Акасуна Сасори был тихим и чрезвычайно спокойным человеком, и в их школе славился именно своей жуткой рассудительностью и какой-то даже помешанностью на искусстве, скульптурах, которые были слишком похожи на людей, но вместе с тем выглядели настолько пустыми и безжизненными, что невольно становилось не по себе. Возможно, именно поэтому водился с ним один лишь Дейдара, такой же сумасшедший и непонятный для окружающих художник, вечно шумный и энергичный, но почему-то до сих пор остававшийся рядом с Акасуной.
Дуэт страшных чудиков — так их за глаза называли другие ученики, и Канкуро это казалось забавным. Он часто сидел в мастерской со старшим товарищем, видел его работу, и эта живая нотка, увлечённость любимым делом совершенно не вязались с образом холодного и ко всему равнодушного скульптора. Наблюдать за чужим трудом оказалось действительно интересным — Собаку но и сам не замечал, как оставлял свою работу и всматривался в уверенные движения и сосредоточенное лицо сенпая. Это вдохновляло, но неизбежно приводило к потере всякой концентрации, и собственную скульптуру он не мог закончить так долго из-за своих наблюдений, что и сам не заметил, как совершенно отошёл от изначального варианта, с ужасом понимая, что прекрасная девушка превратилась в не менее прекрасного юношу, слишком сильно напоминавшего Канкуро Сасори.
Чистая случайность — проросшее в сердце любопытство.
Но почему-то разрушать, забрасывать незаконченное творение совсем не хочется. И проявившаяся узнаваемость чужих черт в собственной работе делает её лишь лучше, как-то живее. Поэтому он продолжал доделывать её понемногу, тихо, чтобы никто не прознал и не заметил, чтобы Акасуна-сенпай уж точно не увидел творение чужого порыва и не стал задавать совсем уж неудобные вопросы. Ведь всем творцам свойственно некое помешательство, правда же? По крайней мере, Канкуро искренне хотелось в это верить.
Он уже не так часто искал встречи с, пожалуй, кумиром в небольшой мастерской точно после уроков — избегал, боясь оказаться раскрытым, тихо перетащил скульптуру к себе домой, чтобы уж точно никто не застал за работой, кроме сестры да брата: они и так давно обо всём знали. Просто предупредили о возможных последствиях и пожелали удачи, убегая к своим партнёрам. Было даже несколько завидно, но долго в мыслях зависть не держалась, когда руки начинали работу; признаться, выходить из своей мастерской совсем не хотелось, но Канкуро себя заставлял, поднимался со стула и шёл в школу, чтобы хоть чему-то научиться: у преподавателей ли, у Сасори ли — разницы, в общем-то, не было.
И на душе было так хорошо в этот день, стоило лишь вспомнить о почти законченной скульптуре и назревавших каникулах. Когда он закончит, когда сможет вздохнуть с полным удовлетворением, нужно будет обязательно отблагодарить Акасуну-сенпая.
Всё же, он невольно стал музой для привередливого Собаку но.
***
Не заметить, как за тобой день ото дня наблюдала пара обсидиановых глаз, просто невозможно. Невозможно не привыкнуть к постоянным приходам их хозяина, что наблюдал за работой Сасори, за каждым его движением. Сначала это раздражало, но прогонять работавшего над своей скульптурой парня Акасуна всё же не решался, а потом и сам не заметил, как с Собаку но Канкуро стало уютно и привычно. Он не знал, что тот так старательно делал, да и не стремился особо узнать, но в итоге всё же скинул невольно ткань, закрывавшую скульптуру. Совсем недоделанную, но даже идиот сможет догадаться, чьё лицо на ней было. Лицо удивительно живое, совсем не похожее на его, но всё же являвшееся чуть ли не точной копией.
Сасори знал, что эмоции свои выражать не умел не то что собственным лицом — своим творчеством, где, казалось бы, именно это и важно, но лицо перед ним, холодное и каменное — абсолютно точно неживое — выглядело таким эмоциональным, задумчивым и сосредоточенным, что в собственной проблеме с мимикой стоило бы усомниться.
— Именно таким ты меня видишь? — удивлённо сорвалось с губ, и он помотал головой, аккуратно накрывая скульптуру тканью.
Всё же Канкуро мог прийти в любой момент. Мог — почему-то не этого сделал. Он больше не появлялся в мастерской и так явственно избегал того, за кем раньше бегал, словно собачонка, что даже Дейдара невольно задался вопросом об их отношениях, которые его, в общем-то, никак не касались. Зато касались самого Сасори, пытавшегося убедить хотя бы себя в том, что все эти вопросы и, кажется, переживания, были абсолютно беспочвенны и необоснованны. Кто ему этот Канкуро? Кто он для него?
Никто — ответ правильный, но не то чтобы удовлетворявший.
Акасуна устало вздохнул и вышел из кабинета. Почему-то настроения закончить работу не было совершенно, а с такими эмоциями и неразберихой в голове и пробовать не стоило: он лишь всё испортит, после чего непременно разрушит скульптуру, далёкую от необходимого совершенства.
Искусство — отражение человеческого идеала, и, создавая его, ошибиться никак нельзя. Так ведь?
И искусство Канкуро до того идеально-несовершенное, что аж тошно.
Живое.
Интересно, Сасори так сможет?
