несчастные семьи несчастны по-разному: социальный комментарий

Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Уж от кого-кого, а от них никак нельзя было ожидать, чтобы они попали в какую-нибудь странную или загадочную ситуацию. Мистер и миссис Дурсль весьма неодобрительно относились к любым странностям, загадкам и прочей ерунде. В том числе и поэтому — хотя и не только поэтому, — Вернон Дурсль относился к своему кузену Николасу Энджелу с некоторым пренебрежением. Не с полным пренебрежением, что важно: его кузен был констеблем в Лондоне, а представителей закона и порядка Вернон Дурсль уважал, потому что закон и порядок всегда были на его стороне. Однако Николас проводил слишком много времени за тем, что бегал по неподобающим районам Лондона, общался со всяким сбродом и расследовал странности и загадки, к которым Дурсли питали неприятие — и это делало Николаса в глазах Вернона Дурсля человеком не высшего сорта. — Он всегда таким был, сколько его помню, — сказал Вернон Дурсль в то утро, отложив газету по причине важного семейного разговора. — Кроме 79-го. В 79-м он хотел быть лягушонком Кермитом. Маленький Гарри, до того момента совершенно не заинтересованный в разговоре взрослых, оторвал взгляд от кратера в центре горки горохового пюре — очередная попытка тёти Петуньи заставить всех питаться здоровой пищей не вызывала восторга даже у него, — и заметно оживился. Гарри любил маппетов, и человек, который хотел стать лягушонком Кермитом, не мог не вызывать у него интерес. Что касается полиции, то даже если бы он мог в полной мере понять, чем занимается констебль, а это трудно сделать, если тебе чуть больше пяти и ты редко смотришь телевизор, то он всё равно был бы не слишком впечатлен, поскольку от представителей закона и порядка уже сейчас он не ожидал ничего хорошего — ведь закон и порядок всегда были на стороне дяди Вернона. Николас Энджел появился на Тисовой улице спустя час после завтрака, когда гороховое пюре было счищено с тарелок в мусорный бак, а смирившаяся Петунья нажарила стопку блинчиков с сиропом и хрустящего бекона. Любой обитатель Тисовой улицы, решивший выглянуть в окно, немедленно узнал бы в Николасе родственника Вернона Дурсля. Дело было даже не в пшенично-светлых волосах, серых до прозрачности глазах и розовой от солнца шее; Николас Энджел был окружен аурой нормальности, как место преступления окружают полицейской лентой. Всё в нём, от форменной стрижки до одежды практичных бежевых цветов, сообщало миру, что Николас Энджел очень обычный, очень приличный молодой человек примерно двадцати лет. Тисовая улица подходила Николасу так же идеально, как его начищенные до блеска туфли. Все дома на Тисовой улице были приятно-одинаковыми, на подстриженных газонах не лежали игрушки, а соседи были вежливы друг с другом ровно настолько, насколько необходимо, чтобы создавать образ респектабельных людей, вовлеченных в жизнь района, и ни на йоту больше. Николас не в первый раз подумал, что хотел бы жить в таком образцовом пригороде или небольшом городе — разумеется, в старости, когда все преступления Лондона будут раскрыты и он сможет выйти на законную пенсию. Поправив внушительную коробку, которую он держал подмышкой всё это время, и пригладив встопорщенную прядь светлых волос, не пожелавшую подчиняться расческе, Николас позвонил в нужный дом. На звонок ответил громкий детский рёв, потом раздались грузные шаги, и дверь открылась, являя миру и Николасу лицо Вернона Дурсля, похожее на его собственное, но словно бы искаженное кривым зеркалом. Вернон Дурсль был шире, его щеки были ярче и круглее, светлые глаза при улыбке совсем терялись в складках на лице, а всё внимание притягивали к себе пышные усы, предмет особой гордости Вернона. Не в первый раз Николас подумал, что Вернон