Кому-то повезёт

Ему повезет. Тому, кто будет её целовать. Кто сможет касаться и зарываться пальцами в её мягкие лоснящиеся локоны. Перебирать их, слушая размеренное сопение под боком. Брать в свои руки её нежные приятные ладошки. Слушать звонкую россыпь смеха и собирать губами слёзы под аккомпанемент титров какого-то слишком сопливого фильма. Утыкаться носом в её покатые плечи с острыми ключицами, так приятно пахнущими ванилью. Одевать её в свою рубашку, но в итоге всё равно потом медленно расстегивать мелкие пуговицы, укладывая её на кровать. Есть её вкуснейшие завтраки, обеды и ужины, пропитанные её теплом и заботой. Она ведь просто прекрасно готовит, и кому-то это ещё предстоит вкусить. Поднимать её на руки, помогая подвесить на стену очередную гирлянду с приятно светящимися тёплыми фонариками. Сидеть за кухонным небольшим столом и умиляться, глядя, как она тихо напевает какую-то очередную песню Тэйлор Свифт, пока под её ловкими пальцами свежие овощи превращаются в лёгкий, но невероятно вкусный салат. Кому-то обязательно повезет, и это правильно. Почти правильно. Но… С его «Прости» и с её «Прощай», Фуго попал в свой личный ад. Он уже безмерно устал стоять посреди площади, выискивая глазами в толпе знакомую копну цвета рыжеватого закатного солнца. Квартира — это тоже она, в деталях. В запахе на рубашке, в паре оставленных тапочек, второй зубной щётке, почти пустой банке шампуня. В деликатной фарфоровой кружечке, пропахшей цикорием, в пустой подушке по утрам. Завтрак — и непременно перед его глазами её сонные глаза с пушистыми, светловатыми ресницами. Телевизор — её пальцы в его волосах. Ванная — запотевшее зеркало с их фото, аккуратно приклеенным под её озорной смех. Ночь — и словно наяву слышны её стоны, стоит юноше только прикрыть глаза. Паннакотта сходит с ума. Смотрит на фото. Убеждает себя, что всё сделал правильно. Ведь она заслуживает счастья. Честного, постоянного. Не его. Кого-то такого, кто сможет быть её личной опорой, её защитой, её одним большим домашним уютом. Но Фуго всё ещё словно наяву видит те дни, когда он с трепетом ждал каждого её звонка. Когда по первому же зову был готов бежать к ней. Срываться с кровати, комкая уже нагретое одеяло. Выбегать из квартиры, шумно проскакивая пролеты лестничной клетки. И бежать, бежать, бежать до чёртовой боли в горле. Цеплять спешащих людей плечом, спотыкаться о влажные бордюры. Бежать, держа внутри лишь одну единственную мысль. А она стоит у моста — мокрая от проливного ливня, такая стройная, почти прозрачная. Он промолчал. Лишь схватил за руку, упал на колени и быстро притянул к себе. Целовал грубо, почти больно. Хрипел что-то неразборчивое и таял от подрагивающих влажных ладоней на своих щеках. Она всхлипывала, смешивая слезы и дождь. Сжимала плечи, притягивала ещё ближе. И тогда им обоим было плевать. Плевать на холод, непогоду, взгляды других людей… Плевать на ссоры, трудности, его порой неконтролируемый гнев. Плевать. Лишь бы иногда, хотя бы по вечерам кутаться в общий плед и слышать тихие голоса друг друга, поминутно переплетая пальцы, будто боясь упустить. Чувствовать теплое дыхание на шее. Хотя бы иногда… Фуго смеялся. Обнимал её, укутывая руками и вдыхал родной запах. Млел от уже согревшихся тёплых ладошек на спине, крепко вцепившихся в его мокрую рубашку. Они сидели в кафе, грелись горячим шоколадом и длинными, вязко-сладкими поцелуями. Слушали музыку играющего на фортепиано мужчины, на углу почти безлюдной улицы. Плелись домой, крепко сцепив руки. Он думает, что ни за что её не отпустит. Никогда. Будь что будет. Она лежала тогда перед ним. Такая хрупкая, по-домашнему тёплая. Паннакотта медленно, едва касаясь пальцами кожи, выводил одному ему ведомые узоры, а она лишь хрипло смеялась в ответ, ловя его руку и оставляя на узком лице мягкие поцелуи. Фуго целовал долго, глубоко, сладко, крепко сжимая талию. Стягивал влажную футболку медленно, оглядывая каждый сантиметр бледной тонкой кожи с проступающими синеватыми капиллярами. Млел от её нежных ладоней на своей груди и где-то в своём сонном подсознании мечтал, чтобы всё это снова оказалось реальностью. Срывал с губ тихие всхлипы, чувствовал, как сильно она прижимается, и окунался в эти ощущения с головой. Его разрывало изнутри, он целовал, трогал, гладил — лишь бы распутать комок рвущихся наружу эмоций. А ранним утром, лёжа на полу в холодной комнате, обдуваемый влажным дождевым ветром из забытого открытого окна, окружённый кучей её вещей и фотографий, забытых в его квартире, он понял. Ему не повезло. И больше никогда не повезёт. Потому что он уже никогда её не поцелует.