Базорексия

Он покупает кресло в строительном магазине — на прилавке остаётся второе, такое же замшевое и синее, но Марти сомневался, что оно может когда-нибудь понадобится. Кресло едва поместилось на задний ряд машины, Марти даже пришлось сдвинуть переднее сиденье и ехать с ножкой, упирающейся в висок, но зато так он смог уберечь мягкую обивку от грязи на ковриках. Когда Марти останавливает машину у дома Раста, он дотягивается рукой назад и касается мягкой ткани, вкусно пахнущей деревом и лавандовой отдушкой. Идея кажется настолько же глупой, насколько гениальной. Он врёт Расту, что нашел кресло в гараже, и они вдвоем затаскивают его в узкую дверь маленького дома. Марти сдвигает старый шаткий стул с центра комнаты, а Раст ставит кресло на освободившееся место, присматривается, пододвигает чуть назад и неловко поворачивается к Марти. Он не дурак и вряд ли поверил в бред про случайную находку, но Марти удалось застать его врасплох: Раст неожиданно для себя был благодарен: — Спасибо, это… мило. Он выглядит сбитым с толку с того самого момента, как Харт появился на пороге и кивнул на машину, помоги мол. Раст как-то беззащитно не сопротивляется такому вмешательству в свою жизнь, смеётся над шутками и соглашается пойти проветриться в бар. Кресло выделяется в пустой молочно-белой комнате, как клякса. Марти не сводит с него глаз, пока Раст на втором этаже переодевается в что-нибудь поприличнее домашней майки и справляется с эмоциями: кажется, в его глазах их сейчас было больше, чем за все их знакомство. *** Растянувшийся в кресле Раст тоже выделяется — он выглядит необыкновенно живым, человечным, изменяя своему обычному состоянию. Сидеть ровно — для идиотов, видимо, поэтому Коул сидит боком, забросив ноги на подлокотник, и разглагольствует о смысле бытия на уровне пояса Марти, стоящего рядом. Харт замечает крест на стене напротив и спрашивает в шутку: — Ты и спишь в нем? — Медитирую, — поправляет его Раст, — чтоб не отвлекаться от дела. Конечно. Растин Коул не спит, а медитирует. Крест висит над фотографиями и вырезками из архивных записей, закрывшими стену пёстрым полотном. Лица, текст, письменные заметки, скетчи Раста и пустые места, которые пока скрыты от внимательного взгляда детектива, но которые он чует, как гончая, и стремится найти. — В нем удобно, — Раст дёргает плечами, и у Марти в голове что-то щелкает: есть что-то глубже этого объяснения. Что-то, что Раст говорит не словами. — Я рад, что оно тебе понравилось. *** Коул врывается в его дом поздно вечером и утаскивает Марти в участок — от теплого сладкого запаха выпечки и смеха дочерей: — Я кое-что нашел, посмотри, вот это и это. Марти фыркает, ворчит, ругается на напарника — но сам видит, что сейчас это бесполезно: глаза у Раста блестят, как космос, и голос звенит в пустом участке, в котором никого кроме них нет. Через пару часов, когда Раст выдыхается и задумчиво застывает над делом в позе мыслителя, Марти резко встаёт и сгребает все новые бумаги: — Пойдем, отвезу тебя домой, поздно уже. — Сам доеду, — упрямо мотает головой Раст, но Марти вытаскивает его из кресла, заставляет собрать вещи, одеться, заткнуть пасть и залезть в машину: — Не хочешь спать, не мучай хотя бы меня, придурок. Они оба отлично знают, что Раст просто не пойдет домой, если его не увести, как ребенка. Коул многозначительно молчит. Когда они заходят к нему, Раст невозмутимо скидывает одежду, выгибается, как уставший кот, и забирается на кресло. Стягивает со спинки плед и осматривает стену перед собой. — Ты серьёзно… — начинает Марти, опуская коробку с бумагами на пол, но осекается: взгляд у Раста становится задумчивый, прозрачный, как озёрная вода. Радужка даже немного светлее становится. — Подай мне сводку новостей за апрель. И фото той девочки, Эмили Боунс. Марти достает из коробки все бумаги и откладывает лишнее прям на пол у ножек кресла. Раст сцапывает их, просматривает и сбрасывает в две неравные кучки на полу. В какой-то момент его