обещай мне жить

      Всё закончилось.       Несбыточная мечта, карточный домик, построенный из иллюзий на постаменте из страха. Всё обрушилось по мановению руки.       Миё молча сжимает и разжимает кулак, вытянув руку к почти чёрному потолку. Одеяло откинуто и смято на краю кровати; и без него жарко. Стены общежития академии давят. За закрытым окном слышится едва уловимый звук ночного ветра, змеёй ползущего между ветками деревьев. Густой тяжёлый мрак безмолвно господствует в комнате, облизывая всё вокруг и покрывая собой стены, пол, лица… У другой стены Мири беспокойно ёрзает на своей кровати. Дышит громко, даже как будто дрожит. Ей, как и Миё, не сомкнуть глаз; она, как и Миё, устала.       Тыльная сторона ладони ложится на лоб, Миё облизывает сухие губы. Мысли беспокойно роятся, ползают, как сонные мухи, сжимают грудную клетку как тисками, так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Чёрт возьми, как же душно… Она с усилием приподнимается на тихо скрипнувшей кровати, чтобы дотянуться рукой до места, где смыкаются ставни окон, слегка тянет на себя, разводя их и впуская внутрь уличный воздух и бледный фонарный свет. Пальцы сразу обдает приятной прохладой и она высовывает из окна всю кисть, стараясь ощутить как можно больше; хватает воздух, который тут же ускользает, и чувствует какое-то секундное болезненное облегчение. На губах появляется тень улыбки.       Звуки ночной улицы почти заглушают скрип соседней кровати. — Миё… — глухой после долгого молчания голос Мири зовёт её справа. — Почему ты не спишь?       Миё открывает окно ещё немного шире и укладывается на свое место, положив запястье под голову и глядя в потолок. — Мне не спится, — она переводит взгляд на Мири, не видя смысла спрашивать то же самое, потому что ответ очевиден. Лучше спросить что-то отвлечённое. — Ты так ворочалась… Тебе жарко? Я могу открыть окно шире, если хочешь. — Нет, не стоит. Спасибо, — голос Мири на секунду становится очень мягким. — Мне просто… — Страшно? — беззлобно заканчивает за неё Миё, снова отводя беспокойный взгляд к потолку. Непонятное липкое чувство познает внутри.       В тишине слышно негромкое угу.       В груди щемит жалость, в горле встаёт ком. — Можешь лечь ко мне, если хочешь.       И Миё не видит — чувствует — как Мири сперва удивляется, а потом тепло улыбается, поднимается со своей кровати с подушкой к руках, делает пару шагов и через секунду ложится совсем рядом.       Прям как в далёком детстве.       Внезапно к сердцу подползает тоска. Всё действительно кончено. Каким-то неуловимым пониманием, каким-то шестым чувством Миё ловит это осознание; они больше никогда не увидятся. Завтра прибудут (не)люди и навсегда разведут их по разные стороны занавеса. Да если б это был просто занавес… Их разведут друг от друга по разные стороны бездонной пропасти; по разные стороны мира.       Хочется использовать оставшиеся часы с толком, хотя бы поговорить о чем-то в последний раз, но все слова застревают в горле; хорошо бы заснуть и хотя бы выспаться, но, бодорствуя, можно ненадолго, хоть и иллюзорно, но отсрочить их общий эшафот.       В щёлку между ставнями, словно насмехаясь, глядят звёзды. Как будто даже небо решило поиздеваться — ни единой тучки, никаких преград и проблем. Никаких болезненных томлений. Миё раздражённо отводит взгляд в сторону и отчаянно пытается сказать хоть что-то… Всё, что идёт в голову, глупо и очевидно. Как думаешь, что теперь будет? Будто бы они не знают. Говорить о том, что и так ясно, не имеет смысла. Да и стоит ли вообще пытаться — перед смертью не надышишься.       Мири под боком ёрзает, натягивая до подбородка одеяло, до этого смятое на краю кровати. Глаза не закрывает, а пусто и устало глядит Миё в плечо, стараясь вдыхать как можно глубже. Её желание заплакать, кажется, ощутимо физически, но почему-то она сдерживается. От этого зрелища всё внутри сворачивается холодным узлом, становится невыносимо трудно дышать и Миё, не в силах лежать смирно, подскакивает на кровати, открывая окно настежь. Высовывается наружу сразу по пояс, упираясь в раму прямыми руками, до боли под рёбрами втягивает открытым ртом воздух и бросает короткий яростный взгляд на небо, а затем медленно бессильно оседает подбородком на сложенные на раме руки, неровно дыша и встряхивая волосами. Злиться на звёзды глупо, сейчас злиться можно только на себя. За слабость и за проигрыш; за то, что ничего не можешь сделать. К горлу подступает мерзкий горячий ком и она не замечает как слёзы градом начинают катиться по лицу.       