Нерушимая скала, Ворон срывается с крон. Надежда в каждом вздохе.
Тсукишима вновь замахнулся огромным топором, разрубая прочную и толстую колоду на две шершавые половины. За его спиной уже стояла наполненная до краев телега. Этого как раз хватит на пару недель, чтобы и ночью согреться, и дичь сырьем не рвать с кости. Взмахи топором прекратились. Простенькое орудие дровосека упрятано за пояс. На грубых ладонях даже не осталось щепок, которые нужно смахнуть. Холодный взгляд скользнул по вырубной поляне, по пню, на котором и проводилась «казнь» брёвен. Тяжкий вздох сорвался с губ. Сколько лет он занимается одним и тем же? Приходит на поляны, расчищая их от поваленных невесть чем деревьев, уходит домой и ждет, когда же вечный сон настигнет его. Жизнь Тсукишимы наполнена не радостью бытия, а лишь мучительным ожиданием, когда же солнце обернется кровавым диском и демоны, которые день ото дня оскверняют их земли, явятся на его порог. Спасаться нет смысла. Защищаться нет смысла. Жить тоже — нет смысла. Холодный взгляд не видит ярких красок рассветов, пленительных палитр заката и искр мольбы в потухших глазах падших смельчаков. Идиотов. Глупцов. Кто-то еще пытается сражаться. Кто-то еще, сцепив зубы, обороняет свои поля и бесполезные земли от неведомой напасти. Кей знает, что когда-то и до его укромного холма доберутся зеленоватые паутинки щелей, привлекая монстров. Когда-то мир в его глазах вспыхнет алым туманом и померкнет, а душа растворится в небытие. Телега катится по пустой, неровной дороге. Прохладный ветер отнимает у кожи тепло солнечных лучей. В пшеничных, коротких волосах путается еще чистое, живое дыхание природы. Ноги, обутые в простые, потертые, старые сапоги, ступают твердо, уверенно. Молодой человек не тешит себя иллюзиями, что доживет до конца этой напасти. Он родился с ее началом. Он существует в ней. И отлично видел, что чем сильнее человек трепыхается, тем больнее умирает. Тогда почему сам Кей не свел счеты с жизнью, если находит ее такой… бессмысленной? Его лачуга, иначе это место и не назвать, расположена у спокойной реки, близь низенького водопада, который всего-то метров пять в высоту. Журчание воды отвлекает от любых невзгод и мыслей, но не приносит в душу гармонию. Сгружая дрова в самодельную нишу, Тсукишима иногда, время от времени, посматривает на свои руки. Будто пытаясь что-то вспомнить, разглядеть. Но как только несколько дров падают на его ногу, все сводится к тихому чертыханью. Нужно сварить ужин. Еще оставался корень топинамбура, розмарин и дикий голубь. Да, запасы не располагают к пиру, человеку вообще трудно добывать хоть что-то в этом лесу теперь, но он старается. Привык. В прошлом ужины не были столь скудны и пресны, как сейчас у него. Когда-то и справедливость в глазах ребенка была иной. Солнце клонилось к горизонту. Бескрайние небеса принимали пурпурные, рыжевато-тёплые оттенки с примесью малинового, но Кей не смотрел. Не видел. Не замечал. В лачуге, над небольшим костром закипал его пресный ужин. То ли суп, то ли отходы. Он сам не знал. Ел, ведь нужно. Будто кто-то невидимый управлял дома его руками, вынуждая ухаживать за собой, а не бесцельно пухнуть с голоду. Жилище так себе. Дырявая, ветхая крыша всегда протекала во время даже самых маленьких дождей. Кроватью служили несколько старых, истертых шкур убитых зверей, которых когда-то поймали отец с братом. Гнилой пол усыпан пылью и грязью, а окна и стены давно уже поросли вековой паутиной. Кажется, она здесь была задолго до того, как Тсукишима облюбовал это место. Деревянная миска не грелась. Деревянная, самодельная ложка своими неровностями скребла по губам, заставляя сухую кожицу надрываться, тревожа чувствительную