Ещё один день

      Убиты. Все убиты моими руками. Во благо ли? Женщины и дети, виновные и невиновные, люди, такие же как я, из плоти и крови, имевшие цели и мечты сейчас лежат у моих ног больше похожие на кровавое месиво. Безрукие, безногие, изуродованные, все они пали по вине одного человека, по чертовой прихоти.       – Сэр! Не смотрите же так пристально, ваш взгляд не менее пугающий, – такой же балбес как и я, пытавшийся помочь, вызывал лишь тошноту и гнев. Все время я невольно чувствовал соперничество с его стороны, что же за гонка такая? Кто больше соберёт голов? Или быть может рук? Органов? Бери не хочу! Получив приказ сверху без какой-либо жалости бежит выполнять. Где же подевалась хваленая человечность и мягкость в каждом из нас? Куда же пропадает она в моменты геноцидов? Мурашки по коже и холод на кончиках пальцев немного затуманивают разум и ясно мыслить просто не выходит. Страх, паника, кажется будто каждый из них смотрит только на меня. Я убил их. Глаза мертвецов, не имеющих возможности спастись, прожигают взглядом. Я убил их. Головы, побледневшие и посиневшие, дырявые или вообще оторванные. Я убил их! Мечты, цели и надежды все ещё витающие в воздухе с нотами крови и грязи. Я уничтожил это! Истерия вырывается наружу и дрожь унять становится все сложнее, как капитан отряда я должен вести за собой воинов, а как человек должен умереть сейчас же, но долг не будет оплачен, разве стоит никчёмная моя жизнь сотни тех, которых я сегодня погубил, оплачу ли я все погубленные мечты и надежды своей жалкой погибелью? Почему-то не могу перестать смотреть на эту ужасающую картину, вызывающую только тошноту, мягкие игрушки больше не станут радовать глаз, а дети будут приходить ко мне только в кошмарах. Вот такая она — обратная сторона войны, неотъемлемая часть мира, о котором никто и не спросит, так ведь и должно быть? Все должны жить на гнилой плоти и нескончаемых костях.

***

      – Мои поздравления, Ваше превосходительство! Наконец эти земли Ваши! Вот уж прекраснейший выйдет дворец на этих цветущих просторах, ей-богу! – поздравления, слова благодарности, лживые пожелания счастья были слышны за пределами замка, редкие прохожие могли стать свидетелями великой революции, но великой ли? Мой мозг то и дело время от времени выбрасывал воспоминания кровавых ночей и жестоких расправ, тошнота да и только.       – Слышал, Ваш солдатишка выделился, повёл такую роту! Вот уж храбрец, похвастайтесь же своей находкой!       – Ох! Да что вы! Он прямо перед вами сеньор, – удивленное лицо, теперь обращённое ко мне, отказывалось верить услышанному, – прошу простить за неучтивость, мой новый полководец Рюк, прошу! – Руку пожать, как примерный джентльмен, поклониться и продолжить светскую беседу, вот как должно все проходить, вот как общаются меж собой люди не понимающие почему стоят именно здесь, каких усилий и жертв это стоит и заслужили ли они этого мнимого мира.       – Как молод ваш новый солдат, сколько лет-то этому мальчишке?       – Не так он молод как вам кажется, уважаемый, двадцать седьмой год идёт! Талант такой губить нельзя, вот я его под своё крыло и взял! Как сын он мне родной, прошу и вас его любить. – Лестные слова и перепалка за мою службу была у всех на виду, дамы и господа наблюдавшие за этой противной сценой так и жаждали присоединиться, гнилые натуры всегда стремятся узнать все обо всех, гнилые натуры всегда хотят выглядеть высоко в глазах окружающих, иметь преимущества и уважение.       – Прошу меня простить, мой король и вас, уважаемый гость, но дела не ждут, вынужден вас покинуть. – Кланяюсь, словно верный слуга, и спешу на выход, куда-то в темное и пыльное место, где меня перестанет тошнить от настолько идеального, сверкающего, и вылизанного языками всех слуг, зала, если такой уголок сегодня вообще найдётся.       Улица своей прохладой манит сильнее тихого уголка, поэтому решаю пойти туда, остудить голову и в сотый раз все хорошенько обдумать, мозги плавятся и тело пробирает нервной дрожью, наконец, в этот зимний вечер, я чувствую злость. Добиться лучшей жизни и обеспечить если не выживание, то хотя бы существование своим родным, жить в лучшем мире, на уровень выше, где больше возможностей, вот, за чем я шёл, вот, чего я так слепо желал, и мне никто не сказал, что за свою блаженную жизнь, всего одну, сотни я должен отнять. Зимний ветер обжигает лицо и рубаха уже давно перестала греть, да и согревала ли она вообще? Кончики пальцев немеют и я чувствую странную легкость. Воздух у реки становится тяжелее, дышать сложнее, а кожа уже давно онемела, снова немой вопрос «этого ли я хотел?». Обрыв вдруг