похож на его отца — человека, которого Николас в сознательном возрасте не застал, — намного больше, чем сам Николас. — А вот и мой кузен! — громогласно объявил Вернон и сгреб Николаса в объятья, немного оторвав от пола. — Петунья! Ему нужна двойная порция обеда, в этой его академии их видно голодом морят, чтоб учились лучше! — Я окончил академию год назад, — со смешком ответил Николас. — И нас прекрасно кормили. Это всё работа — приходится много бегать. — Ничего, — утешил Вернон, продолжая держать кузена за плечо, — однажды ты получишь достаточно повышений, чтобы сесть в кабинетное кресло и не вставать с него больше никогда. Может, тогда станешь больше похож на Дурсля! Николас улыбнулся, хотя в глубине души надеялся, что повышение ему светит очень и очень не скоро, ведь работу на улицах он считал самой важной и самой интересной часть своей профессии. Если повезет, думал он, ему не стать сержантом до тридцати инспектором до пятидесяти, и боже упаси подняться еще выше — туда, где работа полицейского превращается в политику. — Где же твоя машина? — спросил Вернон, выглянув в окно: машину он полагал чем-то вроде мужского достоинства, не привязанного к мужчине кровью и плотью только по недосмотру машиностроителей и Господа. — Я пришёл со станции пешком, — объяснил Николас, перехватывая коробку и одновременно с этим избавляясь от верхней одежды. — Мне кажется лишней тратой денег иметь машину в Лондоне, когда у нас есть прекрасно функционирующая система общественного транспорта. — Нонсенс! Если тебе слишком мало платят, ты можешь купить подержанную машину у моего знакомого, я дам тебе его телефон — тебе нужно только обязательно сказать, что ты от меня, меня, — тут Вернон немного понизил голос, — уважают, если ты меня понимаешь. Работающему человеку без машины никак нельзя! — У Николаса нет машины? — Петунья выглянула в гостиную одновременно с тем, как Вернон втащил туда Николаса за плечо. — Вернон, ты должен дать ему телефон своего знакомого, может быть, ему будет по карману что-то из его подержанных автомобилей? Работающему человеку без машины нельзя! Николас улыбнулся еще натянутее. — Спасибо, — спорить с Дурслями было бесполезно, как Дурсль наполовину, он это понимал. — Здравствуй, Петунья. — Здравствуй, Николас. Я присоединюсь к вам через пару минут, только достану пирог... — А пока что ты мог бы брать служебную машину. В полиции ведь всё ещё есть служебные машины? — продолжал Вернон. — Я не могу использовать служебную машину для личных целей, — пояснил Николас, хмуря светлые брови. — Нет? — удивился Вернон. — Нет, — подтвердил Николас. — Странно. Я помню времена, когда ты везде разъезжал в полицейской машине с мигалками! — глаза Вернона заблестели, Николас моргнул — и рассмеялся. — Мне было пять! И это была игрушечная машина... Кстати, об этом, — Николас подставил щеку, чтобы Петунья, проходя мимо с пирогом, чмокнула его в знак приветствия, — я привез вашему мальчику подарок. Я, м, я проверил, она для детей от трех лет, но всё-таки присматривайте за ним, в ней много мелких деталей... Он поставил коробку — с нарисованной на ней полицейской машиной и множеством ярких надписей, которые обещали, что машина будет гудеть, мигать, ездить и делать другие замечательные вещи, от которых у родителей появится здоровое желание разбить молотком и игрушку, и голову того, кто ее подарил, — на журнальный столик и наконец осмотрелся в гостиной как следует. Обстановка была приличная, с большим камином и телевизором новейшей модели — Дурсли теперь могли себе это позволить, и как люди, которые смогли себе это позволить только недавно, стремились это продемонстрировать. Нигде не было ни пылинки — меньше Николас от Петуньи и не ожидал. На стенах, полочках и тумбочках теснились многочисленные фотографии — с