***
Дипломатор был у всех на слуху: появился в городе совсем недавно — но сразу наделал шуму. Своими выходками на улицах, выступлениями на митингах, своими пикетами, агитациями и звонкими лозунгами. Олежа слушал, раскрыв рот, и восхищённо внимал. Дипломатор воплощал всё то, чего ему так не хватало: смелость встать и говорить, слепую жажду перемен, стойкость к окружающему миру. И Олежа влюбился. Насколько возможно влюбиться в человека, которого видишь только в газетных вырезках, на видеозаписях и в новостях. Но Олеже этого было вполне достаточно. Дипломатор был символом перемен. Говорил: «Не бойтесь рушить привычный уклад вещей». Говорил: «Защищайте свои интересы». Говорил: «Не закрывайте глаза на проблемы». Дипломатор возвышался на крышах города, светил маяком, указывал путь — в светлое будущее, где было лучше, чем сегодня. Надо было только решиться пойти по этой дороге. Олежа дрожащими руками натягивал на лицо улыбку и шёл сбивчивыми шагами. Он не был способен на многие вещи, но с Дипломатором перед глазами верилось, что однажды он сможет выйти за рамки; рамки, поставленные самим собой, поставленные обществом, да вообще — за любые из существующих рамок. Верилось, что он способен не бояться. Но Олежа всё равно боялся. Дипломатор был громким. Быстрым, резким, громогласным. Свободным. Он не сомневался в том, что говорил, и не сомневался в том, что делал. Говорил чётко поставленным голосом, выстреливая тщательно взвешенные слова, и, что бы он ни вещал, его слова всегда отдавались выстрелами в груди. Огонь на поражение. Пробирало до костей. Выстрел. Ранил. Выстрел. Убил. Казалось, что бы ни случилось, Дипломатор был готов ко всему. Он рьяно отбивался, быстро бегал и молниеносно исчезал с места «преступления». Иногда даже казалось, что Дипломатор — не настоящий человек. Может, он и не был настоящим. Первая встреча с Дипломатором для Олежи была внезапной и сногсшибательной, словно выстрел в упор. Наверное, он бы так и остался***
Олежа боялся называть вещи своими именами, Антон боялся признавать их существование. Они избегали этой темы уже второй день подряд — будто если притвориться, что ничего не было, это «ничего» действительно исчезнет. Будто им не нужно было поговорить. Ничего такого ведь не случилось! Друзья иногда так делают. Так бывает. Иногда, в порыве чувств, один прижимает другого к себе и целует, резко и рьяно, выстрелом в упор. Так случается. Иногда другому приходится тратить всю ночь, чтобы, ворочаясь в попытках уснуть, выковырять из-под рёбер эту пулю и осознать, что он хочет затолкать её обратно. Стандартная ситуация. Олежа не был уверен, что однажды в нём найдётся хоть какая-то смелость для этого разговора. Он хотел бы быть таким же храбрым, как Дипломатор, и не бояться сделать шаг вперёд, не бояться заговорить о том, чего они так пристыженно избегали — но у него не получалось. Он открывал рот, думая, что вот он, нужный момент, а затем тут же закрывал его, потому что не мог. Смотрел на свой маяк — Дипломатора — и пытался быть таким же. Пытался набрать в грудь побольше воздуха. Пытался перезарядить пистолет и спустить, наконец, курок. Быстро, болезненно, молниеносно. Слово, два, а за ними — кровотечение. Оно было необходимо, чтобы сдвинуть дело с мёртвой точки. Однако каждый раз, когда он собирался поговорить об этом, Антон как будто чувствовал — и мягко менял направление беседы, уводил их как можно дальше от непосредственного центра разговора — а Олежа поддавался. Не настаивал. Не умел. Иногда ему казалось, что Антон и Дипломатор — это две разные личности. Как они могли уживаться в одном человеке? За Дипломатором хотелось следовать. С Антоном просто хотелось быть. В обоих случаях — хотелось не бояться, и не стесняться, и уметь во весь голос заявить о себе, своих интересах, убеждениях и желаниях. Дипломатор говорил: «Дерзай». Говорил: «Не бойтесь звучать». Говорил: «Помогите другим услышать». Антон мягко улыбался, пытаясь согласиться. Свет маяка испуганно колыхался, отражаясь в беспокойных волнах. Олежа влюбился в них обоих одновременно.***
