Небоеспособные

- Ч-чё… чё я проспал?! Резко, по привычке, подхватиться не получилось. Да и глубоко вдохнуть – тоже… Слегка обалдевший со сна Камина только и сделал, что глухо ухнул от всего сразу: и от своего неосторожного движения, и от выдоха, который выбил из него рухнувший обниматься пацанёнок. - Братан, ты проснулся! Ты будешь жить!!! – Симон отчаянно вцепился в плечо и, кажется… - А ну-у не-е-е РЫ – ДАТЬ! – Камина всё же вскинулся и сел, от души хлопнув братана по спине; грудь справа так и прошило болью – как длинной спицей, – да запросился наружу мерзкий чесучий кашель. – Давай лучше рассказывай, что тут напроисходить успело, пока я дрых! Только сейчас он кинул взгляд по сторонам, замечая все остальные лица, голоса, протянутые руки: Йоко, Киттан, его сёстры, Россиу, дети… Кажется, каждый пытался хоть пальцем прикоснуться к лидеру, убедиться, что тот живой и настоящий. Пожимая руки в ответ (слабей, чем хотелось бы) и приветственно лыбясь во все стороны, Камина ухватил взглядом полутёмную, но определённо не подземную комнату, в которой находился, – и с головой окунулся в новости последних дней: захват Мега-Гуррена, едва не стоивший ему жизни; появление в их команде принцессы Нии; нападение Изящной Адине и её отступление; повторный бой с ней, захват пленника и победа… - Я проспал целую войну! – ужаснулся Камина. – Вы хоть кого-нибудь мне оставили?! Что за пленник-то? - Тот самый первый зверолюд, который доставил столько хлопот… - Вирал? – нахмурился он, припоминая. - Да, этот, с когтями… Полудохлый, с несвежими уже ранами. Как он вообще в меху залез? - Думали допросить его про Спирального короля и Столицу – не говорит, да и жрать отказывается. - Я поболтаю с ним, – решил Камина. *** Его не удалось разглядеть сразу. Только когда глаза привыкли в темноте, пленник медленно проступил из неё в самом углу – слишком компактный для своего роста, свернулся на полу неопрятным клочкастым комком. Неестественно и оттого жутковато: слишком человек на вид, а человеческий скелет не позволит так лечь: на боку, но макушкой в пол, подбородком кверху, а согнутое колено – едва ли не на плече. Спит? Дверь скрипнула, открываясь шире, – зверолюд тяжело вскинулся, от креплений на стене лязгнули цепи. - Привет, Вирал. Свет из приоткрытой двери – мерцает, отражаясь, в овальных зрачках: глубокая малахитная зелень с мягко-салатовыми отблесками. На нём ни кителя, ни даже повязок: бурый ком на плече, поперёк груди – всё запёкшаяся кровь да развороченные клочья кожи. Волосы на виске – такой же комок, но побольше. - Камина?.. – удивление в голосе едва различимо – настолько хриплый; будто ни звука не издавал все эти дни. Да и на лице, завешенном чёлкой, выражения не разглядеть – только по положению вскинутой головы и заметно это потрясение, едва не… радость? – Пацан говорил… что ты при смерти. - Ха, я немного прочнее, чем он думал! – Шаг вперёд – на полу что-то звякнуло, хрустнуло под подошвой, будто сухарями: опрокинутая миска. – Чего не ешь? Подохнуть решил? Вирал не собирался ударить в грязь лицом перед голой макакой. Показать своё превосходство, едва держась на ногах, – это просто очередное испытание, из которого нужно выйти победителем, даже если оно одно из последних в жизни. - Твоё какое дело, человек? Я не притронусь к этому, – Вирал даже попытался приосаниться – чуть ощерясь от того, как хрустнули ссохшиеся ошметья плоти на груди. - Эт ты так сбежать от боя со мной решил? Просто сдохнув от голода?! Камина коротким ударом пнул миску – так, чтоб подбить тонкую, несоразмерно звериным лапищам, ногу; едва удержав равновесие, с непринуждённым видом облокотился на косяк – под надменным золотистым взглядом пленника: прищур и хищный излом