родителями, со свадьбы, с маленьким Дадли. Возможно, на одной из фотографий с многочисленными кузенами затесался и Николас, трудно было сказать так сразу — дети на старых фото все похожи между собой, с домашними стрижками под горшок и в одежде, которая кочевала от старшего к младшему через все ветви семьи. Вернон, конечно, выделялся и здесь: размерами и формой частной школы. Николас смутно помнил его старшеклассником, когда сам еще водил машину без педалей. Маленькому Николасу Вернон казался огромной красной скалой. — Дадликусик! — крикнула Петунья. — Беги скорее сказать «привет» дяде Николасу! Со второго этажа — где, видимо, находилась детская, — раздался громкий рёв, не плаксивый, скорее похожий на звук, который может издать возмущенный буйвол или сильно занятый своим делом паровоз, не желающий сворачивать с рельс. — Дадлик! — повторила Петунья сладко-сладко. — Дядя Николас принёс тебе подарок! Видимо, это заставило Дадлика задуматься, потому что рев прекратился, а потом и вовсе раздался громкий топот. Грохочущие звуки скатились вниз по лестнице, и мальчишечье лицо, еще более круглое и розовое, чем у Вернона, лучисто засияло на всю гостиную. — Ооо, пирог! — оживленно сказал мальчик. — Ооо! Машина! — Никакой машины, пока не скажешь «привет», — нежно вклинилась Петунья. — Привет, — сказал Дадли, не глядя в сторону гостя. — «Привет, дядя Николас», Дадли. — Привет, дядя Николас, Дадли, — повторил Дадли скомкано. Вернон басисто расхохотался, Петунья смутилась, Николас остановился между неловкостью и весельем и вымученно улыбнулся. — Дети, — сказал он, потому что это обычно говорили люди, когда не знали, как вести себя с ребенком — а Николас не знал, как себя вести с детьми, даже когда был одним из них. — Он у нас такой. Очень конкретный молодой человек, — с удовлетворением объяснил Вернон. Дадли одной рукой сгреб себе кусок пирога, другой вытряхнул машину из коробки на пол и изучающе потрогал ее ногой. — Тетушка Мардж подарила машину побольше, — объявил он. — Тетушка Мардж зарабатывает больше, чем дядя Николас, — сказала Петунья умиленным тоном, который обычно приберегают для тех случаев, когда ребенок говорит что-то ужасно милое и по-детски наивное. Николас смущенно поерзал. — Она может сигналить и светиться, как настоящая полицейская машина. Я хотел такую, когда был маленьким. — Тетушка Мардж подарила пожарную машину. У нее есть мигалки, сирены и еще выдвижная лестница. Вжж, — Дадли показал, как выдвигается лестница, взмахнув рукой с пирогом. — Но она уже сломалась, так что это тоже ничего. — Дадлик, погода такая хорошая, почему бы тебе не поиграть с новой машинкой на улице? — проворковала Петунья. Дадли скривился, но взял машину двумя руками — оставив на ней следы джема из пирога и заставив Николаса болезненно поморщиться, — и важно ушел. — Мужчина растет! А? — Вернон подтолкнул Николаса локтем. — Похож на моего шефа, — подтвердил Николас. Это вызвало у Вернона новую бурю восторгов и рассуждений о том, что Дадли вырастет большим начальником, это уж точно, но только не на этой вашей государственной службе, Дадли пойдет в бизнес, как его папа, и кстати, слышал ли Николас о том, какой выгодный контракт на поставку дрелей заключила фирма силами Вернона? Вернона и Петунью Николас не видел с того момента, как они стали мистером и миссис Дурсль. Его пригласили на свадьбу, и Вернон многократно повторил Петунье, что это его кузен и что он собирается стать полицейским, не то что некоторые молодые люди, которых мы с тобой знаем, да, дорогая? — Николас кивал, как болванчик, и желал молодым счастья, но мыслями был далеко, на стандартизированных тестах и тренировочных операциях. Пока он учился в полицейской академии, ему едва хватало времени, чтобы заглянуть к матери, о более дальних родственниках