***
Мин Юнги, по сути своей, не жестокий человек. Он так думает. Пока пакует последних задержанных в автозак, силой склоняя их головы и толкая в руки сослуживцам. Юнги думает, что, на самом деле, не любит насилие ради насилия, разгоняя оставшихся на площади залпом пары резиновых пуль в воздух. Намджун говорит, что по таким как Мин плачут психиатры, и что у него повадки уж больно смахивающие на маньяческие. Юнги так не считает. Просто он выполняет приказы вышестоящих. Как и все они — просто выполняет свою работу. По правде говоря, все люди по эту сторону железных щитов понимают, что присягу они давали не власти, а народу. Что ведут себя откровенно по-животному. Никто не хочет идти в ОМОН, понимая, что нужно будет выполнять грязную работу и часто марать руки, иногда и в родной крови. Просто возвращаясь с фронта они когда-то поняли, что в развивавшемся в их отсутствие городе не осталось для них места. Что модернизация вытеснила за борт охранявших ее. Вернувшись домой все они поняли, что лучше всего в жизни умеют убивать. И пусть звучит это не очень в так модном сейчас альтруизме, им наплевать. В ОМОН идти никто не хочет. У них просто не было выбора. Просто. Все выглядит именно так, черно-бело. Здесь — свои, там — чужие. Приказы не оспаривать, рот не открывать. Это как заложенная между строк их кодекса чести истина, которую все знают, видят и чувствуют. Юнги поднимает забрало своего шлема, на ходу хлопает пару ребят из различных отрядов и помогая Чжухону из двадцать третьего добраться до машины скорой. Ему досталось как и всему их отряду, бывшему на площади одними из первых и стоявших на передовой, больше всех. Кихена с Вонхо и, по мнению Юнги, слишком хилым для их отряда Хенвоном уже увезли в госпиталь при военной части, а раны шипящему Чангюну обрабатывают на месте. Мин сгружает тяжёлую тушку буквально на колени его соотрядника, после чего запрыгивает в рядом припаркованный Тигр, с уже его ребятами. Их отряд — восьмой — один из основных ударных. Довольно сплочённая группа людей, ставших друг другу семьёй, которых часто называли преемниками знаменитого «Альфы». Который, к слову, скорее служил красивой картинкой, чем реально выполнял какие-либо сложные операции. Юнги садится ближе к двери, захлопывающейся за ним, и ставит автомат на предохранитель. Справа от него Намджун, задумчиво прислонившийся спиной к стене движущегося транспорта. Спереди Тэхен, что снял свой шлем и теперь рукой в перчатке ерошивший свои волосы. Он вытянул левую ногу, и Юнги предполагает, что по ней сегодня несколько раз ударили. Хотя, он не сомневается, Тэхен дал им достойный ответ, ведь сидит тот с довольной улыбкой сытого кота. Сразу за ним, прижавшись друг к другу, отдыхали Феликс с Хенджином. Этим двоим досталось за весь отряд, и поэтому они, со свистом выпуская воздух из лёгких, зло скалятся в лицо сидящему напротив и посмеивающемуся Тэмину. Юнги снова возвращает взгляд к Намджуну, решая не нарушать тишину. К Ким Намджуну, который, кстати, и упустил того мальчишку. Весьма глупо и нелепо, хотя сам Мин тоже не мог похвалиться его поимкой. Мужчина вновь видит, будто наяву, распластавшегося под собой мальца, мокрого и открытого, и сглатывает вмиг образовавшийся вязкий ком. Он интересный. И, чего уж таить, блядски красив. Юнги хочет зажать его ещё раз, желательно где-нибудь в темном углу, где им никто не помешает. Намджун первым прерывает молчание, что-то сказав про парня с платиновыми волосами, и Юнги вспоминает влетевшего в него коротышку, моментально подключаясь к разговору.***
