A la guerre comme a la guerre

Время опять замирает. Все звуки сливаются в один монотонный гул, доносящийся словно из далека. Воздух мгновенно пропитывается металлическим запахом, заглушающим даже запах гари, пороха и пота. Появляется непреодолимое желание бежать. Просто бежать. Не важно куда. Бежать очертя голову с диким ржанием, скаля клыки и прижимая уши. Лёгкое натяжение поводьев напоминает о том, что пока рано. Пока нельзя. Сердце отсчитывает секунды. Тело ощущает рядом с собой такие же взбудораженные и готовые мчаться вперёд тела. Тела, пока ещё живые. Большинству нет и пяти лет, а они уже здесь и, скорее всего, здесь и останутся навсегда. Они вышколены. Не бояться взрывов и столь диких для лошадей запахов. Они волнуются, роют копытами землю, трясут шеей, но тем не менее послушно ждут сигнала шенкеля. Жеребец окинул взглядом строй. Гнедушки, воронки, изредка рыжие и серые и тем не менее все такие разные, но с такими одинаковыми всадниками. Тут его взгляд задержался на рыже-пегом в рыжею же гречку жеребчике. Тот заметив, что за ним наблюдают, перестал рыть землю и тоже замер глядя в глаза. В этот момент все звуки и запахи окончательно прекратили своё существование для них обоих. Глядя друг на друга они вспоминали те ужасно далёкие дни, когда будучи ещё жеребятами играли вместе. Весенние солнце играет в уже позеленевших кронах, молодая травка колышется от лёгкого дуновения ветерка. Их мамы просто наслаждаются теплом, а они — два оболтуса носятся что есть сил, задирая друг друга. Им по три месяца и жизнь прекрасна. Вот за забором вновь промчалась карета, вот с громким мычанием мимо лениво прошествовало стадо коров, подгоняемое лаем собак и воплями пастухов. В такие моменты их мамы подходили к ним и рассказывали, что когда они подрастут, то тоже будут возить почту или знатных господ, а может быть и повелевать стадами. Но когда мимо проходили военные лошади их мамы почему-то прижимали уши и недобро поглядывали в сторону маршировавших. Жеребятами они не понимали чем же эти грациозные и статные, так не похожие на других кони, вызывают такую неприязнь у родительниц. Ведь в отличие от остальных они редко когда были покрыты пылью, их шерсть, всегда идеально начищенная, переливалась на солнце. Они всегда были одеты в очень красивые вещи, а люди сидящие сверху внушали уважение. В такие моменты не обращая внимания на ворчащих мам жеребята пытались повторять движения и так же гордо и высоко держать головы. Они рысили вдоль забора воображая, что тоже когда-нибудь станут военными лошадьми. И вот они ими стали. Вот только блеск амуниции и парадный начищенный вид — всё это так не важно. Именно теперь они поняли почему их мамы так не хотели отпускать своих детей в военные училища. Пегий приветливо кивнул головой и ободряюще гугукнул. Моро в ответ тряхнул шеей и чуть подался вперёд носом, словно хотел, как раньше — в детстве, по дружески потрепать за чёлку. Но вот дан сигнал. Резко вернулись звуки и запахи. Началась скачка. Мимо свистят пули, совсем рядом разрываются снаряды. Всюду кровь, крики, ржание. Только и успеваешь, что перескакивать через тела людей и лошадей. Адреналин в крови кипит, глаза застилает багровая пелена и лишь край сознания остаётся спокоен и невозмутим, заставляя тело повиноваться командам шенкеля и повода. Шестым чувством понимать куда и как отскочить, чтобы тебя и твоего человека не подстрелили, либо не рубанули. Опять грохот, неподалёку разрывается снаряд. Резкий скачок в сторону и копыта ломают чью-то грудную клетку из-под копыт доносится предсмертный вопль. Край глаза замечает как из оседающего облака земли, камней, копоти и пыли выпадает лошадь. Рыже-пегий в рыжую гречку жеребец бьётся в предсмертной агонии, придавив собой, тоже пока ещё живого всадника. — «Как жаль…» — только и проноситься в голове у жеребца. Нет времени сожалеть о потерянных друзьях, необходимо суметь не умереть самому. В конце концов — на войне как на войне.