переносицы – то ли от презрения, то ли всё же от боли… - Я тебе не позволю обращаться со мной, как с животным в клетке, – не дрогнуть, не осесть: огонь, растёкшийся по ноге от удара прямо в косточку, – всего лишь ощущение, досадное ощущение… Только рычание в горле так и кипит, норовя прорваться: – И не тебе упр-рекать меня в избегании боя!.. Даже настолько потрёпанный и явно ослабевший – он был… красив? В этом своём зверином порыве, таком бессмысленном из-за длины цепей. Щёлк зубами, глаза совсем дикие – всего на секунду – и снова почти человек, с этим своим сдержанно-хрипловатым голосом, в котором рык притаился разве что на самом донце: - Что ты от меня хочешь? Я ничего вам не скажу. - Не скажешь – так в бою узнаем, – беззаботно парировал Камина, улыбнувшись – вместо того, чтоб отшатнуться, шагнул чуть ближе. – Вообще пленных брать и допрашивать – не мой стиль… То ли дело – подлатать достойного противника, чтоб сразиться на равных! Как думаешь? Протянутая рука – ровно на таком расстоянии, чтоб не дощёлкнули зубы, – трепанула светлую макушку; в ответ на столь неуважительный жест Вирал только скрипнул зубами. Сколько же язвительных слов крутилось сейчас на языке, но быть выше обезьяньих выходок – значило сохранить остатки достоинства. - Не думаю, что вы сможете ещё что-то узнать. Вас убьют в назидание остальным. Так было, так всегда будет и так должно быть, – тон почти торжественный: держать перед врагом лицо, когда заканчиваются силы держать осанку. – Люди – это зараза. Одержимы экспансией. Заполнить пространство себе подобными и уничтожить среду обитания – вот ваше предназначение. - А твоё-то в чём? Держать людей под землёй? - У меня оно служит порядку, а не деструкции. Договорив, Вирал устало прикрыл глаза: он своё сказал, и плевать на ответный вызывающий хмык. Когда он в последний раз засыпал нормально? Чёрт его знает. В этой тёмной комнатушке без часов не отличить день от ночи – только по смертельной усталости можно понять, что пора спать. Как хорошо, что люди не знают: лиши зверолюда сна – и он точно умрёт. Вот только перед смертью стоило бы показать всё, на что остался способен: ослабевший физически, Вирал мыслил всё так же бодро. Тронув ногой миску, он подковылял обратно к стене и медленно, тяжело осел на пол – опёрся спиной и запрокинул голову с видом абсолютного бессилия: - Как я могу есть вашу еду, если вам плевать на мои раны… - Да ты ж никого не подпускал к себе – даже перевязать! – искренне возмутился Камина: вот ещё, будет предъявлять тут… Неловко потоптавшись, он смотал с себя верхний слой бинта – чистый, накрученный от души и с явным избытком – и приблизился вплотную… Вирал не был уверен на сто процентов, что уловка сработает: всё же это враг. Но, как оказалось, у людей слишком добрая душа, чтобы раскусить злой умысел, – по крайней мере, у этого, склонившегося над зверолюдом… Рывок! Здоровому и невредимому – Камине доводилось уклоняться даже от стрелы. Теперь же – он лишь скованно дёрнулся в сторону и, охренев от вспышки боли, сдавленно охнул. Уже в падении – под жалкой, но неодолимой сейчас тяжестью нелюдского тела. - Любишь внезапные атаки? – прошипел Вирал сквозь зубы; опрокинувшись навзничь, Камина только и успел – поджать к шее плечо: кожу ожгло влажным жаром, и впились острия зубов. - Твою мать!!! – вскрик – нелогичный и глупый (у зверолюдов ведь нет матерей), а ещё глупей было – замереть на пару секунд: всё тело будто вспышкой прошило – от опасности, неожиданности, но будто бы… удовольствием? Столкнуть тварюгу – один рывок, пробивший грудь болью; ещё рывок – вдавить головой в пол. Как он и кинуться-то сумел – с заломанными за спину лапами, на которые не хватило длины цепей? - Ну и что ты