рука замирает, изогнувшись под неестественным углом, как у шарнирной куклы, и он поднимает взгляд на Марти: — Ты остаёшься? Тогда сделай нам кофе. Марти собирался уйти: жена приготовила яблочный пирог, а девочки просили рассказать на ночь сказку или хотя бы поцеловать в лоб, если он вернётся поздно. Марти говорит себе, что обязательно уйдет после кофе, но остаётся подавать молчаливому, уютному и не язвительному Расту бумажки до утра. *** Марти рывком вскакивает с плеча напарника, и Раст роняет карандаш. — Что-нибудь было? — хрипло спрашивает Марти. — Нет, — коротко отвечает Раст, и возвращается к скетчу. Марти узнает себя — в таком ракурсе, будто его рассматривали в стекло заднего вида. Раст в своей полудетской непосредственности, наверное, не осознавал, насколько детально и жизненно некрасиво изобразил его. Марти хмыкает. Голова болит, и Харт тянется к вискам. Они выслеживают серийника-путешественника половиной отдела под предводительством тупого федерала, воображающего из себя великого детектива. Марти бесится, а Раст удивительно спокоен. Брюс на переднем вообще спит, и Марти его понимает. — Я думаю, он пошел дальше, — бросает Раст. — Что? — до Марти не сразу доходит. Он роется в сумке в поисках бутылки воды, и это единственное, что его интересует. — Ну, этот, — Раст морщится, — путешественник. Я бы понял, что он здесь. А вот на севере штата можно было бы поискать. Марти задумчиво пожимает плечами: — Ты скажешь об этом Пирсу? — Нет. Он меня, во-первых, не послушает, а, во-вторых, у меня нет желания ему помогать, — нараспев отзывается Раст. Он выглядит невозмутимо, потому что знает, что прав. Как и всегда. — Отдай рисунок. — Нет. Теперь он выглядит ещё и шкодливо-довольным, как ребенок, избежавший наказания за шалость. Марти улыбается. — А если я схожу нам за кофе? Раст со вздохом вырывает листок и быстро перерисовывает с обратной стороны нужные для дела скетчи: — Веревки из меня вьешь. Марти хотел выбросить рисунок, у него этих скетчей, в конце концов, полный дом, но почему-то складывает пополам и прячет в сумку. Раст, уже отвлечённо уставившийся в темноту за окном, не обратил внимания на то, как Марти ушел и вернулся, и нервно дернулся только на сунутый в руки стаканчик. — Спасибо. Марти уселся поудобнее, приготовившись спать. Напарнику он доверял. Если Раст сказал, что серийник не здесь, значит так и есть. Харт заметил копошение сбоку, будто Раст быстро и незаметно перелистывал страницу, но не принял во внимание. *** Конечно, Мэгги замечает все первой. Даже когда Раст ещё не заметил, наверное, она — уже увидела. Марти даже злился на нее за бредовые обвинения, но когда она с размаху грохнула тарелку о пол, понял, что она права. Его удивил даже не сам внезапно открывшийся факт, а понимание, что Раст-то ещё не догадался, занятый чем угодно, но не собой. Мэгги, наверное, тоже поняла, что он думает о чем-то не том. Не в том ключе, в котором ей бы хотелось. — Брось, Марти. Я заберу детей и мы поедем к моим родителям на пару недель. Пока ты не разберешься, и я надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор. Она смотрела разочарованно, и Марти пробивает виной. Жену он любил и уважал, и подобные ситуации выбивали из равновесия их обоих. — Конечно. Он избегает Растина — и себя — пару дней, берет выходной, потом отпрашивается пораньше, стыдливо игнорирует напарника во время работы и отказывается сходить выпить. Наверное, хорошо, что он не может справиться со всей бурей внутри себя и отводит взгляд, потому что от вида растерянного, хрупкого Раста, потеряно прячущего руки в рукавах, его бы шибануло так, что Марти даже не может предсказать свое поведение. А ещё он убеждается — видит в глазах Коула -, что Мегги была права. Конечно, когда указали, носом ткнули, как щенка, он заметил, куда деваться. А Раст… кажется, не замечал пока. Или тщательно скрывал, что все прекрасно видел. *** А потому Марти затащил Раста к себе почти насильно через пару дней, когда мозги