речи не шло — это спровоцировало у Вернона и Петуньи незамедлительную дискуссию о том, пойдет ли Дадли в будущем на пользу частная школа-пансионат или стресс от расставания с семьей будет слишком сильным, — теперь Николас наверстывал, навещая кузенов, кузинов, дядь и теть, везде чувствуя себя немного не к месту, как чувствовала себя всю жизнь его мать. Однако семья есть семья, и в моменты вроде этого, за домашним пирогом и ничего не значащей болтовней о ценах на бензин и рассаде роз, Николас чувствовал себя почти умиротворенно. Может быть, однажды он заведет свою семью, жену, ребенка, домик в пригороде, и тогда его отпустит грызущее желание бежать, делать, быть первым, быть идеальным? Может быть, тогда он будет счастлив? Дурсли выглядели счастливыми... Петунья, извинившись, ушла разогревать духовку, чтобы поставить обед. Оставшись наедине с кузеном, Вернон подмигнул и воровато достал металлическую коробочку с сигарами. Николас с улыбкой покачал головой. — Я никому не скажу, ну, — Вернон попытался всучить сигару силой, но на стороне Николаса была полицейская подготовка, и он легко улизнул. — Я лучше подышу минутку свежим воздухом. Вернон крякнул и отмахнулся, и Николас, предоставленный на какое-то время самому себе, действительно отправился на задний двор. Розовые кусты, солнце и убегающие вдаль крыши одинаковых аккуратных домов — Николас был полицейским, и инстинкты говорили ему, что фасад ничего не значит, но обывательской его части казалось, что в таком мирном месте не может случиться ничего плохого, и полицейские здесь нужны разве что для того, чтобы читать в школах лекции о правилах дорожного движения. Ах, если бы вся Англия была такой образцово-показательной, как этот район! Николас бы не нашел, чем занять себя без полицейской работы, и, вероятно, скончался бы от безделья, но это была бы малая плата за благополучие целой страны. — Здравствуй, Дадли, — Дадли сидел между розовыми кустами и копал своей новой машинкой землю. Николас, ни разу в жизни не применивший вещь не по ее прямому назначению, содрогнулся и смущенно отвел взгляд. Взгляд наткнулся на второго мальчика, и полицейский внутри Николаса сделал мгновенную стойку на потенциального нарушителя порядка. Темноволосый, лохматый, в одежде на пару размеров больше нужного — он явно был не с этой улицы, не из этого района и вообще из другого мира. Бродяжка, который забрался в сад, чтобы поспать под кустами? Стараясь не делать резких движений, Николас обошел Дадли и встал между ним и вторым мальчиком. — Ты не говорил, что у тебя в гостях друг, — сказал он мягко, не сводя со второго ребенка взгляда. Если Дадли испугается, на его крик прибегут Вернон и Петунья, и это точно спугнет мальчика, и Николас не сможет сообщить о нем в социальную службу района... — Нгх, — невозмутимо отозвался Дадли, продолжая рыть кратер. — Это не друг. Это Гарри. Он тут живет. — Я тут живу, — подтвердил сидящий под кустами Гарри. — Хорошо, — неуверенно ответил Николас. Оставалось надеяться, что дети имели в виду, что Гарри живет по соседству, а не прямо под этими кустами. — Здравствуй, Гарри. Я Николас, кузен дяди Вернона. Гарри склонил голову набок. — Который хотел стать Кермитом? — он был разочарован: от человека, который претендовал на роль лучшего в мире маппета, Гарри ожидал чего-то вроде глаз навыкате, рта на пол лица и зеленой фетровой кожи, а Николас оказался самым обычным дядькой, бесцветным и прилизанным, не считая встопорщенной прядки с одного края. Николас открыл рот, подумал, закрыл рот и кивнул. — Значит, дядя Вернон рассказывал обо мне? — Ага. Сказал не путаться под ногами, — подтвердил Гарри. — Сказал не путаться под ногами, — повторил Дадли нараспев и показал кустам язык. Николас почувствовал себя немного лучше и расслабил плечи. Если