Ключи на столе

      Стояла холодная темная осень, солнце вставало весьма поздно и медленно, как будто до последнего не хотело отдавать свое тепло тускнеющему городу. Тем не менее для одного обитателя Катамарановска, привыкшего просыпаться в середине дня, было весьма и весьма рано. Шершень недовольно зажмурился, отвернулся от окна и положил руку на соседнюю половину дивана. Розы не было. Шершень с трудом разлепил веки. Гитарист с утра не зашторил по привычке окно, как обычно делал, чтобы его сосед продолжил спокойно спать, но и рядом его не оказалось. Странно. Что-то беспокойно зашевелилось в мозгу.       Преодолевая головную боль и тошноту, он поднялся и пошел на кухню. Ну, забыл Роза про окно и забыл, что париться, верно? Сидит, наверное, где-то… не сидит. Пустая кухня. Пустой чайник. Пустой стол… нет, не пустой.       На кухонном столе лежали ключи. Розина связка ключей от их дома, с брелком в виде маленькой гитары и одним кривым ключом, который гитарист погнул на спор на одной вечеринке.       Шершень почувствовал, как резко подступила к горлу тошнота, и поспешил в уборную. Там упал перед унитазом, больно ударившись коленками об кафель, и долго сидел согнувшись, держась тонкими дрожащими пальцами за ободок, пока его нещадно выгибало. После того, как приступ закончился, он не мог найти в себе силы подняться, только размашисто вытер губы и почувствовал, что лицо все мокрое от слез.       Ничего, он должен был этого ожидать. В глубине души он знал, что так все и закончится.       Было обидно, что Роза ему даже скандал не закатил, просто ушел. Хоть бы наорал, назвал отстойником или еще кем похуже, сказал бы, что накопилось на душе за несколько лет с таким соседом. Шершень бы даже спорить не стал. Не стал бы спорить, что ему давно уже плевать на то, куда катится его жизнь, что он готов на все, чтобы забыться, что окончательно замкнулся в себе, что не умеет быть благодарным, потому что… устал бороться.       А за Розу нужно было бороться.       Нужно было кричать, нужно было заламывать руки, давать обещания, умолять, извиняться… может, тогда было бы похоже, что ему не плевать. Только Шершень ненавидел притворяться. Он лишь мог сидеть и молча смотреть, как Роза вырывает у него из рук шприц, как отбирает початую бутылку водки, как возмущенно жестикулирует, чуть грубовато обнимает и прижимает к себе, и задает один вопрос из раза в раз. Из раза в раз только «зачем?».       «Зачем?»       Нужно было ответить. Хоть один ничтожный раз ответить, как ему страшно жить в этом мире без ежесекундной опеки, к которой он привык. Роза не опекал, Роза заботился. Шершень понимал, что после того, как он вырвался из своей помешанной на контроле семьи, это нужно ценить, но иногда хотелось взять Розу за футболку, встряхнуть и просить, молить о том, чтобы он сказал ему, во сколько вставать, во сколько есть, когда ложиться, когда репетировать, какую музыку слушать… Несмотря на общую группу, музыкальные вкусы у Шершня и Розы весьма конкретно различались. Роза любил классический британский и американский хэви, из отечественных групп, конечно, «Кипелова» и «Арию», а Шершень был без ума от глэма, хард-рока и психоделики «Агаты Кристи». Роза никогда ему ничего не говорил по этому поводу, не пытался осуждать его вкусы, говорить, что правильно, а что – нет. Никогда не порывался уложить Шершня спать, хотя сам бывало не мог заснуть из-за шершневских метаний по углам до четырех утра, никогда не поднимал его, хотя сам вставал очень рано.       Шершню не хватало оков, без них он был уязвим и не знал, что делает. Этот мир, не замкнутый в круг расписанных по порядку обязанностей, пугал его до дрожи в коленях. Перед ним вся жизнь от и до, а ему страшно шагнуть в неизвестность. Его никогда не видели, его никогда не слышали, его детская наивность не более, чем инфантилизм, взращенный чуть ли не в пробирке. Он сам выгрыз себе свободу выбирать, но он не знал, что с ней делать. Он действительно любил музыку, любил играть, но это тоже было огромной проблемой, ведь у них не было жесткого расписания репетиций, не было графика. Он садился за установку, отдавался ритму и все равно ловил себя на мысли, что что-то делает не так.       Роза никогда не держал его. Он только вытаскивал его из неприятностей, но никогда не держал, позволяя вляпываться в них снова и снова. И Шершень его никогда не держал в ответ, хотя нужно было. Он сам, фигурально выражаясь, продолжал оставлять ключи. Когда напивался до потери сознания, кололся в таких дозах, от которых у нормальных людей давно бы отказало сердце. Он сам давал Розе отмашку, а теперь удивлялся, что гитарист пошел на опережение, уйдя из жизни Шершня быстрее, чем тот покинет его иным способом.       