сделаешь дальше? – выдавил Вирал – настолько обыденным тоном, насколько позволила прижатая к полу челюсть. Досадно: мог ведь кусок мяса выдрать – а только сжал, даже кожу толком не прокусив… Поколебался в решающий миг из-за заботливости голой макаки? Смешно. – Просто ляжешь на меня? – зверолюд невольно прижмурился: всё же в холодной комнатушке другое полуголое тело было единственным источником тепла. – Такая себе победа. - Ещё и стебаться решил?! – прорычал Камина; нахальный зверолюд так и напрашивался на то, чтоб с него сбили спесь, раз уж этого не сделали ни раны и голод, ни изломанная поза окровавленным виском в пол. – Получай обратку! И, не раздумывая особо – захваченный с головой не то возмущением, не то тем странным чувством, что щекотно (приятно?) расходилось от укушенного плеча вниз вдоль позвоночника, – куснул жёстко прижатого врага за ухо. Совершенно человеческое по форме, только… бархатнее, что ли? Очень холодное. Дальше не распробовал – сжал зубами вполсилы и отпустил: - Не нравится, когда с тобой так же? Животное… Сдавленный выдох из резко напрягшегося тела – и на чистом усилии воли Вирал фыркнул: - Зверолюда думаешь тупыми зубёшками напугать? – кривая острозубая ухмылка – попытка храбриться. Храбриться сквозь нарастающую боль в разодранном виске, сквозь непонятное, чужеродное томление где-то в глубине тела. - Да я тебя просто жалел, убогий! С искренним возмущением Камина встряхнул пленника – болезненно напряжённое, болезненно горячее тело, рванувшееся тут же так отчаянно и зло, что он едва не упал. Шипение – отрывистое, громкое, будто плевки; короткая возня – Камина навалился на зверолюда, с хрипом дыша: голова прижата к полу, ненавидяще пырит снизу вверх жёлтый глаз, и страха на отощалой физиономии – ни капли: - Й-йя не убогий, мак-хака! - …А надо бы… привязать получше… вместо этого! Одной рукой растрепав узел своего ремня, Камина не без труда протолкнул пряжку под тощей шеей – пытаясь беречь руки от щёлкающих зубов – и застегнул, как ошейник. Достаточно туго, чтоб зверолюд захрипел. Достаточно свободно, чтоб ещё мог дышать… - Ч-чт.. – Вирал даже договорить не успел: горло, слишком хрупкое для такого ремня, пережало с неожиданной силой. Добыть из него страх? Да ни в жизнь! В своей жизни солдат получал столько побоев, что давно отрешился от своего тела. – И что ты пытаеш-шься… этим доказать?.. – сипло вытолкнул он – на остатках воздуха. – Приручать собрался? - Не много ли чести для голой макаки? – неловко подшутил Камина. Наступив для подстраховки на конец ремня коленом, за ухо – уже тёплое, горячЕй пальцев – повернул белобрысую растрёпанную голову в другую сторону. Нахмурился, шевельнув ссохшийся бурый ком на виске: из-под него лениво засочилась на шею, пачкая ремень, свежая кровь. Странное ощущение: волнительная, колкая неправильность. Потому что животное не спросит о своём приручении, измученно таращась сквозь спутанные волосы, едва дыша… А человека, даже врага, так унижать – не пристало. - Да. Много чес-сти, – ответный оскал – почти ухмылка. Но разве у Вирала был выбор?.. Растеряв последние силы в своём отчаянном рывке, он не мог уже загасить боль – пульсирующе отчётливую, слишком много сразу, будто отпустило от сильного анальгетика. Кроме неё, прорывавшейся наружу тихими ослабело-агрессивными звуками, оставалось разве что удивление где-то на задворках сознания: человек собирался… так неуклюже… позаботиться? Этот человек… Да будь сейчас Вирал в руках кого угодно другого – лучше бы, собрав все силы, вскрыл себе когтями горло, но не оказался в таком жалком виде! - Всего-то башку твою дурную перевязать хотел, а ты… – ослабив хватку, Камина сместил нелюдское тело чуть удобней; рукой, придержавшей