На улице глушит так, что уши уже не выдерживают. Шел четвертый день зачистки улиц и, кажется, весь их отряд немного ебнулся по фазе. Или не немного, по правде говоря, но у восьмого «все всегда не как всегда». Иначе это назвать никак нельзя, ведь к постоянному стрессу и попыткам разогнать воинственно настроенных людей прибавляется Намджун, что каждый раз срывался в толпу, стоило ему заметить того светлого парнишку с пухлыми губами, к слову, упорно возвращаясь ни с чем кем, Сокджина, их координатора, что постоянно орал белугой им в рации, забивая эфир благими матами. Конечно же Тэхена, что подлечив ногу начал забавляться некой извращённой игрой в вышибалы, выбегая вперед на растерзание к толпе и уворачиваясь от летящих в него бутылок с горючей смесью. Феликс с Хенджином вообще, заделали в привычку громко переругиваться с особо ярыми противниками, параллельно под шумок утаскивая кого-то из них в автозаки. Единственным адекватным, по мнению Мин Юнги и без учёта самого Мин Юнги оставался Тэмин, который с таким же каменным лицом бросался с ним на пару в самый эпицентр, разбивая особо большие и громкие кучки. Месиво не прекращалось ни днём, ни ночью, хотя ОМОН слегка сменили тактику борьбы и перестали стрелять и использовать гранаты. Про водометы и старые добрые дубинки речи не шло. Каждый раз, проходя по площади и мимо, в памяти Юнги возрождался мальчишка с большими глазами и кожаной курткой, призывно открывший рот. Омоновец видел его пару раз в толпе все эти дни, но тот как назло все время ускользал. Один раз они даже пересеклись взглядами, и когда Юнги двинулся в его сторону, парнишка быстро сообразив что к чему юркнул в толпу. Конечно же тот Мина не узнал. У них всех форма такая — чтоб безопасно и неброско. И маски для этого же. Никому не захотелось бы впахивать на троне насилия открыто, а так — ходи и улыбайся прохожим днём, будь примерным соседом и любящим семьянином, а ночью — надел маску и за автомат. Зато сам сыт и квартира трёхкомнатная. У Юнги тоже такая есть. — Вы, блять, не представляете как жжется голова. Всю ночь просидел в ванной, но оно того стоило, смотрится вообще заебись, хотя на мне все смотрится отлично — к вам, кстати, сейчас ещё около восьмидесяти из метро и двадцати из боковой рядом с посольством выскочат — не пожалел ни одной потраченной секунды и вроде волосы ещё не выпали, — Сокджин на том конце не затыкается не на секунду. Сегодня он пришел в отдел с нововыкрашенными сиренево-фиолетовыми волосами, чем поразил почти все отряды с пятого по пятнадцатый, находящихся в одном здании и устроил микроинфаркт главе их отдела. Юнги перестает его слушать ровно в тот момент, когда на горизонте мелькает до боли знакомая шоколадная макушка. Ее обладатель сегодня в голубых джинсах, облегающих его ноги как вторая кожа, черная бандана повязана поверх на правой ноге, а торс обхватывает все та же черная кожанка. Мин ни секунды не медля отключает голос Сокджина и мчится на всех парах в сторону ничего не подозревающего мальчишки. Сегодня он от Мин Юнги просто так не уйдет. В самый последний момент, когда их разделяют считанные метры, тот резко разворачивается и видит приближающегося мужчину в форме. Уже поздно, отступать и прятаться некуда, поэтому протестующий начинает бежать в противоположном направлении. Юнги ухмыляется под маской, поудобнее перехватывая автомат. Бедный маленький крольчонок пытается убежать от страшного волка. Итог этой сказки вполне предсказуем. Сердце Чонгука бьётся в его глотке, от страха и быстрого бега он задыхается, но с небывалым рвением продолжает перебирать ногами. Каким-то шестым чувством он понимает, что в этот раз так легко уйти не получится. Ассоциировать этого омоновца с тем, что чуть не задушил его в первый день протестов, Чон наотрез не хочет, да и некогда ему. Гук вырывается из основной массы людей, кидая быстрый взгляд назад и видя преследователя, так же не сбавляющего ходу. Юноша сворачивает с открытой местности во дворы, надеясь скрыться в череде поворотов или в любом открытом подъезде. Юнги отрабатывал эти подворотни сотни раз. Чонгук об этом знать не мог. Глухие удары берцев об асфальт за спиной Чона только нагоняют страха. Лёгкие подводят, а развилки все не прекращаются. Юнги почти догоняет парнишку, вот-вот, три шага и протянутая рука, но он решает