ravens guard the kingdoms

Каз в театре. И далеко не на спектакле. Мощные белые колонны возвышаются над рядами бархатных кресел, горит всего пара свечей у сцены. В здании ночью ни души. Каз один стоит на сцене. Чувствует каждую досочку, отшлифованную пятками актеров за тысячи часов. Чувствует даже через подошвы массивных сапог. Он делает шаг вперед к краю сцены. Тук-тук-тук. Опускается на пол трость. Не так громко, когда он ходит по улочкам Кеттердама в поисках «филь», не так тихо, как когда он прокрадывается в Клуб Воронов посреди ночи, чтобы не разбудить остальных. Этот стук такой жалобный, что сама душа Каза от него дергается и выстреливает мелкой слезинкой из глаза. Они думают, что у него нет чувств. Они думают, все под контролем. Каз прислоняет трость к роялю, отпускает ее, давая волю пальцам погладить голову ворона, чей блеск заглушен темнотой театра. Бреккер смотрит на свои черные перчатки и думает, в чем состоит разница меж голыми руками и покрытыми тканью, если вокруг пустота. Разница в близости прикосновений, ведь так? Каз действительно настолько закрыт от остальных своей репутацией, черными перчатками и верными союзниками, что никто даже представить не может, что он когда-либо чувствует себя одиноко. В голове начинает играть музыка, тихое пение чьих-то душ, некогда скользивших по этой сцене в порыве наигранных чувств. Каз осторожно высвобождает ноги от ремешков и снимает сапоги. Прикосновение к холодному, сплошь усыпанному царапинами полу, как будто тоже наносит ему легкую рану. Он устал быть актером в городе, где ни одна душа не распознает его игры. Увы, он привык быть хорошим в своем деле. Под покровом ночи, в запертом театре, откуда даже гардеробщицы отчалили в мягкие простыни своих одиноких кроватей, Каз отпирает душу для самого себя. Четверть часа назад он стоял в комнате с актерским реквизитом и рассматривал глупые наброски декораций, муляж фруктов и клоунские — для Каза все без исключения — костюмы. Но потом его взгляд зацепила хлопковая вещица, валявшаяся на верху одного из шкафов, как будто кто-то так торопился сменить одежду, что не заметил, куда ее зашвырнул. Это было платье, темно-серое, под цвет настроения. Единственное, что не подходило этому платью — рисунок из ягод клубники. Стоя босиком посередине сцены, одетый в случайно найденное платье, Каз чувствует, как через красные ягоды просвечивают раны его души. Сквозь темную оболочку они светят сейчас так ярко, отражаясь от немногочисленных свечей, что преломляются в воздухе и Бреккер видит их, эти израненные куски кожи, парящими по всему театру. Все колонны и ряды сидений накрыты кровяным покрывалом. Наваждение проходит, и Каз вновь видит только темноту. Последний такт пролога подходит к концу и, выждав мгновение, Бреккер делает шаг. Шаг в пустоту. Шаг навстречу себе. Это оказывается нестрашно, когда руки чувствуют грубую ткань перчаток. Ноги четко двигаются по сцене, и колени послушно приседают на каждом такте. Вступают виолончели, и Каз перестает четко контролировать свои движения, он отдается музыке. «Если бы музыка была Сатаной, моей души уже здесь бы не было». Ступни нагреваются от частых шагов, дыхание слегка сбивается, и Каз чувствует, что пора. Он свободен сейчас как никогда. Свободен от обязанностей перед Отбросами, от сделок с упитанными купцами, от размокших трупов, плывущих в воде. Он стягивает перчатки и бросает их со сцены. Звон литавр. Вихрь танца. Подол платья следует каждому движению и направляет тело. Каз понимает, как чувствуют себя вóроны на самом деле. Так чувствуют себя птицы, не обремененные страхами голода и охотников. Вороны не боятся смерти. Вороны одинокие, но стоит увидеть их полет, размах их крыльев, как становится понятно, почему они стерегут королевства. Каз останавливается, распростерши руки в стороны. Последняя скрипка затихает. Он притягивает кисти к груди и чувствует на коже свое дыхание.