горячую костлявую спину, отчётливо ощутил дрожь: спазмами, волнами. Вряд ли Вирал дрожал бы сейчас от страха: слишком гордый, слишком много пережил уже, не дрогнув. А волосы эти светлые – там, где не слиплись, – мягонькие, будто мех, не сравнить с человеческими. Никак не вяжутся наощупь с таким поганым характером. Но сейчас – в самодельном ошейнике, истерзанный глубокими ранами, подрагивающий от боли – полуобморочно шипящий Вирал не вызывал уже никакого сопернического задора и неприязни, только непонятное щемящее чувство вроде жалости. Одно дело – причинять противнику боль в честном бою, другое – в попытках как-никак помочь… - Да тихо ты, не шипи… Давай тулово тебе перевяжу. Как с тебя вообще эту… кофту снять умудрились? Сквозь дурнотную слабость зверолюд ухмыльнулся: - Рыцарский китель?.. Им это далось нелегко. Белобрысый ещё не хвалился следами зубов? - Ты Киттана, что ли, покусал? – приподнял бровь Камина, примериваясь полоской бинта к ранам на зверолюдском теле – таком неожиданно беззащитном и хрупком в сопоставлении с когтистыми лапами: запавший живот, неровно, дёргано вздымающиеся рёбра – и разорванная до костей шкура посередине груди и на неловко поджатом плече. – Перевязать не дался, еду засушил – да ещё и гордишься этим, похоже… Раздаёшь пинки здравому смыслу? – Первый виток бинта лёг поперёк груди, прикрывая крохотные розовые соски – всего два, а Камина отчего-то думал, что у зверолюда их как минимум шесть будет… – Это по-нашему! Вирал слабо качнул головой и, прижмурясь, фыркнул: кажется, эта макака действительно думает, что они похожи? Как же наивно. Человек никогда не сможет понять зверолюда, не сможет даже рядом стоять – это нерушимая истина, которой он жил, усвоив однажды. - Отчего бы не гордиться тем, что я не позволил неприятному человеку меня… трогать? – насмешливо-высокомерный голос сбился: отчего-то такая стандартная процедура, как перевязка ран, к которой Вирал уже успел привыкнуть за жизнь, начала ощущаться волнительней и… сокровенней, что ли? Как такое может быть? Это же всего лишь бинты, раны и руки. Тёплые, осторожные руки без когтей… - Ого как! Значит, я тебе приятен, раз трогаю! – самоуверенно подмигнул Камина; виток за витком поверх кровавых растресканных корок – дуэль на словах с этим зубасто-когтистым существом, так настороженно замершим под человечьими прикосновениями, была отчего-то ещё увлекательнее, чем сражение с ним же на мехах. Вирал хапнул пастью воздух – надулся от возмущения: - У меня сейчас нет сил, чтобы с тобой расправиться. А тогда было в избытке! - Ха! Ни за что не проверю, что только из-за отсутствия сил ты так спокойно лежишь и терпишь перевязку! – не сдался Камина; завязал, сосредоточено прикусив язык, последний узелок и продолжил: – Мог бы пошипеть, поплеваться, в конце-то концов, если б хотел… Зверолюд облил врага презрением из-под полуприкрытых век: от лица и вниз по телу; Камина смотал с себя так много бинтов, что открылись слои, пропитанные кровью. По очертаниям, по размеру пятна – намётанный взгляд, чуть округлившись, определил: Тимируф буквально разорвал ему бок. Как вообще можно было выжить с такой раной? Да ещё и притащиться сюда, чтобы снова рисковать… - Почему ты это делаешь? – сторожко напряжённое тело чуть обмякло, будто теряя злой азартный запал. – Какая тебе с этого выгода? - Я помогаю тебе потому, – горделиво, насколько мог с разорванным боком, распрямился Камина, – что вижу достойного противника! И не могу допустить, чтоб ты бесчестно сгнил от ран. – То ли осознанно бравируя риском – даря звериным лапам больший запас длины цепей, – то ли просто в бестолковом желании устроить поудобнее, Камина не без труда подтянул пленника ближе к углу. И, чуть