поиграть. Впереди очередные повороты, и Мин кидается вправо, интуитивно заставляя мальчишку повернуть налево. Так чертовски подло, что аж жалко пацана, но Мин об этом грустить уж точно не будет, когда парень заворачивает за угол и видит глухой, мать его, тупик. Попался. Глупый, глупый кролик. Он стремительно оборачивается, замечая медленно идущего к нему спецназовца с автоматом наперевес. Ловит воздух раскрытым ртом, судорожно оглядывая узкую подворотню, не находя даже малейшей лазейки. Способность здраво мыслить из него выветрились ещё при беге, да и наступающий мужчина не облегчает ситуацию. Он подходит медленно, грациозно, смакуя и растягивая удовольствие от своего положения, заставляя Чонгука пятиться к стене. Сесть на пару суток ему, кстати, не очень хочется, но что-то мужчина в форме не торопится доставать наручники и зачитывать ему права. Что бьёт по нервам ещё хлеще, так это невозможность разглядеть лицо под шлемом, склоненная будто в издевке голова и давящая атмосфера беспомощности. Гук упирается лопатками в сырую стену, задней мыслью понимая, что он попал по крупному. Кричать бесполезно, друзья далеко, а за его избиение никого не накажут. Вот же блять. Мин Юнги, наслаждаясь видом загнанной в угол жертвы, подходит все ближе и ближе. Мальчишка заметно поробел, отделившись от толпы, боится его — это видно, но все же дерзкий огонек теплится в больших глазах. Он вжимается в стену, пытаясь не то слиться, не то пройти сквозь нее. Он такой милый, такой трогательный в своей беспомощности, что Юнги даже не знает, чего хочет больше — заставить его плакать или скулить от удовольствия. Возможно, Мин слишком расслабился. Возможно, это Чонгук дохуя смелый. А возможно и вправду говорят «опасен раненый зверёк, загнанный в угол- ему как минимум нечего терять.'» А возможно и все сразу, но когда Юнги подходит слишком близко, Чонгук вдруг дает деру. Он слегка приседает, отталкивается от стены и стремглав мчится прямо на омоновца. Врезается в его бедро правым плечом — тут Мин ловит флешбек, — и держит курс на выход. Все произошло настолько молниеносно, что омоновец не успел сообразить толком. Чонгук заранее празднует свою победу, заручаясь позже найти друзей и уже чувствует сладкий запах свободы, но… Юнги не зря из восьмого. Его не зря закидывают в самое пекло и он не просто так носит свою форму. В последний момент он хватает чуть не улизнувшего мальчишку за подол его многострадальной кожанки, рывком впечатывает того обратно в стену и применяя удушающий, нажимая логтем на кадык и удерживая пацана на месте. Тот, кажется, чутка прихуел, смотрит на Юнги осоловело и начинает задыхаться опять. И опять от его рук. Чон не может даже пошевелиться, снова кислород больно ограничили и буквально подмяли под себя силой. Мужчина вдавливает его сильнее и Чонгук закашливается, припоминая случай четырехдневной давности и глаза его комично расширяются от осознания. Черт, черт, черт. Если это он, тот самый спецназовец-садист, то Гук вообще не знает, чего ожидать. Он пытается пошевелиться, поднять руки или оттолкнуть крепкое тело от себя, но силы медленно покидают его. Мин смотрит на трепыхания парнишки, считывает эмоции с его лица, ухмыляется на тщетные попытки и в конце концов слегка ослабляя захват и позволяя пацаненку сделать вдох. Это так великолепно, так возбуждающе, иметь власть в своих руках, иметь возможность контролировать его, его жизнь, управлять другим человеком, что Юнги обращается ко всей своей служебной выдержке, чтобы не сжать его горло сильнее. Потому что вроде лицо симпатичное, и парень обычный, но тот огонек, та непокорная искра на дне его зрачков цепляет неистово. — Отпусти, — первым нарушает тишину мальчишка, прокашливаясь и отчётливо хрипя. Рука на его горле никуда не пропадает. — С какой это стати, малыш? — Юнги ощущает пробившую тело под ним дрожь и усмехается. Прозвище слетает с его языка легко, будто так и должно быть, будто это