немного встали на место. Достаточно, чтобы думать, но не настолько, чтобы отказываться от сумасбродных планов по убеждению себя в том, чего не существовало. Равнодушия к Растину Коулу. Смешно. Ершистый, напряжённый, как струна, Раст говорил, что не волновался из-за первого неудачного ужина, но расслабился, только когда понял, что дом пустой. Они уже привычно разместились в гостиной с пивом и бредовой передачей по ТВ без звука на фоне. Раст прислушивается к тишине, и его лицо выглядит довольным. Или Марти только кажется. — Почему она уехала? — спрашивает он. — Не знаю, — врет Марти, — сказала, что ей нужно время. Раст чует ложь, как собака. Вскидывает голову, и в глазах у него мелькает странная и страшная уязвимость. Марти пробирает до костей, но прежде, чем он начинает говорить правду, Раст опускает взгляд: — Да, ты неплохо проебался в прошлый раз. — Иди ты, — чуть нервно смеётся Марти и занимает руки и рот пивом. Чтоб не сболтнуть. Признаться, глаза Раста действуют на него, как детекторы лжи. Или магия. Гипноз. Как Мэгги, когда они ещё любили друг друга. Марти встряхивается, отгоняя лишние мысли. — А ты все один? — он неловко пытается начать разговор. Растин пожимает плечами: — А то ты не знаешь. Я с тобой целыми днями. И на работе. Времени как-то нет. Разговор снова сворачивает не туда, как думает Марти. Харт замолкает, решив, что на сегодня его старания были достаточны, и тут начинает говорить Раст. Начинает о чем-то философском, но вполне жизнеспособном, и Марти с радостью цепляется за эту пустую, как всегда больше принадлежащую Расту, тему. Так проходит вечер. Когда они немного напиваются, становится спокойнее. Марти смеётся, запрокинув голову, над каким-то совершенно уморительным пассажем, который выдает пьяный в стельку Раст, и тот тоже улыбается краем губ, что можно приравнять к почти веселой истерике. В целом вечер проходит неплохо. — Доедешь? Может, я постелю тебе на диване? Раст, зевнув, качает головой и продолжает одеваться: — Я уже заказал такси. И… — его тон падает до бархатного шёпота, — мы оба знаем, что это принесет только больше проблем. Он выскакивает в ночь, а Марти старается отдышаться. И не кинуться следом. Тише, Харт. Спокойно, это всего лишь Раст. Ломаный, странный Раст, который, конечно же, тоже все понял. Марти провожает такси взглядом и идёт приканчивать что покрепче пива. Ему явно нужно забыться. *** Марти снова игнорирует его, но теперь они меняются местами. Раст ждёт, как хищник в засаде. Терпеливо и с лёгким налетом веселья. Он уже примерно предполагает, как будет действовать Марти, поэтому опасается только спонтанных приступов напарника. Марти похож на шторм, и грянуть он может в неудачный момент, когда Коул не будет готов. Почти так и происходит. Точнее, начинает Марти в неудачный момент. Раст замирает, когда он кладет руку на плечо и негромко говорит: — Надо поговорить. Растина пробивает холодной дрожью. Он неловко кивает, но Марти поджимает губы и идёт на непреднамеренный компромисс: — После работы. К тебе заедем? — Хорошо, — легко соглашается Раст. У него есть несколько часов, прежде чем Марти… Прежде чем Марти — что? Раст вздыхает: бред какой, поэтому он и не заводит отношения. Вся эта ситуация начинает напрягать, но не настолько, чтобы струсить и слиться. Раст бесится, потому что не может разобраться и договориться сам с собой. — Ты же это чувствуешь? — Марти выглядит уставшим. Будто не спал несколько дней, как и Раст, да и не ел особо, только пил кофе вперемешку с алкоголем и куревом. «Два идиота, » — печально думает Раст, — «Два придурка, считающие, что они всех умней». Он только кивает и снова замирает напротив. Как-то так вышло, что кресло стояло между ними, и Раст за ним даже немного прятался. — Конечно, — невесело усмехается Марти и замолкает. Он просто не знает, что ещё сказать. Вроде были слова и мысли, которые он репетировал в зеркале заднего вида утром, да все они пропали, стоило Растину Коулу появиться на