Вернон знает, что мальчик в их доме, и даже провел разговор о гостях (разумеется, припомнив великое лето лягушонка Кермита 79-го года), значит вряд ли это бродяжка или очень юный домушник. Может быть, родители оставили его здесь на пару часов? В детстве Николасу много приходилось сидеть у соседей, если маме нужно было уйти, а нянька не успевала приехать к сроку. — Приятно познакомиться, Гарри. Гарри издал задумчивый звук. — Если вы кузен дяди Вернона, почему вы не толстый? — Ну, — Николас прокашлялся и потер стремительно розовеющую шею со стороны затылка. — Родственники не обязательно похожи друг на друга. В одной семье могут быть толстые и худые люди. Например, как Дадли и Петунья. — Дадли толстый, — Гарри кивнул. — И тётя Мардж толстая. А вы нет. — Ну... — Николас снова замешкался. — Моя мама очень худая. А папа был толстый, как дядя Вернон. Это заставило Гарри задуматься, но ненадолго, потому что через пару мгновений в него врезался пущенный на манер снежка комок грязи. Гарри взвизгнул и забился глубже под куст. Дадли снова показал кусту язык. — Это мы нормальные, а ты тощий. И ты, — Дадли пристально посмотрел на Николаса снизу вверх, вытирая об одежду грязные руки. — Может, ты тоже фрик? Николас почувствовал себя сильно за пределами своей тарелки, и снова беспомощно потер шею. — Ты не очень хорошо поступил, когда кинул в Гарри грязью. — Сам виноват, — невозмутимо сказал Дадли. Копать машиной землю ему надоело, и он принялся бесцельно стучать ей по бордюру. — Не виноват! — громко крикнул Гарри из кустов. — Виноват. — Не виноват! — Николас, мы тебя потеряли! О, ты разговариваешь с Дадликусиком, — тон Петуньи мгновенно сменился с встревоженного на умиленный. — Тогда конечно, конечно... Дадлик, милый, мамочка же просила не рыть ямки во дворе! — Я не могу рыть ямки в доме, — здраво возразил Дадли. — Дадли, ммм, Дадли тут, — Николас снова замешкался, не зная, как лучше сказать, — Дадли немного повздорил со вторым мальчиком и кинул в него грязью. Я пытался объяснить ему, что так делать нельзя, но... — О, боже! Гарри! — Петунья всплеснула руками. — Немедленно поди сюда! Гарри, еще более лохматый, нехотя вылез из зарослей и подошел к Петунье. Он был маленький, почти такой же маленький, каким был Николас в его возрасте, и футболка висела на нем мешком, почти полностью скрывая шорты — хотя теперь Николас видел, что это не лохмотья, как ему показалось раньше, а вполне приличная одежда, не рваная и чистая, не считая грязного пятна от броска Дадли и пыльных пятен на коленках. — Пять минут в саду и уже весь изгваздался, — Петунья поджала губы. — Это Дадли, — Гарри хмуро показал пальцем на Дадли. Дадли снова показал язык. — Это действительно Дадли, я свидетель, — подтвердил Николас. — Гарри сам виноват. Он прекрасно знает, что если не хочет проблем, он не должен злить Дадликусика! И все равно каждый раз... — Петунья скорбно покачала головой и присела, чтобы посмотреть вблизи, насколько все плохо с футболкой. Увиденное ее расстроило, она сильно дернула Гарри за подол и только потом отстранилась. — Я тебя предупреждала, что если ты испортишь еще что-то из одежды, ты будешь стирать себе сам? — Да, тётя Петунья. — Немедленно иди переоденься и положи вещи в корзину. Это последний раз, когда я стираю твои вещи, ты меня слышал? Последний, — Петунья подтолкнула Гарри к дому. Дадли показал язык. Гарри показал язык в ответ. Дадли кинул в него машинкой, но она была слишком тяжелой, не долетела до Гарри пару шагов и упала на дорожку, треснув корпусом. — Дадлик! Твоя новая машинка! — Это Гарри виноват, — сообщил Дадли. — Гарри! Что ты все еще делаешь во дворе? Гарри поспешно скрылся в доме. — Соседский ребенок? — участливо спросил Николас. — Ох, если бы, — Петунья горестно вздохнула и сказала, понизив