его второе имя. — Ты нарушаешь закон, я обязан тебя остановить. — Но я не… — Тсс, — Чонгука перебивают, его останавливает рука, что до этого прижимала его. Спецназовец слегка изменил ее положение, теперь пальцами сдавливая гортань, другой, впрочем, всё ещё удерживая его торс на месте. И то, как это было произнесено, то змеиное шипение, властная хватка, детали формы, впивающиеся в нежную кожу сквозь слои одежды, холодный кирпич, упирающийся в спину, та опасность, грозовой тучей нависшая над Чонгуком и его громкий выдох — все это становится отправной точкой. Это пугающе, но так сладко. Адреналин щекочет под ребрами, ощущение лёгкого удушья и власти над собой, над своим телом, это так чертовски грешно, что от чего-то становится все равно. Взрослый мужчина перед ним в черной форме явно не друг даже близко (иначе не гнал бы его до самого тупика), но это все отходит на второй план. И это пугающе настолько, что Чонгук всё ещё полу-сипя просит: — Пожалуйста… Отпустите. — зачеркните слово просит, Чон умоляет его. И боги, его тон, рука, что пытается оторвать руку омоновца от горла, взгляд из-под тяжёлых век, блядское пожалуйста. Юнги стискивает зубы, чтобы не простонать глухо на эту мольбу. Он мог бы. Он мог бы отпустить пацана. Мог бы сделать пару шагов назад, рассмеяться, может даже пошутить нелепо. Может хлопнуть его по плечу, сказать, чтобы больше ему на глаза не попадался. Отпустить его, вернуться на свой пост и никогда больше не вспоминать. Забыть дерзкого мальчишку и жить дальше. Но вместо этого Юнги поднимает забрало правой рукой, позже сжимая ей его талию, ухмыляться пацану в лицо, грубо коленом раздвигает его ноги и давит на пах. — Ты точно этого хочешь? Потому что твое тело говорит об обратном. Блять. Чонгуку страшно и больно. Он не хочет быть изнасилованным, тем более тем, кто пару минут назад стрелял по его друзьям. Не хочет пасть так низко, не хочет быть убитым. Это уж точно не то, что желала для него мама и не то, за что молился его отец. Но, давайте будем до конца откровенны, часть его хочет. Хочет испачкаться в смоляной грязи глаз напротив, хочет грубого сдавливания шеи крепкой рукой, хочет быть использованным. Опороченным. Грязным. Мужчина все так же наблюдает, склонив голову к плечу, глаза его прищурены. Он впитывает чужие эмоции, питается его желаниями, видит насквозь. Видит то, что обычно скрыто за маской образцового сына и друга, любящего порядок и искрящегося жаждой справедливости. Видит тот самый запал, лишь тянет за нитку — враз вытаскивая все пороки. Пока Чонгук занят метаниями своих мыслей и сделкой с совестью, спецназовец снимает шлем, отбрасывая его на грязную землю и стягивает маску, отправляя ее туда же. Когда Чонгук видит его лицо, видит бархатную кожу, приподнятую бровь, однобокую ухмылку, мурашки сбегают вниз по его спине. Он горяч, как Аполлон, а Чон всегда был падок на бешено красивых мужчин постарше. Блядский спецназовец воплощение всех его кинков, что возбуждает ещё больше. А когда тот в своей излюбленной жёсткой манере трёт своим бедром полувставший член Чонгука, изо рта последнего вылетает позорный скулеж. Это финиш. — Повтори что ты только что сказал, детка? Отпустить? Такого плохого мальчика? — грязные словечки вылетают изо рта Юнги одно за другим, всегда попадая в цель, ударяя в саму суть, пока он стимулирует возникшую у парня эрекцию. Тот начинает скулить все громче, его руки упираются Мину куда-то в грудь, глаза закрыты, а на концах ресниц формируются первые слезы. Боже, мелкий настолько чувствителен, настолько отзывчив к каждому малейшему прикосновению, что это вырывает у Юнги гортанный хриплый рык. Тело Чонгука дрожит, зажатое в стальной клетке рук омоновца. Его колени подкашиваются, конечности не слушаются, а с губ, что он яростно кусает, слетают еле сдерживаемые полустоны. Ему нестерпимо жарко, рука на горле больше не лишает возможности дышать, вместо этого просто удерживая на месте, вставший