помедлив, прежде чем отстраниться, сквозь болезненное пыхтение договорил: – Я хочу… сразиться с тобой… ещё раз. В тебе… я вижу честь, подобную моей! - Никогда бы не подумал, что ты настолько безумен, – тише, чем до этого – словно кто-то ещё может услышать – произнёс Вирал. -- Лечить собственного врага, и ради чего? Ради перспективы снова бить друг другу морды? – Чуть глубже вдох – бинт, заботливо намотанный вокруг тела, – не чета сползающим кускам тряпья, которым его оборачивали в родном Теппелине. Почему противник, заклятый враг, относится к зверолюду лучше, чем сородичи? – Мне кажется, я недооценивал силу бессмысленности твоих поступков. Потребность выразить благодарность – хоть как-то, хоть чем-то – неразумная, но справедливая. Словами? Пустые слова никому не нужны. Но оценит ли Камина в свою сторону жест? Усилием оторвавшись от стены, Вирал прикрыл глаза и – завороженный, едва ли полностью отдавая себе отчёт, что делает, – самым кончиком языка осторожно тронул колючую щёку. Внезапного укуса или удара лапой исподтишка Камина если и ожидал, то уж точно больше, чем этого. Тёплый выдох в щёку, короткое влажное касание – и все мысли выбило. С Йоко было так легко и просто, а тут… Тут Камина просто впал в ступор, хлопая глазами, – как был, сидя на полу, в полуразмотанных бинтах – окончательно опешив от того, почему пришло сейчас на ум сравнение с девушкой. Его, чёрт побери, зверолюд лизнул!.. Грязный, покалеченный, бессильно привалившийся к стене зверолюд. С этими своими жёлтыми глазами и зубищами как у хищной рыбины. - Говорю же, у тебя чокнутость и честь… как у меня совсем, – чуть севшим голосом проронил наконец Камина. - Не учили нас, что у людей тоже есть честь. Да и ты… скорее исключение, которое подтверждает правило, – Вирал говорил всё так же тихо – будто сбивавшееся дыхание не позволяло повысить голос; что-то непонятное происходило – чего он ещё никогда в жизни не касался, для чего не был создан… – А сам я… выходит, тоже исключение. Что именно говорит – почти не разобрать, только голос, такой хрипловатый и тихий, наполненный смиренным достоинством и горечью… Тихий настолько, что нужно быть вплотную, чтоб услышать. Нужно тронуть пальцами затылок и висок, и дрогнувшее совсем по-звериному – отдельно от головы – тёплое ухо, не отрывая взгляд. И в неосознанном побуждении успокоить, угомонить боль – Камина подушечками пальцев легонько потёр зверолюда за ухом, ероша волосы: недлинные на затылке, будто действительно мех. И, сбивая неровное дыхание ещё сильнее, – пригладил бинты сбоку груди. И тощий бок, поджавшийся под ладонью… - Ты такой – как и я – чтоб быть больше, чем то, для чего предназначен. - Я не более, чем солдат. Выше головы я прыгнуть не смогу, – отрывисто, будто в последних попытках защититься: прикосновения – такие лёгкие и осторожные, словно Камина боялся повредить эту машину для убийств; к Виралу никогда ещё не прикасались иначе как затем, чтоб сделать больно. – Моя цель… – он умолк на секунду, приглушенно сопя; тёплое человеческое дыхание мягко стелилось по щекам и прикрытым векам, сбивало мысли. – Моя цель – сделать хоть что-то значимое. Доказать… что живу не зря. Невероятно: это гордое, несломленное существо не противилось человеческой ладони на своём теле… - Навалять мне в честном бою… достойная солдата цель?.. – вопрос – шутливо-серьёзный, а голос сбивается, непривычно низкий, бархатный, как тёплая нелюдская кожа под прильнувшими к ней пальцами. Почти у самого уха, затылок за которым Камина бережно, на пробу, осязал… - Возможно… – Вирал чуть дрогнул – настороженный и растерянный, и податливый будто бы рывками, словно боролись в нём противодействующие рефлексы, оставляя разум беспомощно