Шершень соскреб себя с пола, кое-как упираясь на стенку, как-то слишком сильно зажал кнопку спуска на бачке, так что она впала и так и осталась. Нужно было привести себя в порядок. Для кого? Для чего? Раньше перед Розой было немного стыдно, но теперь не перед кем стыдиться.       Он все равно добрел до ванной, умылся, даже зубы почистил, потому что это на время помогло не думать. За дверью его ждала пустая квартира, в которую не хотелось возвращаться. Слезы снова начали душить, поэтому он просто сел, обхватил голову руками и зажмурился. Он сам виноват, он сам всех отталкивал, поэтому и остался один.       Сам хотел порой, чтобы Роза не донимал его со своей безграничной добротой и волнением, вот и дохотелся. И почему так тяжело? Его не ограничивали, не привязывали к себе запретами, так почему же так больно? Тем более он сам только и делал, что уходил, убегал, отрицал, отдалялся... Бессмысленно теперь об этом думать, пока два слова бьют по вискам снова и снова. Розы нет.       Оставил ключи на столе и ушел. Оставил… чертовы ключи. С гребаным брелком.       Шершень не заметил, как начал всхлипывать и с силой сжимать в пальцах волосы. Вчера он снова надрался в хлам, а Роза его спать укладывал, укрывал одеялом и смотрел так… пронзительно. Шершень будто бы до сих пор ощущал его дыхание на своей щеке. Чувствовал пальцы на своих плечах.       Барабанщик с силой затряс головой, отгоняя эти мысли. Сколько раз Роза его выручал, только бесполезно это, если сейчас Шершень просто хочет перестать существовать. Не на день, не на два, убивая тревогу и воспоминания, а навсегда. Роза не верил в то, что Шершень когда-либо сможет покончить с собой, он искренне не принимал такой исход, несмотря на тягу Шершня к разного рода опасностям. Он в этом убеждал как себя, так и Шершнягу, потому что не хотел думать, что у рыжего есть повод желать умереть. Но чего он ожидал, оставляя его одного, не удосужившись даже нахер послать.       Шершень мог догадаться, что Роза для него станет многим. Не хотел верить, конечно, но... сначала он стал первой любовью, потом вдохновением, а теперь причиной…       Не успев полностью оформить эту мысль, Шершень услышал чудовищный треск в другом углу квартиры. Он не успел опомниться, как близко раздался знакомый голос, тяжелые шаги, а потом дверь ванной с хлопком отворилась.       – Вот ты где, я те битый час в дверь соляру барабанную исполняю, блин, ты совсем охренел что л… – Роза замер, увидев взъерошенного и заплаканного барабанщика. Тот смотрел на него диким взглядом, а по его лицу продолжали катиться слезы. – Э, ты че, Шершняга, блин, – гитарист тут же кинулся к нему и сел рядом.       – Роз… – голос сорвался и Шершень уткнулся ему в плечо, беззвучно рыдая.       – Шершняга, е-мое, ты чего, опять дури накидался какой-то? – Роза обнял друга и притянул к себе, поглаживая его по голове. На его памяти Шершень никогда не плакал, да и вообще эмоций адекватных не испытывал, потому что вечно в каком-то угаре сидел. Барабанщик что-то промычал ему в плечо. – Тише, блин, я рядом, ю ноу?       От этих слов Шершень затрясся еще сильнее. Роза старался не паниковать понапрасну и просто дать ему проплакаться, раз нужно было.       – Роз… ты… – всхлипывая начал Шершень, – ты ненавидишь меня?       – Ты кисель, блин, какой протухший, или что... ты чего несешь такое? – Роза постарался заглянуть Шершню в глаза, хотя тот их старательно отводил. – Я… э… – Роза не знал, что точно стоит сказать, поэтому замешкался и смутился. – Я тебя, ю ноу, ну... я те, блин, пришибленному, за чаем, нахрен, пошел, ключи дома забыл, из-за тебя дверь нахрен раскипитярил, а ты мне такое...       Шершень шмыгнул носом и нервно вытер лицо руками, прежде чем поднять голову и поцеловать растерявшегося Розу. Губы у него были горячими из-за слез, потрескавшимися и солеными, но Розу это не смутило. Он подался вперед и ответил на поцелуй. Что с него взять, с окисленного, по крайней мере теперь Шершень точно ноу. И стало как-то спокойнее. Разберутся они со всем, главное, больше не убегать.       – Роз, пожалуйста… – сказал Шершень, когда они чуть отстранились друг от друга.       – Что угодно, – Роза мягко погладил Шершня по щеке, совершенно забыв о том, что он вообще-то из-за него дверь в квартиру выломал.       – Забери, блин, свои ключи.