— Давай поговорим об этом. Голос Олежи звучал твёрдо, и Дипломатор, кажется, не слышал, как на самом деле напуган собеседник. Олежа грозно сдвинул брови, подался вперёд, будто бы пытался надавить. Копировал движения, подсмотренные у Дипломатора. Хотел верить, что это поможет. — Давай, — у Дипломатора не было путей отступления и не было никаких задних мыслей. Да он и не боялся. Взглянул Олеже в лицо в ожидании, легонько кивнул, словно ещё раз давая разрешение на разговор. Вместо слов Олежа поцеловал его. Потому что сам не понимал, что говорить. Потому что просто захотел. Дипломатором быть легко — за исключением, конечно, всех связанных с этим сложностей. Дипломатор ответит на вопрос — и на поцелуй ответит тоже. Дипломатор будет говорить. И Дипломатор не будет убегать и прятаться — и отводить взгляд не будет тоже. Может, Дипломатор — и правда не Антон. — Я хочу, чтобы было так. Олежа сказал это, а Антон опустил плечи. Тяжело выдохнул, будто бы пытаясь выпустить на волю весь тот скоп мыслей, запутавшихся в голове. Попытался выловить какие-нибудь слова. Сказал: «Быть Дипломатором непросто». Сказал: «Всё очень запутанно». Сказал: «Я не могу». И как всегда — убил словом. Антон не мог дать Олеже то, что мог дать Дипломатор. Ни свободы, ни смелости, ни даже открытости. Антон мог только покачать головой, притворяясь, что завтра будет лучше. Но завтра лучше не будет, и послезавтра не будет тоже. Олежа хотел спросить: «Почему ты не можешь соответствовать своим же идеалам?» Но слова застряли в горле. Олежа хотел бросить ему вызов — но боялся. Знал, что в ответ получит только свистящее «Это сложно. Ты не поймёшь». Олежа действительно не понимал. Мир действительно был устроен сложнее, чем ему казалось, и Антон действительно не был похож на Дипломатора — и чем дальше они заходили, тем яснее это становилось. Дипломатор стоял отдельно, где-то поодаль, освещая воображаемый путь «в светлое будущее». Антон стоял на пути «в будущее», и у этого будущего не было никакого определения — кроме того, что оно должно быть идеальным.***
Дипломатор провёл по лицу руками, и маска расплылась под его пальцами. Фразы — слишком смелые для Антона, но слишком осторожные для Дипломатора — вылетали у него изо рта, рикошетом отдавались ему в лицо, выкладывали мозаику следов. Перестрелка зашла слишком далеко — а у Олежи был с собой только нож. И тот как будто сделан из пластмассы. И защищаться у него не выходило. Антон был доведён до точки кипения, Дипломатор — выгорел и еле дышал; они оба звенели разбитой посудой, с грохотом обрушивались кривыми, ржавыми словами. Слились в одно существо, потеряли контуры, оплыли ярко-алыми следами, почернели под гнётом сумерек. В глазах у него что-то вспыхнуло — и тут же погасло. Он подбирал слова, копошился в них, тут же отбрасывал, как что-то ненужное, а затем в панике к ним возвращался. Олежа пытался отбиваться, а в голове наперебой стучали перепуганные мысли. Образ героя навис жуткой тенью, готовый к атаке. Олежа испуганно поднимал руки в защитном жесте — потом пытался дать отпор. Не успевал найти нужных фраз. Глубоко внутри понимал: тягаться с повелителем слов — себе дороже. Дипломаторы смотрели со стен — наблюдали и осуждали. Газетные заголовки плевались ядом, Антон плевался в ответ. Говорил: «Это невыносимо». Говорил: «У меня больше нет сил». Говорил: «Теперь это твоя проблема». И Олежа ответил: «Тогда вали отсюда». Попытался найти глазами свет. Не нашёл. Послушал, как хлопает дверь. Как тяжёлой поступью удаляются Антон с Дипломатором под руку. Огляделся по сторонам и вдруг понял: маяк больше не горит.***
Руки у Олежи как будто задеревенели. Он пошевелил пальцами, попытался их размять, затем потянулся — чтобы потом снова сгорбиться над рабочим столом. Взглянул на календарь: диплом уже не за горами. Надо продолжать работу. Где-то под рёбрами ныли незаживающие раны. Олежа убеждал себя, что всё пройдёт и что потом станет легче. Говорил: «Мы обязательно помиримся». Говорил: «Нам просто нужно отдохнуть». Говорил: «Скоро всё снова будет, как прежде». Попытался сосредоточиться на словах — и не смог. Облизал губы. Настольная лампа горела холодным электрическим светом. Олежа старался не думать о будущем. Делал вид, что ему хватало смелости что-то изменить: заполнял текстовое окно пустыми словами и оставлял сообщения неотправленными. Сил на перемены не осталось. Смелым быть не хотелось. Хотелось просто пережить это лето. Маяк оставался пустым — верить в светлое будущее особо не получалось.