паниковать; коротким, непроизвольным движением он прижался горячим затылком к ладони. – Возможно, это единственная достойная цель сейчас. Да он же будто… будто стремится прикосновениям навстречу! Будто недополучил их за свою явно нелегкую жизнь и теперь жаждет. Вот таких? А таких?.. Камина ничего не произнёс вслух, только одобрительно муркнул в ответ на слова уважения. И потер носом краешек зверолюдского уха – мягко, на выдохе. Ладонью всё смелее осязая поджимающийся бархатный живот – чем ниже, тем пушистее… Если бы только Вирал умел стыдиться, то наверняка бы уже покраснел до самых кончиков ушей. Но существо, лишённое возможности размножаться, – способно ли было смутиться от того, что происходит, а не возмутиться от того, с кем? Сбивчивое дыхание, лёгкое ёрзанье на месте – в руках врага, заклятого врага!.. Вирал не утруждал себя раньше тем, чтоб разглядывать людей: они ничто без украденных ганменов. Не разглядывал их и попав в плен: всё равно он очень скоро умрёт. Но сейчас – взгляд сам собой пробегал вслед за полосами татуировок по рельефу крепких мышц… Терялся во взъерошенных волосах цвета смеркавшегося неба. Красивое, волнующее существо, творящее недопустимые вещи… И в последней обречённой попытке восстановить порядок вещей, защитить остатки своих убеждений – Вирал вперился взглядом человеку в глаза – такие же невероятные, как он сам, вишнёво-алые – и, старательно выщерясь, зашипел. Звук был очень тихим и нежным – как будто долгий мягкий выдох. Вот только острые зубы все напоказ, да в растерянных золотистых глазищах – решимость, едва не отчаяние. - Шипи-ишь… – так же тихо и мягко протянул Камина – а ладонь с пушистого затылка опустилась на самодельный ошейник; вторая – гладила уже примятый поясом мех на впалом животе, тоже спускаясь ниже. – Опа-асный… – пальцы пробрались под оба ремня: чуть оттягивая ошейник – и осязая горячую впадинку у выступа тазовой кости. - П-почему… -- вопрос – совсем беспомощный и растерянный, едва слышный – скорей самому себе. Необъяснимый, непреодолимый порыв – уцепиться лапами за шею, крепко прижать к себе: то ли спрятаться от этих новых, пугающе-ярких ощущений, то ли нырнуть в них целиком… Но сил хватило лишь на то, чтобы чуть откинуть голову, обнажая уязвимое горло над ошейником. И накрыть когтистой рукой тёплую ладонь Камины, спустившуюся уже так недопустимо низко. Такой растерянный, такой… покорившийся? Или в меру сил стремящийся навстречу – с этим своим тихим сдавленным голосом, с холодными от цепей лапами: такими мягкими – и способными перешибить человека пополам с одного удара… Не отпуская ошейник, Камина погладил костяшками пальцев пушистый мех внизу затылка: неловко, но бережно. Будто успокаивая, отвлекая от того, как вторая рука – под широкой звериной ладонью, не мешавшей, а будто принимавшей человеческие прикосновения к нелюдскому телу, – аккуратно расправилась с застёжкой. В этой тюрьме, не могло потеплеть так быстро! Жар, приливший к щекам, – что это, отчего? Ответа не было, как и опыта. Да и не думал сейчас Вирал над ответом. Никаких Тимируфов, Адине и Спирального Короля. Только этот чёртов человек – невероятный, невозможный, непостижимый, такой близкий сейчас. Каждое прикосновение – будто балансируя над пропастью: из жара в холод и обратно. - Н-не знаю, что ты собрался делать… – шепнул солдат на выдохе. – Но я… согласен… - О-ох да… – протянул Камина зачарованно, в тихом восторге подавшись вперёд: такие простые слова этим невероятным голосом – сбивали дыхание, ни мысли не оставляя в голове! Тронуть носом чуть порозовевшую бледную скулу – к уху и в волосы: дышать не надышаться. Человек на месте Вирала смердел бы после стольких дней заточения так гадко, что не подойти, а