член требует прикосновений, что твердые мышцы парня в форме отлично восполняют. Чонгуку плохо-хорошо, мир вокруг мажется разноцветными кляксами, мозги превращаются в кисель и все его естество сосредотачивается на приятном и жестоком давлении на пах. Если так продлится ещё пару минут, он точно кончит. Кажется, спецназовец понимает, что окончательно сломал пареньку мозг, поэтому последовавший приказ со стальными нотками четко звучит в тихом переулке. — Руки, блять, убрал. — и когда Чон никак не реагирует, Юнги перемещает руку с горла в густые волосы, сильно сжимая и заставляя его посмотреть себе в глаза. — Я что, неясно выразился? Руки поднял по бокам от головы и вжал в стену, либо сегодня ты не кончишь. — и Чонгук, блять, повинуется без малейшего протеста. За какие-то жалкие двадцать минут он превратился в течную суку, и, более того, ему это нравится. Поэтому следующие слова Мина заставляют его мокро всхлипнуть. — Хороший мальчик. Юнги снова перемещает руку на горло, смотря мальчишке в глаза, затягивая его в черноту похоти, заставляя спуститься вниз, прямиком в ад. Тот близко, так близко, Юнги почти чувствует его накапливающееся наслаждение, словно свое, и парня нужно всего лишь подтолкнуть ближе к краю. И как же хорошо, что Юнги это отлично умеет. Он наклоняется к уху трясущегося паренька, начиная не то шипеть, не то рычать следующие слова ему прямо в ухо, опаляя его горячим дыханием и параллельно облизывая и прикусывая мочку и часть шеи под челюстью. — Вот так, какой хороший мальчик. Тебе ведь нравится это, да? Нравится быть маленьким, беспомощным, скулящим и таким нуждающимся? Нравится быть использованным? Блять, да посмотри на себя… — Юнги едко усмехается, ощутимо проходясь взглядом снизу-вверх по телу Чонгука, останавливая взгляд на милом заплаканном личике. — Весь мокрый, дрожащий, умоляющий чтобы хоть кто-то взял и грязно выебал его прямо здесь, в этой чертовой подворотне. Чтобы взял его грубо, не спрашивая, не заботясь о твоём удовольствии. Тебе бы это понравилось, не так ли? Понравилось бы быть просто игрушкой для чужого удовлетворения? Боже, крольчонок, ставлю на то, что ты сейчас течешь как девчонка. Давай же, будь громким. Я же знаю, как ты хочешь. И что-то в его голодном взгляде, в его ленивой манере речи, в его шепелявом голосе — что-то заставляет Чонгука наконец отпустить себя. Громкие всхлипы и надломанные стоны бесконтрольно сыпятся с его коралловых губ, его ебашит как в чертовой лихорадке, он хочет ухватиться хоть за что-то, запустить руки в чужие смоляные волосы, потрогать чужие губы, но он не может, потому что ему не разрешали. И он так хочет кончить, узел скапливается внизу живота, нога спецназовца все ещё грубо протирается об его пах, бедра Чона начинают неистово дрожать, ему всего лишь нужен спусковой триггер, ему нужно… И Юнги, блять, знает, что именно ему нужно, Чонгук на грани, когда Мин резко отстраняется, сжимая руку на горле парня изо всех сил, смотря ему глаза в глаза, ухмыляясь по животному и низко рокоча: — Давай, кончи для меня как хорошая маленькая сучка. Запачкайся для папочки. Это происходит словно взрыв, Чонгука подбрасывает, трясет как в припадке, его глаза закатываются, а кулаки сжимаются сильно-сильно, и вместе с громким поломанным стоном он кончает себе в штаны, прямо на грязной улице от рук ебучего омоновца, что горячее огня. Чона долго не отпускает, его голова такая пустая, поэтому до него слишком поздно доходит, что мужчина руку не разжал. А когда доходит, он вяло начинает отбиваться, что, конечно же, не увенчивается успехом, после чего от силы оргазма и недостатка кислорода падает в обморок, стекая вниз по стенке к ногам Мина. Тот ловко закидывает безсознательное тело себе на плечо, пару раз ударяя по аппетитной заднице, после перехватывая одной рукой Гука поудобнее, другой подбирает валяющиеся чуть поодаль шлем и маску, и двигается по лабиринтам дворов в сторону площади.