плоть. Кей ел, не чувствуя вкуса. Пил воду из своей реки, не чувствуя утоления жажды. В его грязных волосах так и осталась паутина, в которую он влез, доставая припрятанные припасы. Тонкие, действительно тонкие и аристократичные на вид пальцы, сжимали между собой ложку. Не дрожали, нет. Просто не давали ей упасть. Все парень делал с какой-то дикой монотонностью. Потому что так надо. Потому что Акитеру обижался, когда Кей ложился спать голодным. Это привычка, которая до смерти останется с ним. Сломанные давным-давно самодельные очки чуть было не съехали по носу и не хлюпнулись в остатки мерзкого ужина. Холодный взгляд буравил неизвестность в углях под старым котелком. Четким, отточенным движением Кей вернул «глаза» на место и устало потер висок. Иногда ему хочется, чтобы его существование закончилось поскорее. Неожиданный всплеск и звук, как от пронзающей небеса молнии, заставил Тсукишиму вздрогнуть. Деревянная миска выпала с рук, расплескав остатки ужина по грязному полу. В мыслях билось одно: «Добрались». Чисто инстинктивно, как приучил брат, блондин подхватил с пола большой топор. Не для обороны. Чтобы было. Чтобы потом, в Бездне бытия сказать родным сухое «Не успел». А что, то уже не важно. Все стихло. Все так же журчал ручей. Все так же «пели» кузнечики снаружи. Кей, уже морально готовый пасть, вышел на улицу, чтобы осмотреть свою смерть. Пусто… Пусто! Но зрение ухватилось за какое-то свечение. В том месте, где вода ниспадала с верхних ярусов системы водопадов, меж камней что-то застряло. И лишь подойдя ближе, Тсукишима увидел так же тело человека, которого на половину опутали буйные заросли берега. Он просто хотел выбросить тело мертвеца, чтобы тихим течением небольшой речушки, которая от силы достает глубиной до груди, его унесло подальше. Но стоило ему просто коснуться плеч, как тут же собственное тело пробил неимоверный, неожиданный разряд. Он не сбросил, вытащил человека на берег. Чужие веки дрогнули, как у спящего, и это стало ясным признаком — жив. Грудная клетка практически не вздымалась, пульс под толстыми перчатками не прощупывался. Человек, упавший с такой высоты, не жилец. Нужно бросить, но… То нечто, что застряло в камнях, снова вспыхнуло, электризуя воду ненадолго. И этого блондину хватило, чтобы, закусив и так истерзанные губы, потащить тело в свою лачугу.***
В ярком свете костра можно было разглядеть имперское, плохо скомбинированное по типу, одеяние рыцаря. Но, так смотря вблизи, казалось, что сами вещи принадлежали разным людям, а на теле парня те оказались с одной целью — защитить. В доме Кея не было лекарств. Никаких, совершенно никаких. А вот в насквозь промокшей набедренной сумке незнакомца — имелись с лихвой. Мази, порошки, пару жидкостей в тонких колбах. Явно человек не в первый раз вышел в мир, раз так подготовился. Стальные наплечники и ручная, ножная броня, покоились одной кучей у стены. Средней толщины пластинчатая броня плохо соскользала с чужого тела, но то, что было под ней, стоило усилий. Тонкая болотного цвета рубаха прилипла к груди, впитавши в себя кровь от длинных ран-борозд. И только сейчас Кей понял, что, снимая, даже не заметил, что броня более походила на решето, нежели на одежду. Человек перед ним был без сознания. Тсукишима промыл нагретой водой раны. Он никогда ни с кем не возился. Даже с братом. Он ощупал ребра, понимая, что те слишком легкой гармонью движутся от давления его пальцев. Сломаны. Конечно, человек упал точно не с одного водопада. Добираясь сюда когда-то, Кей лично видел три вверх, а еще, с его холма было два, пока они не впадали в общую реку равнины. Небеса, тело перед ним было таким юным. Таким… обманчиво тонким, с сеткой из старых и свежих