невероятно манит в свои объятия, обрыв вдруг кажется воротами к лучшей жизни, без вины и сожалений, без вечных мук и терзаний, без убийств и никчёмных целей. Сейчас, на этой самой грани, все ощущается совсем по другому, здесь и воздух иной, с еле уловимым запахом собственной смерти. Пахнет так сладко, чем ближе подхожу, тем слаще кажется, чем ближе подхожу, тем дальше мерещится обрыв. Я срываюсь на бег, но скорость, с которой отдаляется этот манящий край скалы не сравнима с человеческой, сладость в воздухе тоже теряется, но я продолжаю бежать. Одышка появляется почти сразу, ноги устают до боли, противной и колющей, я останавливаюсь, но впереди вижу лишь коридор, которому нет конца, вокруг лишь ослепляющий свет который кажется бесконечностью. Бесконечностью, которая снова не на моей стороне. Обдумать ситуацию выходит не сразу из-за потока разных мыслей, сейчас почему-то хочется думать обо всем и обо всех. Я запретил себе мечтать но сейчас одна за другой в моей голове проматываются невыполнимые и уже такие нелепые мечты. Я запретил себе мечтать но сейчас почему-то хочется. Коридор меняется, свет тускнеет и я более отчетливо вижу хотя бы собственные руки, помещение же слепит, будто фонарь, от света болят глаза но кажется если закрою могу пропустить нечто важное. Сколько времени проходит в абсолютной тишине, вокруг меня невероятный штиль, но внутри все будто разрывает от немого крика. Все ещё болит, я все ещё жив раз чувствую, как изнутри раздирает. Тишина наступает, голоса внутри смолкают тоже. Первое приветствие, первый смешок, первая насмешка. Девушка, говорившая то ли слева, то ли справа, наверняка была также красива и нежна как этот очаровательный голос, я не видел лица но в голове образовался прекрасный образ нимфетки. Ангельская красота будоражила, две косички так идеально олицетворяли ребёнка, но взгляд её, пристальный и строгий, холодный словно лёд, взгляд её явно выражающий недовольство моим мимолётным мыслям, легкомысленным и необдуманным мыслям, делал её настолько взрослой, что никакие косы цвета сена не спасали ситуацию. Ангел! Ангел! Ангел! Она точно ангел! В этом нет сомнений, это было решено ещё до того, как я подумал об этом. Нимфетка продолжала говорить что-то о справедливости, но речи её были слишком умны и красивы, я предпочитал слушать, но не видеть сути. Ангел, говоривший со мной так долго сеял смуту и раздор. Здесь так светло и чисто, так что же делаю я среди этого света? Так легко и спокойно, но мне здесь не место.       – Твоя душа не запятнана, но руки по локоть в крови. Твоё сердце светлее бриллианта чистой воды, мысли твои непорочны и мудры, но расплата – твердейшая в мире валюта! – Последних слов я не слышал, нечеловеческий вой пронёсся вихрем и тело моё камнем рухнуло вниз, а уши были наполнены горячей кровью. Я снова летел вниз, ощущения были мне незнакомы, но легкость, сопровождающая меня все это время, не собиралась отпускать, и я чувствовал такое умиротворение, которого не заслужил бы при жизни. Я летел потерявшись во времени, сколько занял мой полёт? Минуту или может быть час? Не знаю и знать особо не рвусь, сейчас все снова потеряло смысл, я снова стою среди смертных на родной и противной земле. Передо мной возвышается огромное, белое здание, парадные двери совсем не манят, массивность их наоборот отталкивает и люди, несчастные, то входящие то выходящие, придавали месту ещё более ужасающий вид. Я не любил несчастье. Я не любил людей. Это была больница, и счастьем в ней даже не пахло. Почему я снова здесь?       Вопрос, заданный самому себе от отчаяния к удивлению не остаётся без ответа, никакого голоса в голове моей нет, я будто вспомнил нечто важное и теперь по этой ниточке должен двигаться дальше, к абсолютному пониманию и контролю над ситуацией. Массивные двери больше не пугали, внутри оказалось довольно уютно, и куда идти я также знал, тело двигалось быстрее, чем соображал мозг. Длинный коридор, противный запах лекарств и моющих средств, белые двери, зеленые стены, несколько поворотов и бесконечный коридор, наконец, заканчивается. Последняя палата в самом конце с не самой красивой дверью, в самом конце, до которой вряд ли всегда доходят.       – Ойкава?       – ...Привет. – Я закрываю за собой скрипучую дверь и подхожу ближе. Парень, лежавший на койке выглядел, мягко говоря не очень, его глаза, смотрящие то ли в душу то ли сквозь, продлили нить раз в десять и загадок стало только больше. Голова разрывалась от нахлынувших воспоминаний. Ивайзуми. С самого детства опора и поддержка, незаменимый друг и наиважнейший человек, моя уверенность и мотивация. Чувства хлынули нескончаемым потоком и сердце разрывалось от невыносимой тоски. Смотреть было больно но отчего-то взгляд оторвать я не мог.       – Как сегодня чувствуешь себя? – Дрожь в голосе не поддавалась контролю, в такой ситуации поддаваться чувствам - проигрыш, проиграть всегда легче.       – Да вот, все никак не умру.       – Дурак совсем!       – Да шучу, я рад что ты пришёл, – вымученная улыбка немного скрашивает болезненно бледное лицо, улыбка искренняя и прекрасная, удивительно прекрасная.       – Я буду приходить сюда до тех пор, пока ты вместе со мной отсюда не выйдешь. – Слова сами вырывались и лицо его светилось все больше, все чувства были чужды но казалось жизнь без них не имела смысла. Я приходил каждый день, зеркала отражали красивого, но вымученного человека, пазлы наконец сложились, картинка наконец стала полноценной. Я смотрел в зеркало и видел вымученное, красивое лицо, я смотрел но видел вовсе не себя.       – Ива? Сегодня я принёс кое-что вкусное! – Входить в последнюю в коридоре дверь становилось сложнее, с каждым разом мне нужно было больше времени чтоб собраться и улыбаясь показаться ему на глаза, убрать прочие эмоции, не показывать страх и тоску, которые стали основой моих чувств. Страх перед сном и тоска после, безумное сочетание порождающее бессонницу и все большую дрожь. Внутри все холодело стоило мне подойти к этому белому зданию, открыть уже до каждой трещины изученные массивные двери. Внутри все холодеет, я вхожу в палату и вижу лежавшего на койке парня, мирно спящего и как никогда спокойного. Тишина не то умиротворяет не то пугает. Здесь слишком тихо, дыхание слышно только если подойти слишком близко, наклониться к его голове и прислушаться. Дышит медленно и размеренно, убедившись мне стоило бы отойти но хочется задержаться на каких-то пару секунд, чтобы немного дольше ощутить это слабое дыхание на своей щеке, и я замираю, зачем и почему – непонятно, но это то, чего хочется больше всего.       – Ойкава, я все ещё жив. – Сонные слова прямо в ухо, тихие и спокойные все равно заставляют вздрогнуть, не от неожиданности, нет, он увидел то, чего я показывать совсем не хотел.       – ...конечно жив, дурак! – Неловкость мурашками пробегает по всему телу, мне почему-то до ужаса хочется уйти или хотя бы опустить глаза.       – Что это? Ты что опять что-то притащил?! Я же просил не тратить деньги на всякую ерунду!       – Говорил? – изображаю удивление, все что я могу в этой неловкой ситуации – изображать.       – Да! Придурок Ойкава! Лучше оставь эти деньги себе.       – Ах да что-то припоминаю, сегодня я учёл твои претензии и купил еды на нас двоих, как тебе идея? Совместный обед. – Сомнение в его глазах гаснет, и я вижу что-то вроде радости маленького ребёнка, совсем мимолетно, на пару секунд проскакивает это сладкое выражение и тут же сменяется более серьезным, взрослым облегчением.       – И все таки ты дурак, – говорит с улыбкой и первый лезет в наполненный продуктами пакет. Эта картина отпечатается где-то внутри до самого конца, я сохраню этот момент до самой погибели. В этот светлый, прекрасный день, прекрасный человек рядом со мной, с не менее светлой улыбкой, разбирал пакет с его любимыми сладостями, есть которые я не собирался с самого начала.       День, второй, третий, десятый. Я неизменно хожу в это все ещё ужасающее здание, иду по коридору до самого конца и открываю уже ещё более скрипучую дверь. Теперь мои визиты стали куда длиннее, с каждым днём прощаться становиться все тяжелее, а домашнее одиночество тяготило все больше. Мне хотелось быть рядом с ним в любое время дня и суток. Я завидовал отражению в зеркале. Я завидовал человеку, которому принадлежало все это. Эти чувства и этот человек, пускай на словах никто никогда не произносил подобного, пускай их не связывало что-то вроде «я люблю тебя» или «навечно», это уже просто въелось, это стало привычкой и необходимостью, под кожей и куда глубже каждый из них знал, что это и есть то самое «навечно» и «я люблю». Чувства светлее безоблачного неба и горячее солнца, также въелись и мне, будто так и должно быть, будто я не ворую и даже не одалживаю, а пользуюсь тем, что по праву мне и принадлежит. Пускай и не должен подобного чувствовать и возможно это всего лишь самовнушение, но человеку, которого каждое утро вижу в зеркале я завидовал также сильно, как и сочувствовал.       – Привет-привет! Выглядишь сегодня хорошо. – Захожу как в свой родной дом и веду себя не скромнее, мне это позволяли, и я нагло этим пользовался.       – Привет, Ойкава. – Встречает улыбкой, под стать погоде, и все страхи уже не кажутся победителями, теперь они побеждённые.       – Я снова купил тебе тут всякого. – Злиться или предъявлять претензии он и сам знает, что бессмысленно, поэтому без смущения достаёт все, что я принёс.       – Сушеные фрукты, в следующий раз приноси их побольше.       – Как скажешь, что угодно!       – Тогда ещё фисташкового мороженого.       – Замётано, куплю два       – Лучше уж три! – Шутки, все более открытые, и сарказм стали более явными, я бы и хотел обращать внимание лишь на это, хотел бы смеяться с его шуток и обижаться на слишком едкий сарказм, однако за всеми этими бессмысленными словами, наигранными эмоциями, скрывающими боль, я видел как он угасает, с каждым разом непоколебимая уверенность и такая сильная аура увядают, мне оставалось лишь наблюдать без возможности предотвратить катастрофу мирового, как мне казалось, масштаба.       – Ива, как ты себя сегодня чувствуешь?       – Все в порядке, я рад, что ты пришёл.       – Так говоришь будто я появляюсь здесь раз в столетие.       – И все же...       – Ивайзуми, все же в порядке, да?! – Неожиданный срыв шокирует нас обоих и заставляет неловко пятиться, глаза бегают по комнате и я снова чувствую этот мерзкий и парализующий страх. Поражение. Он молчал и смотрел в окно, погода испортилась и раздражающий дождь бил в окно, крупные капли, казалось, могли и вовсе разбить стекло, но его это ни чуть не пугало, он смотрел, будто дождь – единственное утешение и покой.       – Со мной все хорошо, Ойкава. – Не поворачиваясь и не проявляя эмоций, говорит будто и не он вовсе, а чертов дождь его голосом, ведь все что я слышал – до дрожи раздражающий шум испорченной погоды. Напряжение и неловкость только росли отдаляя нас друг от друга, за секунду сделать это было невозможно, но сейчас между нами появилась трещина, грозящаяся стать пропастью. Отчего-то мне стало дурно и находиться здесь было невыносимо. Я сбежал, это случилось впервые. Трусливо поджав хвост и откинув все мужество я бежал по тёмному коридору, иногда освещаемому секундной вспышкой в окнах, бежал не разбирая дороги и в ушах отдавался стук сердца, такой учащенный, от бега ли? Холодный пот и подкашивающиеся ноги сбивали, но я неизменно бежал. Все та же деревянная дверь тяжело открылась и вспышка очередной молнии ослепляет, порыв ветра и капли дождя на лице освежают и вносят какую-то ясность. Я вышел на улицу и пошёл то ли налево, то ли направо, не замечая луж да и дождь как-то был ни по чем, мокрые ботинки сейчас не настолько пугали, насколько пугал весь мой внутренний каламбур. Хотелось смеяться или может быть плакать, кричать или просто побыть в тишине, бежать или лечь прямо здесь и промокшим до нитки все таки закричать. В ушах звенело, и горло саднило, во рту было сухо, и спина начинала болеть, все тело ломило и ручьями вода стекала на и без того мокрую землю. Мне понадобилось какое-то время чтоб наконец понять: в ушах звенело от собственного крика, я орал не жалея себя свернувшись в три погибели, так будет легче, если выплеснуть все наружу, какой абсурд! Сквозь слезы мне захотелось смеяться, и крик мой наполненный болью с тоской прервался истерическим смехом. Как ярко все чувствуется сейчас, на мокрой земле лёжа, словно снежный ангел, расправив конечности, я наконец выдохся. Легче не стало, нет, и вероятно не станет, легче не стало и спастись мне никак не удастся. Лёжа в грязи и дожде я спрошу себя снова: почему умирает один, а погибают двое?       – Ты пришёл.       – Я пришёл. – Глупая беседа не удалась сразу же, это пугало и я не знал куда себя деть. Вернувшись через день в ту же палату с первыми лучами солнца неловкость ощущалась все также, будто теперь она тоже здесь живет, не хватает лишь отдельной койки в и без того довольно тесной палате.       – У меня кое-что есть, купил в качестве извинений.       – Надеюсь это фисташковое мороженое.       – ...Три. – Не особо большие сладости без труда помещались в карманы моей поношенной куртки, на улице после дождя сыро и потому риск принести коктейль вместо мороженного был совсем мал.       – Слишком много, мне хватит одного.       – Ха? Да ладно! А кто просил три? Не стесняйся...       – Я уже позавтракал. – Снова наигранность и фальшь, он никогда не умел врать и если раньше это считалось даром, то сейчас – проклятием.       – Сегодня я почему-то очень по тебе соскучился, из-за вчерашней ситуации даже уснуть ночью вышло с трудом. – Мои глаза немного расширились, совсем на мгновение, но он заметил эту перемену и уставился в окно, снова.       – Но я спал удивительно спокойно и мне даже казалось что я больше не...       – Ива? – Перебиваю резко и не сомневаясь, сажусь ближе и без стеснений аккуратно переплетаю наши пальцы. – Ты проснёшься завтра, послезавтра, и через месяц и год! Ты всегда будешь засыпать и просыпаться, а я всегда буду рядом с тобой. – На одном дыхании вышло и почти без дрожи, спокойно и размеренно, пытался успокоить не только его, но и себя. Он только улыбается, наконец повернувшись ко мне лицом, и руку мою крепче сжимает, будто также боится, что когда-то этого может не стать.       – Мне снился сон, удивительно светлый, там ты посреди поля стоял и тянул мне руку с твоей этой улыбкой, я был словно в раю, а ты как всегда прекрасен. – Смущающие, заставляющие краснеть и отводить взгляд слова так и срывались с его уст, он все говорил и говорил, рассказывал о прошлых снах в которых тоже был я в виде ангела, сердце ёкнуло, но он не обратил на это никакого внимания и продолжил свои россказни. Слушать и наблюдать для меня было непривычно, но я не хотел это прекращать, он рассказывал совсем пустяковые вещи которые не стоят внимания и также рассказывал что-то невероятно важное, что я обязательно должен запомнить. Этот день казался особенным не только поэтому, все было иначе и пахло совсем по другому. Все изменилось, в том числе я и он. До самой ночи мы как никогда оживленно разговаривали и даже смеялись, пускай и выглядело это больше вымученно, я предпочел этого не замечать.       – Уже поздно, все будет хорошо, если ты останешься ещё ненадолго? – Он накрывает второй рукой наш переплетённый замок и смотрит с надеждой, это так было чуждо, что заставило растеряться и удивленно вскинуть бровь.       – Ива, ты сегодня слишком...как бы это сказать...       – Не нравится?       – Нет-нет! Это подозрительно, ты что-то скрываешь? Надеюсь нет потому что мы договаривались, помнишь? Правда и только, ты должен говорить мне все! – Он молча слушал и послушно кивал, такой податливый он казался ещё более подозрительным.       – Я останусь, конечно, хоть на всю ночь!       – Мне будет достаточно и часа. – Еле заметная улыбка на его лице стала ярче, а глаза как никогда засияли. Что же это? Эти перемены казались замечательными, не спадающая улыбка и хорошее настроение также заряжали и меня, однако обратная сторона света, тень, росла также быстро. Время за разговорами и приятной, совместной тишиной летело слишком быстро, до обидного быстро. Молчать, просто глядя друг на друга, без неловкости и смущения, было для меня чем-то вроде фетиша, мне нравилось считать, то сколько раз он моргнёт, или наблюдать за еле заметными изменениями в его лице, смотреть на приоткрытый рот и бледные губы, даже его впалые щеки в этот вечер казались донельзя красивыми. Мне хотелось говорить и говорить, а потом слушать и слушать, слишком многое хотелось сказать, и также многое я желал услышать. Час пролетел быстрее чертовой секунды и прощаться я заставлял себя чуть ли не на физическом уровне, все сегодня казалось каким-то волшебным и уход был равносилен уничтожению этой еле уловимой магии.       – Тоору, обещанный час уже прошёл, лучше иди пока не выключили фонари. – Собирая пакеты и оставшийся после еды мусор, свои вещи и некоторые мелочи, я собирался сказать «прощай», однако вырвалось почему-то совсем не это, необдуманная бестактность и прогнившая мечта.       – Совсем скоро мы выйдем отсюда вместе, звезды сейчас куда красивее чем раньше, поверь, ты обязан их увидеть. – И снова молчание, у которого было слишком много смыслов, рад он или огорчён, счастлив или расстроен, я не знал да и думать было уже как-то поздно.       – Что ж, раз ты так говоришь, значит это и правда так, хотелось бы мне убедиться в твоих словах, – легкий кивок с моей стороны и счастливая улыбка заменяли тусклый свет в палате, моё лицо светилось не хуже солнца, единственная фраза придала большей уверенности в завтрашнем дне, это радовало и я пытался не думать о том, что будет после того, как я закрою за собой дверь. «Мы купим много сладостей, то есть я куплю их для тебя» «Этот вечер очень для меня важен, ты со мной, и больше мне ничего не нужно» «Ойкава, ещё слишком рано меня хоронить, не думай о плохом и обязательно все будет хорошо» «Я просто хочу быть рядом с тобой, вот и все»       Слова, сказанные невзначай и скорее даже необдуманно сейчас крутились в моей голове не прекращая, подобных фраз было куда больше, некоторые звучали будто строчки незаконченных стихов великих людей, а некоторые так обыденно и несвязно, банально и совсем некрасиво, но я хотел запомнить все, слово в слово. Отчего-то ночью было неспокойно и чувство тревоги только росло, слишком хорошо все было, слишком прекрасно я провёл этот день, даже мысли о том, что я