голос, словно делилась большим секретом: — Мой племянник. Боже, индейка! Николас, прошу тебя, иди в гостиную, Вернон хотел показать тебе свой каталог дрелей, а мне нужно заняться обедом. Дадликусик, дай мама поцелует твои сладкие щечки! Когда Николас вернулся в дом, Гарри сидел на лестнице. Из-за шапки торчащих во все стороны волос его голова казалась слишком большой для маленького тела, а новая футболка, еще больше предыдущей, болталась на нем, как плащ-палатка. Николас остановился перед ним, не зная, куда деваться от неловкости, и растерянно потер шею. — Скучаешь по папе с мамой, а? — спросил он наугад. Гарри моргнул и свел вместе крошечные бровки, словно Николас спросил у него, как извлечь квадратный корень из трехзначного числа, а еще через пару мгновений в дом вошла Петунья, и Гарри припустил на второй этаж до того, как она успела его заметить. Смотреть каталог дрелей после общения с детьми было чистым наслаждением. Вернон действительно разбирался в своем деле и был счастлив рассказать, чем отличается одна модель от другой, а Николас никогда не упускал возможности узнать что-то новое, и пока не кончился толстый журнал, полный глянцевых картинок с заманчиво блестящими кнопочками и сверлами, они были вполне счастливы. Однако полицейский в Николасе никак не желал успокаиваться, и когда Вернон захотел переключиться на электропилы и зашуршал по ящикам комода в поисках второй части каталога, Николас аккуратно вклинился с вопросом. — Ах, Гарри, — Вернон поморщился. — Неприятная история. Такого не могло бы случиться у Дурслей, я тебе говорю. Его родители, они, как бы сказать — они были фриками, понимаешь? — Николас не понимал, но на всякий случай кивнул. — В общем, однажды произошел несчастный случай. — Дорожная авария, — похолодев, то ли спросил, то ли поправил Николас. — Да. Автомобильная авария. Вроде бы папаша напился и выехал на встречку, а может и мамаша — я не понимаю, как у Петуньи могла быть такая ненормальная сестра? — бормотание Вернона стало тише, он отвернулся и потер шею почти таким же жестом, как Николас, скрывая неловкость. Историю рассказывали не в первый раз: врачам, нянькам, продавщицам в местном супермаркете; но каждый раз это было неприятно, как вскрывать нарыв, под которым прятался еще один нарыв, еще более мерзкий. — И они погибли? — Мгновенно, — подтвердил Вернон с облегчением. — Кроме нас, родственников у Гарри не осталось. Мы думали о том, чтобы отправить его в приют, нам бы одного Дадли поднять, сам понимаешь, но там что-то странное с бумагами, да и не чужой все-таки... У Николаса голова шла кругом, и понять что-то прямо сейчас ему было сложно. Он ожидал каких-то новостей, когда собирался в гости этим утром, но это было за гранью его фантазии. Автокатастрофы, сироты, приюты — как из мексиканской мыльной оперы. Не из жизни нормального, уважаемого семейства вроде Дурслей. Напряженное лицо Вернона подтверждало, что ему это все тоже кажется далеко за пределами нормального, и он этому очень сильно не рад. — Мне так жаль. Давно это случилось? — Четыре года назад. Николас подскочил, задев коленями и едва не опрокинув журнальный столик. — Что?! И вы молчали? Николас бы понял, если бы это случилось вчера или пару недель назад, но четыре года! За четыре года новость о том, что Вернон и Петунья Дурсль воспитывают двух мальчиков вместо одного, могла не дойти до него через сплетни родственников только если Вернон намеренно это скрывал. И снова Вернон подтвердил его мысли, мгновенно побагровев. — А я по-твоему должен обзвонить всех и сказать: эй, привет, у меня тут маленький фрик в чулане, его папаша алкоголик, мамаша наркоманка, оба чокнутые и они разбились на дороге, оставив своего мальчишку нищим у нас на пороге, о, и, кстати, нет никаких гарантий, что он не станет