шрамов на животе, руках и, Кей готов спорить, что и на спине. Очередной смельчак, что бросил вызов тьме? Холодная, земляного цвета мазь легла поверх раны на груди. Бинтами служила порванная на лоскуты рубаха незнакомца, ее не жалко. Лицо… Такое молодое… Почти даже детское, с богатой россыпью веснушек. На плечах и предплечьях они так же усеивали кожу пятнышками. Картину портили разве что глубокие мешки под глазами и тонкие длинные шрамы. Один пересекал левое веко с бровью, а второй тянулся через переносицу. Темные волосы были влажными и точно уж грязными, как и волосы самого Кея. Человек все еще не приходил в сознание. Даже не пискнул, не застонал от боли, когда блондин, точно не ласково, с ним возился. Последним, что сделал для него Тсукишима, это вылил в рот нежно-розовую прозрачную жидкость, заставляя глотнуть. Через силу, что-то вылилось и потекло по подбородку и шее, но Кей своего добился. Яды человек с собой точно бы не носил. Ночь длилась дальше. Тсукишима вертел в руках чужую броню, осматривая ее предельно внимательно и придирчиво. На наплечниках и пластинах для предплечий отпечатались следы старых битв. Царапины ложились одна на вторую, а та на третью и так до бесконечности. Парень не мог разобрать, что из этого зубы, что когти, а что оставило чужое оружие. Поножи потёртые, разорванные на коленках и бедрах. Ножная броня так же пестрила потертостями и бороздами от постоянной носки. Сапоги старые, подошва с железными набалдашниками, но явно сняты те с чужих ног. Какова вероятность того, что в камнях застряло его оружие? Но парень даже подойти не мог. Предмет постоянно электризовал воду вокруг себя. Холодный взгляд вновь прошелся по бессознательному телу незнакомца. Грудная клетка все еще еле заметно вздымалась при легких вдохах и выдохах. Жив. Переживет ночь, то таким и останется. Тсукишима как-то запоздало понял, что парня он уложил на свои шкуры, ими же и укрыв. Сам он уснул сидя, рассматривая разодранную пластинчатую броню, вспоминая, какие рваные края были у раны. Наверное, незнакомец успел уйти от более четкого удара. Наверное, смог защититься оружием. Наверное… Тсукишима все еще думал, зачем спасает идиота, который бросил вызов тому, что невозможно остановить.***
Незнакомец проспал весь следующий день и подал первые признаки жизни только ко второму утру. Кей четко помнит, как замер, наблюдая за тем, как дрожащая рука поднялась, а затем упала на перебинтованную грудь. Пространство заполнило шипение и чертыхание. — Надо же, живой, — без намека на радость отозвался Тсукишима, вернувшись к бурлящей воде в котелке. — Хе, — слабо отозвались с кровати. — Я сам сейчас в шоке. Слабый, тихий голосок, срывался на неразборчивый хрип. Тишина между ними не длилась долго. Незнакомец как-то слишком бурно и резво попытался подняться со шкур, Кей его не трогал, но как только чужие ноги подкосились, то с самым недовольным видом поймал того. — Лежать, — приказал тот. — Честно, я не думал, что в лесах у Хтонийской пустоши найду человека! Его не слушали. Незнакомец, упорно вставая на ноги вновь, улыбался. Горбился, но, кажется, помирать уже окончательно передумал. Чужие пальцы, для опоры, впились в плечи Кея. Оказывается, он был выше, чем этот «мертвец». Имя странное: Ямагучи Тадаши. Голос хриплый, но непонятно низкий сам по себе или нет. Тсукишима с самый злым и недовольным видом впихнул в чужие руки деревянную миску с рыбной похлебкой. Рыба и вода, немного старого розмарина и… червей. И все. Блондин думал, что Ямагучи сейчас блеванет желудочным соком и кровью, но нет. — Едаааа, — устало протянул тот, хватая ложку. — Приятного! И ел. Тупо ел эту бурду, что и иначе не назвать. Просто ел, глотая ложку за