнам, за которыми его не ждут. Сам не знает для чего он коротко стучит в оконное стекло — совсем как пацан, вызывающий свою девчонку для вечерних посиделок. Жанна видит его в окно. Она не сразу, но выходит, кутаясь в кофту. Данила отзывает ее подальше от дома, пока сам не очень понимая — зачем, что он, собственно, хочет ей сказать. Только когда она оказывается совсем рядом, когда он вдыхает ее запах, глубоко, полной грудью, Данила понимает, что ничего говорить не желает. Он кидается на нее молча, толкая к стене, вжимаясь в нее всем телом. Жанна отбивается, отчаянно, яростно, но так же молча — сын рядом. Она не позовет на помощь. Некого. Данилу пьянит ее запах, он слизывает этот аромат с ее кожи, кусает, трогает губами, не может остановиться. Он лапает ее тело, сжимает в руках: мнет груди, тощие бока, впалые ребра. Его ведет и кроет так, как не крыло от самого хуевого самогона и самого лучшего вискаря. Ему хорошо и плохо одновременно. Его почти тошнит от отвращения: к себе, к ней, к этому телу, через которое прошли десятки мужиков. Но он не может оторваться, не может ее отпустить. Он хрипит, чтобы ничего не говорить, не стонать, но звуки все равно прорываются, вылетают из горла. Он кончает в штаны. Как мальчишка. Но ему совершенно не стыдно за это. Он чувствует себя счастливым. Почти. Когда он ее отпускает, она так и стоит у стены, замерев и глядя в пространство пустыми глазами. Данила срывает с веревки висящее на просушке полотенце, не торопясь приводит себя в порядок. С губ не сходит довольная ухмылка. — Эй! — тихо говорит он, привлекая к себе ее внимание. Ему важно увидеть взгляд Жанны. Он хочет, чтобы она его видела. — Это только начало. Данила идет к машине пошатываясь, словно пьяный. Но он точно знает, куда ему нужно. Сначала — на реку. Отмыться. Жанна, он уверен, сейчас будет делать то же самое. Он смеется, и в ночной тишине его смех звучит пугающе даже для него самого. Потом Данила заезжает домой. Лезет в морозильный ларь, стоящий под навесом. Жена выглядывает из дома с каким-то дурацким вопросом — и тут же прячется, поймав его взгляд. Пока он заносит свиную голову в этот так называемый “фитнес-центр”, пока пишет на стене кровью предупреждение, он наслаждается моментом, представляя себе лицо Жанны утром, когда она это увидит и поймет от кого привет. Это все только начало. Никуда она от него не денется.