горизонте. — Что мы будем с этим делать? — спрашивает Марти. Хоть что-то. Это похоже на конструктивный диалог. — Без понятия. Марти не ебет, с чего Раст так улыбается, разве что удумал чего, так в данной ситуации сложно что-то веселое придумать. Так нет, улыбается, тонко так, несмело, будто долго этого не делал. Марти даже пугается — нервная у Раста улыбка, вымученная, будто его под дулом пистолета заставляют проявлять эмоции. Будто он не хочет здесь находиться. — Забудь. — Перестань. Марти уже дёргается к выходу, а потом зло, ядовито так усмехается. Как будто украл у Коула пару тонн язвительности: — Думаешь, это что-то значит? Что Мэгги и девочки не имеют значения? Раст не успевает вставить и слова, потому что Марти уже несёт: — Я не собираюсь бросать их из-за тебя. И уж точно не собираюсь с этим разбираться. Так что будь добр поработать над тем, чтобы этого не было. Можешь игнорировать, как и я. Раст внезапно только усмехнулся. А потом гибко, быстро, как зверь, метнулся вперёд и врезался поцелуем в губы Марти. Грубо, смело и равнодушно — пока Марти удивлённо пытался вывернуться, Раст целовал и смотрел, не моргая, как будто лягушку в лаборатории разделывал. Абсолютное безразличие. Сильные руки — уж Марти знает, что руки Раста сильнее- прижимали его, пока он наконец не отшвырнул напарника от себя со всей силы и ярости. Раст запнулся о кресло и полетел на пол, на рассыпавшиеся бумаги. Выражение его лица не изменилось ни на секунду, он просто шатко встал, смотря куда-то в бок. И указал на дверь. *** Растина-через-десять-лет Марти был бы рад не узнать, да только в глазах Коула была та же спокойная надломленность, знакомая до последнего вздоха. Все, что за годы покрылось пылью вроде как, заржавело и стёрлось — все то, что Марти усиленно старался стереть — вдруг вспыхнуло снова с такой силой, что Марти не смог и слова сказать. Конечно, он понял не сразу — Раст, конечно, понял в первую же секунду — и наивно надеялся избежать сложностей и проблем. Стоило признать: все прекрасные сложности в его жизнь приносил Растин Коул. Фотографии в отчётах были мутные, странные, а мужчина, заглянувший в окно его машины, был почти незнакомым — черт, Марти мог предположить, что за это время бывший напарник умудрился сдохнуть, но тот, как оказалось, только отощал, растерял молодую статность и как-будто высох и выцвел — от тонких щиколоток до кончика седого хвоста. О прошлом они не говорят. Точнее, нельзя назвать разговором краткое, настороженное: «Я не хочу об этом говорить.» — «Ладно.» Марти не признается себе никогда, но равнодушие в глазах Коула больно стегнуло под сердце. А потом стало и не до того: Раст с присущим ему безразличием показал, что успел накопать в одиночку за это время, и Марти, выбитый всем этим с толку, только смотрел и слушал, пытался передавить в себе горящую, сумасбродную ненависть к мудакам, издевающимся над детьми. Не сейчас. Не время срываться на мебели. В какой-то момент в голову пришла острая, быстрая, как смерть, мысль: как же все это переживал Раст, пекущийся о детях с остервенением охранного пса? Что он делал, что сейчас мог равнодушно курить, пережидая бешеную истерику Марти? Пил? Кололся? Уже после, когда он успокоился и когда Раст в выцветшей синей кофте быстро и по-рабочему закатывал рукава у стены с расследованием, Марти мимолётно кинул взгляд на его руки. Над татуировкой между болезненно яркими, перевитыми венами белели только застарелые шрамы — много, много больше, чем когда они виделись в последний раз, но они были светлыми, длинными, некоторые — молочно-белыми, успевшими загореть. Саморазрушение Раста распространялось только на курево, алкоголь и питание. У сухожилия на локте в мягкой впадине кожа когда-то была глубоко рассечена накрест, ровно под девяносто градусов, будто чертили линейкой. На этом ярком кресте, как на прицеле, взгляд Марти приостановился. И скользнул дальше — по замызганной ткани рубашки. Марти думает, что Раст специально вытащил