Кровать поскрипывает и небольшие ладони мягко ложатся на дрожащие плечи. Уткнувшись лбом в чёрные волосы, Мири так же вздрагивает всем телом, срываясь в плач. Почти одновременно они разражаются жуткой истерикой, бесстыдно рыдая, будто два уставших рёбенка, раскрывая рты в почти беззвучном, писклявом крике. Всхлипы сами вырываются из груди, желание кричать, даже не кричать, — орать — переполняет. Миё утыкается лбом в свои руки, содрогаясь. Стены академии запомнят этот крик. Сохранят его в вечности звонким эхом, отразят и приумножат эту песню боли и отчаяния, спетую на одной ноте. Мири чуть приподнимает голову, отводя от лица чужие чёрные пряди, чтобы лишний раз случайно не дёргать их, и снова роняет голову Миё на плечо.       Светлая пижамная кофточка ощутимо намокает в месте куда прижимается щекой Мири. Чувствуя сейчас такой анафемский ужас от одного только этого ощущения, Миё с неистовой силой стискивает пальцами оконную раму. Горячая соль размазываются по щекам и губам, остаётся на руках и волосах. Острый воздух больно щипает горящее от рыданий лицо, с жадностью впивается в воспалённые глаза, от глубоких рваных вдохов саднят лёгкие, однако это ничто по сравнению с болью, пульсирующей в сердце, засевшей там, точно тупая игла.       Сложно сказать, сколько продлились эти рыдания, полные страшной, нечеловеческой боли… Хотя нет, пожалуй как раз лишь человек может с такой горечью оплакивать кого-то ещё до того, как потеряет его.       Улеглось. Когда сил на слёзы, дрожь и всхлипы уже просто нет и остаётся лишь дышать, Миё поднимает голову, рвано вдыхая через рот и шмыгая носом. На небе мерцают звёзды, мерцают их жизни. Тупая игла всё не выскакивает из сердца. Мутный взгляд скользит по силуэтам деревьев, звон в ушах даже приглашает шелест листьев. Город малоподвижен: редко проезжает машина, ещё реже по дороге прогуливается человек.       Мокрыми пальцами она отводит назад прилипшие к лицу волосы. Чувствует как Мири водит по её лопатке носом, стараясь прижаться теснее — она тоже выбилась из сил и перестала плакать, теперь только почти неподвижно сидит и измученно дышит, обнимая Миё поперёк живота. Несмотря на желание сдвинуться с места, развернуться и обнять Мири в ответ, Миё остается недвижима от такого же сильного желания не тревожить измученную девушку.       Когда Мири сама поднимает голову, Миё уже едва не спит, устроив голову на сложенных на раме руках. Она разворачивается и они впервые за последние несколько часов снова смотрят друг на друга глубокими чёрными глазами. Щёки у Мири всё ещё влажные, а веки опухшие от слёз. У Миё всё внутри переворачивается. Мири подхватывает край лёгкого одеяла и, положив ладонь на горячую щеку Миё, принимается утирать сестре слёзы. Так осторожно и нежно, словно всю жизнь так делала. Может и правда делала… Миё уже не помнит, было ли такое когда-нибудь. — Как ты? — звучит в тишине осипший голос, когда они уже снова лежат на кровати. Эти слова даются Миё с трудом, приходится прокашляться.       В глазах у Мири та же жгучая тоска что у Миё в груди, но она едва заметно улыбается в ответ: — Так же, как и ты.       Если бы Миё могла, она бы заплакала снова. В голову настойчиво бьётся назойливая мысль о смерти. Зачем же Мири ей тогда помешала… Лучше уж ужасный конец, чем такой бесконечный ужас. Но нет… Она не может. Понимает, что не может. Мысль о смерти постепенно вытесняется другой, которая загорается сияющим обелиском над густым мраком города.       «Мы должны выжить».       Если не ради себя, то хотя бы ради друг друга. — Мири, прошу, обещай мне жить, — едва заметно дрожащим голосом вдруг произносит Миё, вытягивая мизинец.       Мири без сомнения оплетает её палец своим. — Обещаю. И ты обещай мне.       В груди застывает воздух, словно Миё забыла, как дышать. — Обещаю…       Они лежат, не в силах развести руки, удерживая друг друга на одном мизинце, как на спасительной нити. Страшно, как будто если они отпустят то непременно полетят вниз, в чёрную, вязкую, холодную и ломающую кости пучину. Нужно сохранить это ощущение единства как можно дольше, ведь завтра даже эта последняя нить должна оборваться.       Возвращаться в ад не придётся, он найдёт их сам. Удержит друг от друга настолько далеко, насколько возможно, поглотит без остатка, использует в угоду себе, проглотит и переварит, разбив на осколки.       Мири одними глазами даёт понять, что не боится. Быть использованной и уничтоженной чудовищем в одиночку гораздо страшнее, чем переживать это вместе с Миё. Пусть и не рядом, пусть не рука об руку, но всё же вместе.       Да. Они должны выжить. Вместе.