наркоманом и малолетним преступником еще до восемнадцати? — прошипел он, склонившись к лицу Николаса и брызнув от напряжения слюной. — А? Что скажут другие, как ты думаешь? Николас поджал губы. Уж он-то прекрасно знал, что скажут другие. Как они будут морщить носы и за спиной говорить: а это Вернон, вы слышали, у него дома живет тако-ое... Когда Николас был розовощек и наивен, он наслушался такого о своей матери, которая совершила страшное преступление, забеременев от мужчины, который умер раньше, чем успел на ней жениться, ну а после того, как его дядя Дерек оказался за решеткой, большая часть родственников со стороны отца просто испарилась из их жизни, и если бы Энджелы и Дурсли-старшие не жили в соседних районах, кто знает, может быть, он бы и в гостях у Вернона сейчас не сидел. Да, он не хотел, чтобы Вернон и его семья столкнулись с таким же отторжением. И всё же, если бы он хотя бы знал, что в доме будет второй ребенок, он принес бы два подарка и не чувствовал себя так неловко. — Не можете же вы правда прятать его в чулане до совершеннолетия, — сказал Николас мягко. — Мы можем попытаться, — фыркнул Вернон. Цвет его лица постепенно стал более здоровым, и он вздохнул. — Ну его. Давай лучше о пилах. Я покажу тебе такую красавицу — ночами будет сниться... Николас заглянул на кухню еще через полчаса, чтобы попрощаться и выпить стакан воды. — Не останешься на обед? — Петунья разочарованно всплеснула тонкими белыми руками. Удивительно, как он не заметил этого раньше: когда Петунья не окружала восторгом Дадликусика, она напоминала Николасу маму, какой он помнил ее со своих школьных лет — всегда встревоженную, как бы чего не вышло, всегда усталую, всегда готовую улыбнуться соседям или социальным работникам, доказывая, что у них тут абсолютно нормальная, совершенно счастливая семья. — Это ведь не из-за Гарри? — сходство стало еще сильнее, когда Петунья недовольно поджала губы. Дом Дурслей был в разы богаче, чем могла мечтать мисс Энджел в свои молодые годы, но на мгновение Николасу померещился запах дешевого отбеливателя и тушеной капусты (тушеной капустой действительно несло из кастрюли на плите). — Я знаю, мы не предупредили, но все так внезапно... Николас заверил, что с Гарри это никак не связано, он и не собирался засиживаться, у него вечерняя смена и нужно еще успеть вернуться в Лондон. Что-то в выражении лица Петуньи подсказывало, что Гарри все равно будет виноват в испорченных планах, и Николас в очередной раз поморщился от собственной неуклюжести. — Я знаю, какого мнения Вернон о нашей семье, и в общем-то он прав, но если вам вдруг понадобится помощь, или нужно будет с кем-то поговорить — моя мама всегда будет вам рада, да и Барбара тоже. И я, конечно. Звоните, если будет нужно. — Ох, я надеюсь, помощь полиции нам не понадобится хотя бы ближайшие несколько лет, — немного нервно отшутилась Петунья, и Николас поддержал ее коротким смешком, хотя шутка была так себе и сквозь нее проглядывало все то же усталое беспокойство. — Постой, у тебя тут... Она послюнявила палец и принялась приглаживать Николасу беспокойную торчащую прядку. Укладываться прядь не желала, Николас потерпел пару минут, не выдержал и перехватил руку Петуньи за запястье с натянуто-вежливой улыбкой; Петунья неожиданно задрожала губами и быстро отвернулась. — Вот как у этого, — последнее было произнесено с такой интонацией, словно речь шла не о мальчике, а о еноте, устроившем себе гнездо в мусорке на заднем дворе. — Как ни причесывай, все время эти лохмы... и люди смотрят... что я им скажу? Он, мол, в папашу, вы не подумайте, у нас-то все нормальные? Николас неловко помолчал. Петунья вздрогнула еще раз, выдохнула и расправила плечи. — Ты беги, Николас, беги, опоздаешь. Если только не передумал остаться на обед... Если