это тряпье для идиотов в отделе, потому что позже Коул щеголял в белоснежной свеженькой рубашке, как столичный модник, а не пропитый бармен, аккуратно собирал волосы и изящно встряхивал кистями, как породистая лошадь ушами. Раст вообще иногда сам на себя был не похож. С тех пор, как Марти согласился во всем этом участвовать, он вроде как встряхнулся, конечно, хоть кто-то его слушал. За время «переезда» всего материала со склада в офис, любовно раскладывая бумажки по коробкам, Раст нередко смотрел украдкой на бывшего — нынешнего — напарника. Даже если это не замечал Марти, сам Коул это прекрасно понимал. Что смотрит, жадно, намеренно тайно, как преступник, что каждый раз перестает дышать, когда Марти смотрит так остро и так знакомо. То же самое дергало в сердце, когда он смотрел на небо Аляски вечность лет назад. *** — Расти… — выдыхает Марти, и Растина пробирает до чувствительного нутра. Его зовут так в первый раз в жизни, наверное, за исключением тех случаев, когда он презрительно морщился, шипел и просил себя больше так не называть. Но сейчас Раст — Расти, Расти, Расти — стоит вывернутый наизнанку и ломкий, как стекло, тянется губами навстречу, и это мгновение длится столько, что он успевает испугаться. Броня снята. Растин Коул подпустил напарника так близко, как никогда не подходил ни один человек, и сейчас Раст ждал только ответа. Ответа, удара, оскорбительной оплеухи, которая дала бы ему право врезать Марти в ответ и превратить все в безобразную драку — фарс да и только, но это дало бы им обоим шанс сохранить достоинство. Только бы швы не разошлись. Раст не думает, что с ним будет, если Марти ударит в доверчиво подставленное нутро. Момент абсолютной слабости — как тогда, в храме мертвых богов, когда его насадили на нож. Самый страшный момент в жизни Мартина Харта. Тогда, а ещё те несколько месяцев в больнице, когда глаза у Раста были мутные, тусклые, как бутылочное стекло. Что-то вытекло из него в той пещере, что-то растаяло, как туман над луизианскими болотами и потерялось навек. Расти рассказывал про космос, руки поднимал к небу, а потом днями не вылезал из постели, проваливаясь в некое подобие комы или анабиоза, уходил на глубину собственных темных мыслей. Марти ждал. В больнице и в полупустом доме Харта, наполненной тишиной и запахом лекарств, куда — по случайности или специально — их обоих привезли после выписки. Возможно, у Раста просто не хватило сил уйти. Возможно, он просто не хотел. Харт сидел у постели, отгонял кошмары и дремал в неудобном кресле — ответственно старался не подвергать стрессу, не понимая, что являлся, возможно, самым сильным катализатором. Что Растин, просыпающийся среди ночи, глядящий в спокойное, расслабленное лицо, не мог вздохнуть — только смотрел, гипнотизировал самого себя, используя отблески проезжающих машин за окном, как метроном. Что у него в голове наконец зажигались звёзды. И сейчас они были — яркие, обжигающие, острые. Раст чувствовал их под пальцами, которыми вцепился Марти в рубашку; на бедре, которым прислонялся к бедру Марти; на взъеме поясницы, где растерянно замерла чужая рука. Растин ждал, пока время снова начнет существовать. Мир взорвался и родился вновь, когда его губ мягким поцелуем коснулись чужие губы. Рука Марти сжала его за талию и притиснула ближе — и Расти хрупко, ломко рассмеялся, упираясь ему в грудь, как недовольный кот — не отстраняясь, но и не давая приблизиться. Язык Марти скользнул по губам, и Растина пробило до копчика сладкой щекоткой, как много лет назад. Конечно, он чувствовал. Конечно, это имело смысл. Они неловко сидели в обнимку на старом продавленном диване, и острый локоть Раста больно ткнулся Марти в бок, а его волосы лезли в лицо. Марти подумал, что нужно бы его откормить немного — потом, когда Коул перестанет болезненно, глухо хрипеть ночами и сгибаться от боли в животе после каждого третьего лёгкого ужина. Если Раст не перестанет упираться сейчас (потому что Марти каким-то шестым