этого не заслуживаю, отошли на второй план в связи с последними новостями. «Вы ведь понимаете, не сегодня так завтра...», и я понимал, я понимал и каждый день молил лишь об одном: ещё один день, проживи ещё хотя бы один день. И каждый раз с дрожью дергая облезшую ручку, мне хотелось кричать от счастья, когда пара невероятно красивых, цвета темного шоколада глаз, обращали свой взор на меня и тут же скрывались под тяжелыми веками, то ли от облегчения, то ли от бессилия. Не сегодня так завтра, я видел это и понимал прекрасно, но смириться, казалось, невозможно. Каждый день преподносил мне какой-то урок, происходящее научило, что знания бессмысленны, если их негде применить, понимание также абсолютно ненужная вещь, если не придётся пережить это, я знал и понимал, но был ли в этом смысл? Морально подготовиться как можно раньше, однако пока ты будешь защищать голову, такой весь подготовленный, удар нанесут в живот. Невозможно защитить все, так же как и невозможно подготовиться к худшему.       Мне вдруг захотелось увидеть его. Я подумал, что сейчас, это куда важнее всего остального, плевать на сон, который так и не соизволил посетить меня, на время позднее, тоже плевать, также как и на отведённый для посещения час, я всегда оставался куда больше и никто пинками не выгонял, плевать! Плевать! Только бы увидеть его красивое, пускай и измотанное, лицо. На часах 2:05, или 3:05, или 5:03, это было так не важно, что я не уверен смотрел ли на часы вообще, эти мысли случайно пришли, когда я бежал не разбирая дороги, но тело двигалось само, ноги знали, куда я хочу прибежать. Только лишь еле заметный рассвет указал на то, что было все же 5:03, утренняя свежеть и прекрасные краски в небе делали день уже замечательным, было так приятно и легко, холод почувствовать я так и не смог из-за быстрого бега, но знал наверняка: было прохладно. Редкие прохожие удивленно оборачивались, возможно, на самом деле я не смотрел им в след, глядели как на какое-то недоразумение. Только только открываешь глаза, выпиваешь дешёвый и отвратительный кофе, просто чтобы проснуться, делаешь, что привык по утрам, выходишь на нелюбимую работу в самый ранний час, и навстречу бежит парень с почти безумным взглядом, одетый явно не по погоде да и вообще не вписывающийся в это утро, лучше любого кофе бодрит и хочешь не хочешь, а глаза удивленно расширяются. Я бежал и людей становилось все больше, все такие одинаковые и я бы даже сказал на одно лицо, одеты как один хотя не удивлюсь, если на весь район здесь лишь один магазин одежды, в который, судя по всему, редко завозят что-то новое. Я бежал и думал о чем угодно, лишь бы отвлечься, но глаза карие и губы, когда-то пускай и тонкие но не менее красивые, мелькали перед глазами, заставляя бежать быстрее. Глаза и губы, губы и глаза, шея, нос, лохматые волосы, щеки, щеки, скулы, как же я хотел увидеть все это! От нахлынувших чувств глаза затянуло пеленой слез, невероятная тоска снова меня побеждает, в который раз я несу позорное звание проигравшего.       – Наконец...Наконец-то я здесь! – Дверь в который раз скрипнула, и я заметил, что теперь она делает это куда противнее, но кому какое дело! Передо мной койка, на которой я проводил больше времени, чем где бы то ни было, и человек на ней, с которым хотелось оставаться все больше и больше. Часы показывали 5:27, его расслабленное тело, казалось подтвердило мои опасения и что-то вроде паники на задворках сознания уже начало просыпаться. Я подошёл ближе.       – Ива! Проснись и пой! Ива! – Я подходил все ближе и ближе, но он продолжал лежать без намеков на какие-либо движения. – Пожалуйста, посмотри на меня, умоляю Ива.       – Подходить больше некуда, сверху вниз смотря на его еле прикрытые глаза и пересохшие губы я засмеялся как дурак, как чертов псих сбежавший от очередной сиделки.       – Который час? – Он повернул голову и теперь, глядя в потолок, выглядел хотя бы немного живее, так мне хотелось думать.       – Половина шестого. – Все ещё глупо улыбаясь, без какого либо стыда, отвечаю на вопрос.       – Почему ты здесь?       – Расскажу не поверишь. – Его взгляд, значащий а-ля «тогда что ты здесь вообще забыл», ответил яснее самых правильных слов, и я рассказал. Об этой сжирающей тоске, и о том как сильно соскучился, о том, что все было подозрительно хорошо и все в этом роде, мне как никогда хотелось говорить только приятные вещи, то что он хотел слышать и то, что мне хотелось сказать. Я сел на своё привычное место и уже как-то рефлекторно сплёл свои пальцы с его, но не почувствовал ничего в ответ. Противное чувство невзаимности могло бы сейчас задушить, если не учитывать, что кожа его сегодня как никогда бледна, щёк, кажется, не осталось совсем, а в урне я неслучайно заметил вчерашний завтрак, который он вообще-то съел. Изменения в нем были не такими уж и резкими, одному мне, дураку, замечать их совсем не хотелось, все ещё живя мечтами и хрупкими надеждами я решил игнорировать явные ухудшения. Не сегодня, так завтра. Значит, вот оно все как обернулось? Вчера он не съел завтрак, а сегодня уже не может сжать мою руку, чтобы была хотя бы иллюзия близости, хотя бы ощущение, что она, кажется, есть. И как давно это все началось? Мне хотелось сделать все как можно лучше, для своей эгоистичной натуры, чтоб лишний раз моё не такое уж и светлое, словно бриллиант чистой воды, сердце, не дрожало. Вчера я не захотел узнать больше или хоть как-то помочь, а сегодня за эти ошибки я, и правда, готов отдать жизнь. Сейчас как никогда ощущалась эта дальняя палата в конце коридора, сколько здесь лежало таких как он? В самом конце коридора.       – Ивайзуми. – Произношу его имя чтобы и самому убедиться, что оба все ещё здесь. Поворачивает голову в мою сторону и пристально смотрит, то ли любуясь, то ли изучая.       – Да? – Огонь все ещё горел, я видел его так ясно, отчетливо, но постоянно есть какое-то "но".       – Знаешь, моя жизнь была просто кошмарной, я жил в ужасе и хаосе совершенно не зная как выбраться, этот вечный страх и трусость, как ты можешь быть таким сильным, черт возьми?! – Я кричал и плакал, слезы текли не переставая, все мои страхи и мысли теперь перед ним в голом виде, мои противные слабости и отвратительные стороны. В его глазах не было осуждения, и я влюблялся в этот светлый взор, – почему же ты не можешь выйти сейчас со мной через эту дверь, почему? – На тон тише теперь говорю, и голова сама падает на его ноги, он снова смотрел в потолок, а я на его подбородок, вот так, лёжа, я в очередной раз запечатлел эту мелочь где-то глубоко в себе, где-то, где останется она навечно. За окном утро набирало все больше власти, и палату заливал приятный, утренний свет, пытающийся внести хотя бы какой-то порядок в этот хаос.       – Тоору, мой милый Тоору...у всего есть конец. – Рука его, наконец, еле сжала мою, но теперь это не могло принести никакой радости. Тихо лёжа на его ногах и молча роняя слезы на одеяло я винил себя, будто бы мог его спасти, но упустил все возможности. Мне хотелось стереть эту фразу из своей памяти, сделать вид, что не услышал и продолжить как и раньше приходить к нему с едой, которую он так любил, слышать скрип двери и каждый день страшиться парадной, это все, ради чего я жил. Хотелось сделать вид, что не услышал, но слова были произнесены достаточно громко.       – Нет, не бросай меня, Ива, прошу. – Новый приступ слёз было невозможно сдержать, теперь уже не получалось молча и тихо. Я зарыдал словно ребёнок.       – Знаешь, Ива, когда-то давно я запретил себе мечтать, но ты...ты стал моей мечтой. – Он смотрел на меня и лицо его еле заметно преображалось, этого я и хотел, увидеть хотя бы какие-то изменения, чтобы было что запечатлеть снова.       – А ты моей. – Слова, которые я услышал в последний раз его голосом будут как кошмаром, так и отрадой. Вот так летело время, я лежал уже рядом, смотрел на его профиль и изучал, до последнего вздоха, до последнего слова. Лежать вот так рядом, до тех пор, пока рука не ослабнет совсем, а веки не станут тяжелыми, лежать вот так рядом и ощущать всю его скорбь, делить все эмоции и чувства на двоих, будто мы одно целое, но я никогда этого не отрицал. Эта связь была всегда выше дружеской или даже любовной, чувствовать его не только морально, но и физически казалось чем-то нормальным, совсем не из ряда вон. Испытывать ту же боль, что и он, ту же радость и грусть, это было проклятием или же даром? Я никак не мог найти ответа, и до сих пор не могу, до самого последнего мгновения мне хотелось ощущать нашу близость. Прошёл час, два, пять, рука ослабла и он почти не дышал, а все что мог сделать я — лишь смотреть на то, как бывший когда-то пламенем, теперь стал догоревшей свечой, дыхание, медленное и размеренное, все ещё успокаивало и меня и его, дыхание еле слышное, все ещё говорило: «покамест жив». Глаз под тяжелыми веками рассмотреть больше было нельзя, оставались минуты, а возможно несчастные пара секунд, и эта нить, что все ещё прочно нас связывала вдруг задергалась, толкая меня на безумные поступки, бездумные слова которые из нас никто и никогда не произносил. Я подвинулся как можно ближе, не нарушая покоя и прошептал достаточно громко, чтоб быть уверенным, что он услышит. Слова, которые не нуждались в озвучивании вдруг захотелось произнести.       – Я люблю тебя, Ивайзуми. И всегда любил. – Мы оба знали это, и потому быть первым, кто наконец сказал, было чуть ли не гордостью. Горло сжало противно, до боли, и расплываться все стало сильнее, я не заметил как руку его сжал сильнее, до боли в костяшках своих, не заметил как вторая ладонь, будто сама знала что делать, мягко легла на щеку его, влажную то ли от пота то ли от слез. Если ты плачешь, ответь почему. Неизбежность тебя довела, или отчаяние? Слезы, на которые уходят остатки сил, так важны? Неужто больно настолько, что готов страдать больше, лишь бы отпустить хотя бы малую часть огромного чувства? Теперь ты не назовёшь меня плаксой, и не только потому, что говорить уже физически не хватает сил, а потому, что теперь плачешь и ты тоже. Я все думал и думал, думал и думал над тем, что больше не имеет смысла, все ещё глупо мечтал о тебе, так глупо и наивно ты выглядел в моих фантазиях, светлый и чистый твой облик ни за что не сотрется из сердца, нежные прикосновения кожа моя будет помнить до самого гроба, сверкающая улыбка станет светом моим во тьме. О ещё одном дне я просить и не смел, грубость это или неуважение, но где-то внутри моя слабость вопила, раз уж ты дня не протянешь, то останься хотя бы на пол. Тело, бледное и холодное рядом, не согревало теперь, холод пронзал до костей, а противная тишина отдавалась еле слышным звоном.       В этой палате нас двое, мы лежим на одной, тесной койке, я смотрю на твои синеватые веки и сжимаю ладонь в своей, мне хотелось бы прикоснуться ещё раз к твоей влажной щеке, мне хотелось бы все же услышать, из твоих ус, те же сладкие речи, что и я произнёс без сомнений, и пускай в них нужды совсем не было, и пускай я все знал наперёд, возможно и вовсе плевать, я хотел бы, чтоб ты говорил. Звон в ушах причиняет боль, пальцы сжимаю до хруста, это легкое дежавю, я снова кричу во все горло, я снова пытаюсь помочь себе этим пустым и болезненным криком, будто станет от этого легче, будто встанет он и заткнет. Крики были слышны, я уверен, но никто не спешил проверять, может помощь нужна, или может, вы хотели бы умереть? Я кричал и кричал ещё громче, обнимая и что-то шепча, говорил ли ему о любви, или вовсе несвязный бред? Его запах, пропитанный насквозь больницей, исчез, будто не было вовсе, вместо этого мне отчётливо слышался свой, такой сладкий, родной. Руки свисают вдоль койки, я все ещё рядом, здесь, и пускай твоё тело мертво, отпускать ещё было рано, руки свисают вдоль койки, голова прижата к плечу, мне вдруг вспомнилось столько историй, которых ещё ты не знал, зритель мой, слушатель и собеседник, мне жаль, что прощаюсь с тобой, в мире ином, как его называют, встретимся вновь, обещаю. А сейчас посижу ещё каплю, подожду таких редких врачей, и расстанусь, но не без боя, с бренным телом твоим, навсегда. Пустота больше не отпускает, мы с ней под руку выйдем на свет, где в толпе без эмоций и скорби, день последний твой впишут в блокнот, «дата смерти» и время, наверное, так нужны им, ох как нужны! Перешёптываясь и спеша, увезут на носилках тебя, белой простыню неаккуратно накроют обыденным взмахом, вслед смотреть, или что-то сказать не хотелось от слова совсем. Я запомнил последнее слово, я запомнил, что нужно запомнить, эти руки, лицо и улыбка, это все, что я помню теперь, мне не нужно смотреть тебе вслед, и искать недосказанных слов, ты ушёл не жалея, и я, будь уверен, был счастлив с тобой. Из больницы, один, с пустотою, я выйду, взмахнув крылом, облик свой в зеркалах не узнаю, крыльев тяжесть теперь словно сон.       Перед все ещё пугающим зданием я стоял сейчас будто впервые, опустошение, горе, отчаяние будто унесли вместе с ним, я смотрел на пугающее здание и не замечал удаляющихся сзади шагов, легких и в то же время тяжелых, медленных и задумчивых, их невозможно было не заметить, и они так и остались где-то далеко, на задворках памяти, куда я никогда не загляну. Здание, наполняющее болью и страданием больше не пугало так как раньше, радоваться этому было бы глупо и нетактично, быть счастливым, потому что боль пережитая мной - не моя, верх безумия, остатки человечности не давали отпускать горе от утраты и я запечатлел в памяти все то, что нужно было и что обещал. Человечность и совесть не давали забыть эту боль, но было кое-что ещё. Шаги, наполненные болью, которые я так не хотел слышать, напоминали о том, что было все это взаправду, потеря и скорбь, пустота и вина, отчаяние и страх. Шаги, которые въедятся не только в мозг, но и в сердце, останутся навсегда тяжелым грузом, будто говоря: «Его потерял не только я, но и ты тоже.»