ложной, жуя рыбные кости, будто бы ничего вкуснее в жизни его желудок не получал. Тсукишима все гадал, когда его вывернет на пол от червей, но на пол опустилась лишь пустая миска. Странный. Ямагучи был слишком странным. — Тсукишима Кей, значит, — намазывая свои раны на груди уже самостоятельно, Тадаши смаковал чужое имя. А потом расплылся в улыбке. — Тсукки… — Нет, — твердо отозвался блондин. Но его опять не слушали. И теперь ему в спину врезалось это инородное прозвище от этого выжившего странника. На удивление, Тадаши не составило труда войти босыми ногами в наэлектризованную воду, чтобы вытащить свое оружие, которое застряло в камнях, под сильными струями воды. Копье даже на вид не было обычным. Не простая деревяшка. Кей пусть не имел дело с таким оружием, у отца и брата было совершенно другое, но парень готов голову дать на отсечение, что в руках Ямагучи что-то особенное. Стальная рукоять отливала на солнце чёрными и белыми бликами, алые ленты извивались на нижнем конце и на месте, где все соединялось с острым длинным шипом. Тадаши, будто бы давая телу вспомнить, какого это работать с оружием, описывал круги копьем в своих руках, крутя его пальцами и делая молниеносные выпады из стороны в сторону. Казалось, что за короткий миг парень преобразился. С виду он такой простой, спокойный, дружелюбный человек, а стоило оружию соприкоснуться с ладонью, как сам взгляд стал увереннее, суровее, спина вытянулась, как струна и все мышцы, не скрытые самодельной перевязкой, напряглись. Кажется, Кей выпалил что-то сродни с вопросом: «Маг?» Неуловимое движение и вот Тадаши стоит в атакующей, выжидающей стойке, вскинув копье в его направлении. Наконечник легко приподнял подбородок. В чужих, воинственно бездонных глазах мелькнули сотни смешинок. Ответом стало легкое отрицание. Тадаши не был магом. Он странник, копейщик, но точно не маг. Но копье было тщательно зачаровано опытным кузнецом. Много лет назад. И всем этим управлял один человек. Целой стихией. Кею, похоже, впервые за столько лет на какой-то миг стало не все равно. К ночи Ямагучи выпил вторую жидкость из своих запасов: темно-синюю. Как он объяснил, его друг очень хорошо специализируется на травах. Алхимик-самоучка, что с него взять. Но настойки помогали от разных травм. Оказывается, Кей узнал, что тогда влил в рот парню то, что и нужно было. Слабый эликсир костной регенерации, благодаря которому рёбра срослись за несколько часов сна. Тадаши все что-то рассказывал, глотая все ту же противную рыбную похлебку, но теперь оставляя червей на дне деревянной миски. А Кей смотрел на него из-под своих сломанных самодельных очков и думал, что кого-то Тадаши напоминает ему. Или Тсукишима просто отвык от общения за столько лет одиночества. Тадаши был живым. Он не отвечал молчаливо, как собственная тень, он что-то щебетал с набитым ртом, рассказывая, что следовал с заданием от командующего Укая в форт Нортон, что у берегов Синконского залива. Путь неблизкий, да, но от Хтонийской пустоши около недели пути, а если срезать, то и пяти дней хватит. Копейщик все пережевывал рыбьи кости, глотал, а потом рассказывал о каком-то маленьком мечнике Хинате, который привел в форт полгода назад хмурого чародея с практически оторванной рукой. Рассказывал, как за всеми новобранцами своего форта следят и присматривают опытные следопыты: лучник Нишиноя, охотник Танака и еще парочка их друзей. Смеялся, изображая большого опасного берсерка, который мог днями не покидать свою кузню. И много чего еще слетало с уст Тадаши. Имен Кей не запоминал, как и их ролей, просто молча ел, смотря в пламя. А потом Ямагучи его окликнул: — Эй, Тсукки! Ты так и не рассказал, почему живешь в этой пустоши