чувством понимал, что если сейчас Раст позволит ему целовать его, он позволит ему все). Раст как-то компактно сложился, прижался всем телом, и локти его больше не упирались, и вообще все это стало не важным, кроме того факта, что Раст — худющий на фоне раздобревшего за это время Марти — помещался в его объятиях. И что на вкус он был, как океан и Аляска под звездным небом. Неловкости после не было, может быть, только Марти слегка стыдливо попытался вывернуться, но не смог и бросил попытки. Пригревшийся под боком Раст уж точно стыд не чувствовал, только изредка фыркал в ответ собственным мыслям и скребся ногтями по рёбрам. Будто не знал, что уже там, под широкой грудной клеткой совсем близко к сердцу. Конечно, знал. Расти грел ступни об него, когда они спали вместе, и приходил, закутанный в одеяло, как огромная летучая мышь, когда Марти по дурной паранойе уходил на диван. Там было тесно, жарко, и Раст вплавлялся крепко-крепко и не отлипал до самого утра, когда Марти, подобревший за ночь, не начинал лезть руками, куда не надо. — Бога ради, Харт, иди свари кофе и отправляйся к черту, — фырчит Раст и спихивает напарника на пол с удивительной силой для человека, который пару месяцев назад вышел из послеоперационной комы. Возможно, только поэтому Марти не врезал ему в ответ. Ещё, может быть, потому что Раст спал в его футболке, трогательно поджав ноги и с явным удовольствием уткнувшись носом в его подушку. Волосы, рассыпавшиеся из драной резинки за ночь, лезли ему в лицо, а ещё цеплялись за пальцы Марти, когда он мягко перехватил Раста за шкирку, приподнял, открывая белое плечо и коротко поцеловал. И довольно отстранился, наблюдая, как Раст вспыхивает от кончиков ушей до носа и недовольно ворчит. Смущать твердо-каменного, ершистого Растина Коула — бесценно. Теперь можно и на кухню. *** Все получилось как-то случайно. Просто в какой-то момент Марти с изнеженной, аккуратной ласки незаметно перешёл на слабые укусы, быстро, чтобы Коул не успел вырваться, подгреб Раста под себя и многозначительно зажал тонкие запястья, легко поместившиеся под одну ладонь. Тот невозмутимо поднял бровь и дёрнул руками. — Если ты будешь аккуратен, швы не разойдутся. — В точку. — Отпусти меня. — Нет. Меньше движений — меньше повреждений. Марти не собирался спорить, поэтому просто заткнул упрямые, уже распахнутые для колкого ответа губы поцелуем и влез второй рукой под ткань мягких пижамных штанов. Раст рванулся — несерьёзно, скорее, игриво, выгибаясь всем телом и притворно вздыхая: — Что ты творишь? Он невозмутимо лежал, обмякнув в объятиях, но Марти, ладонью прогладивший острые ребра почувствовал, как беспокойно бьется его сердце. Он почувствовал стук так явно, то ли потому что Растин все ещё был тощий — кожа да кости, то ли потому что Коул правда волновался, то ли уловил каким-то внутренним чутьем, разбуженным метнувшимся по губам языком Раста, его руками, покорно и доверчиво расслабившимися в своих добровольных оковах, его глазами. О, его глазам, полным тумана луизианских болот, он сдался ещё давным давно — до Мегги, разлуки и Каркозы. Ещё когда не подозревал о существовании Растина Коула — он уже знал, что принадлежит этим глазам. Раст тоже знал, поэтому не пытался вырвать руки. Одно его слово поменяло бы все, именно он определял и давал смысл. С Растом всегда выяснялись самые важные вещи. Как он почти изумлённо вздыхает и низко клокочет горлом, когда Марти его растягивает; как нетерпеливо ластится, пока Марти натягивает презерватив; как недовольно легонько кусается, а потом вздрагивает и стонуще всхлипывает, утыкаясь лицом в плечо Марти, пока тот вталкивает член в растянутую дырку. Раст гнется всем телом, льнет, стараясь быть ближе. Он целуется — бесконечно, осыпает лёгкими касаниями лицо, вцепляется зубами в плечи, когда Марти начинает двигаться — засосы ещё неделю не сойдут. Локти гнутся до болезненного излома, Раст стонет и разозленно шипит: — Выпусти и дай мне… Ох, Марти, пусти, я хочу