бы Николас знал Петунью чуть лучше, он бы, возможно, предложил ей крепкое объятье. Если бы она не была членом семьи, он бы задал ей пару неприятных вопросов о том, как именно погибли родители маленького Гарри и что там такого странного с бумагами, что Вернон посчитал нужным это упомянуть. К сожалению, Николас замер в подвешенном положении между двумя выборами и в итоге не сделал ни одного, потому что момент прошел. Николас попросил попрощаться за него с мальчиками, послушно взял у Вернона визитку надежного человека, продающего подержанные машины, и с чувством выполненного семейного долга покинул дом номер четыре по Тисовой улице, намереваясь в ближайшие пару месяцев больше не иметь никаких дел ни с детьми, ни с родственниками, ни — особенно, — с родственниками с детьми. На Тисовой улице было все так же образцово и показательно, как и пару часов назад, разве что возле домов прибавилось одинаково дорогих, одинаково ухоженных автомобилей. Николас удовлетворенно отметил, что абсолютно все были с исправными аварийками и припаркованные по всем правилам дорожного движения. Полиции здесь действительно нечего было делать, и он легкой трусцой припустил в сторону станции, чтобы успеть на обеденный поезд и прибыть в участок с запасом времени, достаточным, чтобы принять душ. — Задает слишком много вопросов, — проворчал Вернон, раскрывая газету и складывая ноги на журнальный столик. — Люди, которые получают деньги за то, что задают вопросы, вроде полицейских, или журналистов, или всех этих ученых, не вызывают у меня никакого доверия. Зачем им все это знать, спрашивается? Да еще и машины нет. У меня в его годы было две машины. Одну я продал и вложился в акции... Дальнейший рассказ Петунья знала наизусть и слушала вполуха, не отвлекаясь от готовки — еще не зная точно, она чутьем догадывалась, что скоро ей предстояло выкинуть нетронутую капустную жижу и нажарить вместо нее вредной картошки фри, и торопилась нарезать ее впрок. Вернон поругал своего кузена еще немного, как предписывала традиция, в том числе затронув такие его вопиющие черты, как участие в марафонах (где это видано, чтобы человек бегал просто так, без цели?), жизнь в квартире (понастроят коробок, рассадники тараканов и дурных привычек) и даже отказ от курения (если мужчина брезгует сигарой, то что можно сказать о его мужественности? ничего хорошего, по мнению Вернона Дурсля). Впрочем, для Вернона это было почти ласковое обращение с нежно любимым младшим кузеном, и Николаса за всю тираду не назвали ни странным, ни чокнутым, а это говорило о некоторой доле уважения в его адрес, потому что оскорбления страшнее чем ненормальность в семье Дурслей не признавали. Разумеется, Вернону было с кем сравнить Николаса; на фоне таких образчиков человечества, как Джеймс и Лили Поттеры, а также их отпрыск, Николас был родственником, которым можно гордиться. Полицейский, между прочим — представитель закона и порядка. Туда абы кого не берут. Особенно всяких фриков и волшебников. Маленький Гарри, терпеливо выждав момент, когда Дадли, топоча ногами, отправится смотреть предобеденные мультики, снова выбрался во двор и на пробу нажал подряд все кнопки на новой машинке Дадли. Как обычно, побывав в руках кузена, игрушка почти мгновенно перестала отзываться на пульт управления, мигать и издавать звуки, но Гарри был не против катать её и издавать звуки сам, а светиться сирена через какое-то время начала по собственной воле, хотя Дадли и позаботился о том, чтобы она была разбита всмятку. Сделав машиной пару кругов по земле и потом по воздуху, Гарри заскучал и закинул её под куст. Таким образом, дядя Николас впечатлил его не больше, чем обычно впечатляли визиты тётушки Мардж, даже меньше — при нем не было злющего бульдога, способного загнать его на дерево.