один. Говорить не хотелось. Вообще. И Кей бы молчал, если бы Тадаши не смотрел на него так… неожиданно серьезно. — Ушел сам. — Почему? — Захотел. — Но это же опасно! — Тадаши округлил свои и без того большие глаза. Шрам через глаз и на переносице причудливо изогнулся. — Северный склон весь в разломах, пагубная эфирная скверна уже паразитирует там на растительности и животных, а еще хтон… — Как раз нормально, — безучастливо отозвался блондин. — Наконец-то все это закончится. У Тадаши пропал дар речи. Перед ним реально был человек, который ждал и желал, чтобы эфириалы добрались и до него? Тишина давила. Каждый думал о своем, пока… — Давай я отведу тебя к нам? Там есть еда, там есть защита, там есть жизнь, Тсукки, — парень поднял ладони, показывая этим жестом чистое дружелюбие и открытость. Честность. — Это глупо, ждать, когда тебя… — Глупо воевать с тем, что сильнее! — неожиданно даже для себя самого вспылил тот. — Эй… — Тупо сражаться, зная, что умрешь ни за что! Думаешь, миру есть дело до твоей жизни? Тебя сожрут, а потом и всех остальных. Ты просто откладываешь свою смерть. Ради чего?! Чтобы потом за тобой рыдали выжившие?! Смысл? А потом, слово за слово. Тадаши мягко, но в тот же момент настойчиво, выпытывал, что такое пережил блондин, если такого мнения о их борьбе. И ответ, малость, был шокирующим, пусть и ожидаемым. — Отец и мать верили, что все это быстро закончится. Когда через нашу деревню прошли войска империи, чтобы встать на бой с первыми темными эфириалами, мы все думали, что ничего опасного нет. Когда второй и третий отряд тоже канули в пустоте, никто еще не боялся, но как только под покровом ночи монстры напали… — слова маленького мальчика, взгляд — отчаянного мертвеца. — Мы успели убежать. Отец, мать, старший брат… я… Вот ты скажи, что могут четверо крестьян противопоставить им? Тадаши все еще молчал. Слушая. Вдумываясь. — Отец верил в борьбу. Подначил на это Акитеру, но… Но в итоге он погиб ни за что. На наших глазах. — Он защищал свою семью. — Он просто продлил нашу пытку. Мать погибла, заразившись эфирным поветрием и оставила нас с братом одних. — Она тоже хотела сохранить жизнь самому дорогому, — упрямо тянул свое Тадаши. — А этот идиот… Взял меч и щит где-то и рубил, рубил восставшие трупы близь полей у Оканитового карьера. В этом не было смысла, Тадаши. Все время вставали новые. Он защищал мир, которому и так недолго осталось. Он умер за то, что… — ХВАТИТ! — кажется, от этого удара кулаком по полу, хрустнули кости в кисти копейщика. И Кей умолк. Вернее, осекся. Грубые, мозолистые, обманчиво тонкие ладони потянулись к нему. Они легли на его лицо. Щеками Тсукишима прочувствовал мозолистую кожу, пока пальцы не мазнули по его ушам, скрываясь в светлых волосах. Он не знал, что происходит. Даже не отпрянул, когда Ямагучи коснулся его лба своим. Хотя, как сказать, коснулся… Ударил, что было силы, но и руками не дал отстранится. Большие, темные глаза горели отрицанием чужих слов. Но и тенью некоего понимания. Больно. Лоб болел. Это все, что чувствовал сейчас Кей. — Ты сам себя слышишь? — упрек? Это его Тадаши в чем-то упрекает таким тоном? — Отец и мать никогда не бросят свое дитя на верную погибель. Отец — защитник. Он оберегал твою мать, брата и тебя, веря, что вы протянете дольше. Веря, что жизнь в ваших телах будет бурлить и буять, Тсукки. Мама… Она бы себе не простила, если бы из-за нее погибли сыновья. Она отдала жизнь, чтобы вы забрались еще дальше. Чтобы стали сильнее, опытнее… — Тсукишима слышал, что уверенный голос дрожит от плохо сдерживаемых слёз. Глаза чужие влажно блестели. — А твой брат… Он взял оружие, чтобы тоже защитить тебя. Как старший, он обязан был это сделать. Ты был