ближе. Харт отпускает его руки и сам обхватывает Раста за спину, теплой ладонью между острых лопаток, прижимает к себе, проникая глубже, плавно двигается. Руки Растина Коула — подрагивающие, жадные — обвили его шею и нервно заскребли плечи. Пальцы вцепились в кожу до боли, и Марти успокаивающе огладил напряжённое бедро, рельефный прогиб в пояснице — провал позвоночника проявился ощутимее, как и напряжённые мышцы пресса, ладная задница, куда как раз легла ладонь Марти. Он рыкнул в шею любовника, ускоряясь, сгреб волосы в кулак — не тянул, но удерживал, чтобы Раст не метался так, не закрывал шею, куда хотелось вцепиться до крови, и не отворачивал от поцелуев лицо. — Я тебя заставлю сбрить эти чёртовы усы… — глухо прорычал Харт, огладив щеку Раста и схватив за челюсть, — Будешь выглядеть, как мальчишка, готов поспорить. Раст долго, вкусно хмыкнул на выдохе, так что это превратилось в жаркий хриплый стон, подмахнул бедрами и игриво принялся раздирать ногтями Марти всю спину. Дрожал он все ощутимее, и когда Марти тяжело налег сверху и втиснул руку, обхватывая чужой член, Раст каркающе засмеялся, закатывая глаза: — Много… на себя берешь, — от глубоких толчков у него сбивались дыхание, — я буду сверху в следующий… ох, следующий раз, Марти! Он замер, чувствуя, как Марти кончает, вталкиваясь глубоко внутрь, угрожающе рыча в шею. Харт держал себя в руках и быстро слез, чтоб не навредить лишним весом, но теплое, острое чувство внутри все ещё не давало дышать. Оно было похоже на нож в животе, только без боли, вот какое было это чувство. Раст судорожно и сладко задыхался, пока одна крупная мозолистая рука придерживала его бедра, а вторая додрачивала член. Под веками скакали темные точки, и если бы ему сейчас не было так хорошо, он бы почувствовал, как начинает болеть от напряжения бок. Но пока он мог только стонать Марти в плечо что-то матерное и закатывать от наслаждения глаза. Через несколько жарко-влажных минут он тихо захрипел, переворачиваясь на бок и сгибаясь пополам. Волосы закрыли лицо, ребра остро вздымались, будто рвали кожу. Марти захапал его в объятия, поглаживая по чувствительной коже. Раст вздрагивал, но сил отодвинуться у него не было, поэтому он прижался поближе: — Пиздец, Марти. Как мы докатились на старости лет, представить не могу Харт лениво хохотнул. Раст пах сексом и на вкус был, как виски, ворчал и нежно тыкался носом в плечо. Он идеально вписывался в жизнь Марти, в его дом, постель и сердце, и везде, куда бы ни приходил Растин Коул, ломкий и острый, с длинными монологами и прекрасными сложностями — он был своим, родным, и он был прекрасен. Он был лучшим, и он был его. *** Утром Раст спихнул его с кровати, одарил презрительно-сонным взглядом и зарылся лицом в подушку. На его плечах и шее были засосы Марти, отпечатки пальцев маленькими синячками останутся на бедрах, он не сводил ноги вместе, потому что Марти хорошо постарался над его задницей, но это не мешало Расту вредничать. Марти мог постараться вытрахать из него эту сучность, но это же был Растин Коул. Даже с членом в заднице он останется собой. Марти честно думал, что Раст сбежит, пока он забирает документы в офисе и покупает внезапно кончившийся кофе. Что-то было в глазах Раста, что давало так думать. Или это демоны и страхи Марти отражались в зрачках Коула. Марти заставляет себя не торопиться, проверяет, что взял все нужное, потом лениво едет домой, готовясь увидеть пустую постель и неплотно прикрытую дверь. Пускай. После всего, что было, Марти просто приедет к бару, у которого Раст снимал дом, и уведет его обратно, умоляя. Или сковав наручниками и закинув на плечо, что угодно, но ещё раз проебать Раста он не собирается. Марти уже был готов к новому бою, а к тому, что его ждали — не готов. Поэтому и замер на пороге, впуская в дом свет и свежий, шумный уличный воздух, и дыхание выбило на полминуты или даже больше. На самом краю синего кресла в гостиной спал — медитировал, конечно, — Растин Коул.