их сокровищем, Тсукки. Каждое дитя — это дар, который нужно оберегать ценой всего. Ямагучи было больно слышать, что кто-то считал жертву своих родных глупостью. Ему было больно видеть, что кто-то так бесцельно готов потратить свою жизнь, чтобы сгинуть. Нет, он не заставлял никого брать оружие вслед за собой. Но жить… Сейчас, как никогда, это прекрасно. Ценить каждое мгновение нужно уметь. — Тсукки, — Тадаши тяжело выдохнул. — Они все отдали жизни за тебя. Они любили тебя. Хотели, чтобы ты жил, а не корчился в агонии. — Да что ты… — Я знаю, что это, Тсукки… Знаю… И Кей смотрел на него, слушал, как его отец и мать были разорваны на его глазах, пытаясь убежать и укрыться. И сердце у самого сжималось. Впервые, кажется, ему снова хотелось пустить скупую слезу. Чужие руки все никак не пропадали с лица, как и лоб не отстранялся. — Я живу не ради мести… Я верю, что если выжил тогда, выжил до встречи с ребятами и сейчас, то должен исполнить свою миссию. Ты тоже, Тсукки. Задумайся. Тебя защищали, ты выживал сам до того, как попал сюда. Не всем так везет! Звучало плохо, неубедительно. Кажется, Тадаши совершенно не умеет завлекать за собой толпы солдат, но… Его слова затронули что-то внутри. — Они спасли тебя, не бросили. Ты был одинок, понимаю. Я тоже. Это страшно, когда понимаешь, что не на кого опереться, что некуда вернуться. Но… Никогда не говори о смерти так просто! Если ты не уважаешь себя, это одно, но нельзя порочить веру своих близких! Руки пропали, как и лоб, от которого недавно трещал череп. Тадаши плюхнулся обратно, утирая кулаком слезы с лица. Кей тер место над переносицей. — Одинок? — будто в трансе повторил блондин. И… правда. У него никого не осталось, никого не было. Он скитался, а потом сбежал сюда, пытаясь закрыться от всего мира. Спрятаться, переждать. А, в итоге, медленно сходил с ума, сгибаясь под гнетом безысходности и страхов прошлого. Как бы он не храбрился, а… умирать не хотел. Пусть ворчал, что скорей бы все это закончилось, но втайне облегченно вздыхал, когда просыпался утром с болями в спине от жесткого пола. — И что ты сделаешь, чтобы это исправить? — неожиданно для всех, Кей ехидно усмехнулся, сощурив лисьи глаза. — Я… — Тадаши даже не замялся. — Я сделаю так, что ты никогда не будешь одинок! Я буду с тобой рядом, Тсукки! — Какой тебе от этого прок? — Я хочу, чтобы ты понял, какой щедрый подарок тебе сделала семья, — широкая, добрая, немного смущенная улыбка озарила лицо с веснушками и Тадаши неловко начал почесывать тонкий шрам на переносице. Смешно. И глупо. До глупого смешно, что человек готов рискнуть всем, ради такой банальной цели. Но… Утром Тадаши был в своих помятых доспехах. За его спиной величественно выглядывало большое копье. Он что-то неустанно лепетал, помогая сбрасывать в шкуры скромные пожитки Тсукишимы. Блондин это отчетливо помнит. А еще помнит уверенно протянутую к себе руку и рывок. За спиной не осталось ничего. Перед глазами впервые разверзлось все. И бушующая листва, и яркие красочные небеса, и светлая дорога, по которой они бежали с Тадаши. Вдруг стало неважно, что мир умираем в пучине эфирного мора. Плевать, что ежесекундно кто-то погибает, а кто-то восстаёт. Ведь есть… — Я не умею махать мечом, — спокойно отозвался в какой-то момент Кей. — Я попрошу командующего Укая тебя подтянуть! Его дед служил при дворце императора! — не сбавляя темпа бега, отозвался копейщик с веснушками. … Друг. Который свалился к нему полумертвый с водопада. Что ж, время взять на себя ответственность друг за друга. Кею за Тадаши, ведь спас его, Тадаши — что решил направить блондина путь истинный. Их история лишь грозится начаться, и заканчиваться, уж точно, так быстро не собирается.