запах этого существа – был пряный, звериный, ещё сильней увлекающий. Настолько, что почти исчезла неловкость, мешавшая исследовать его: бережными поглаживаниями, запустив руку уже совсем бесстыдно… В мягком меху – напряжённо-твёрдый выступ, и вздрог от прикосновения, и влажный жар на верхушке, где медленно выдвинулось что-то упругое и гладкое навстречу чутким пальцам… - Ш-ш… Что ты д-делаешь… -- тихо, дрожаще на каждом шипящем звуке. Почему никто раньше не говорил, что это может быть т а к?.. Так странно, неестественно, так… приятно и волнующе одновременно. Ощущения. Много! Захлёстывают усталое тело, как волны, будто в какой-то новый мир унося. Мир, который нельзя было познать в одиночку или с кем-то кроме Камины. Несносный, самоуверенный, упёртый… Как он мог оказаться таким нежным? Как он мог так держать за ошейник – совсем не больно, – и будто не пальцами, а удовольствием в чистом виде потирать загривок, и… и не только… - Что-то неплохое делаю, судя по всему… – голос мурлычущий и увлечённый – прерывается в такт глубокому дыханию, ерошашему спутанные волосы над ухом: шипящий, напуганный, но так сладко подрагивающий под каждым бережным поглаживанием – Вирал так и льнул к ладоням, невероятно… – Такой ручно-ой… – едва слышный хриплый шёпот – и подушечка пальца легко похлопывает там, где тянется за ней прозрачная ниточка влаги. - Я… – дыхание перехватило, будто человек управлял им этими бесстыдными, издевательски лёгкими касаниями на пределе чувствительности; Вирал зажмурился, не зная, куда себя деть. – Я не ручной! – и тихое рычание, так естественно продолжившее речь. Строптивый! Ошейник – туже в кулаке; прижать костяшками пульсирующую жилку. Так ощущения даже острее: на контрасте того, какой отчаянно колючий он весь (и будто чувствует, насколько у Камины кожа идёт мурашками от этих нелюдских звуков) и какой возбуждённый, жаждуще-нежный – в ласкающей руке. - Да-а?.. – шепнув на ухо, Камина прихватил зубами хрупкий хрящик. – А ты посмотри! – И за ошейник, за загривок – пригнул светловолосую растрёпанную голову вниз – к виду того, как упоительно медленно и ритмично двигается человеческая ладонь на беспомощно-голой части зверолюдского тела, как скользят пальцы, будто проверяя то и дело, всё так ли бесстыдно у него продолжает сочиться смазка… Первая мысль, мелькнувшая в голове солдата, – "На что это ещё посмотреть?" А вот второй, по сути, уже не было. Вирал не мог противостоять натяжению ошейника – только на сдавленном выдохе опустить в голову, уступая. Казалось бы, можно не открывать глаза! Но он, словно зачарованный, медленно раскрыл их и… - Чт… Что это за штука! – Зверолюд непроизвольно выгнулся: от одного взгляда на то, что Камина вытворят с ЭТИМ, стало ещё приятнее, ещё острее – с испугом вперемешку. – К-как ты это сделал, как убрать обратно?! - В смысле?.. – Камина даже замер на секунду – и тут же вспышкой удовольствия кольнул невольный толчок в ладонь; неподдельная паника во всегда сдержанном хрипловатом голосе – уж точно не могла быть шуткой… – Хочешь сказать, ты никогда… не видел? Не выдвигал?.. Никогда такого не испытывал? И от взгляда в затуманенные, едва-едва не паникующие жёлтые глазищи такого невинного, как оказалось, существа – Камина так и поплыл, лаская его ещё увлечённее, ещё мучительно-нежнее… Уже совсем ярко и остро ощущая то, насколько тесны его собственные штаны, даже без ремня. Вжимаясь в когтистую лапу в цепях, так кстати опёршуюся на пол между его бёдер… - Да откуда мне было знать… – протараторил на выдохе Вирал; вскинув голову, ощутил затылком напряжённые костяшки пальцев, сжимающих "ошейник". Но даже не из-за них, а из-за того, насколько напряжено всё тело – эмоциями, ощущениями, которые солдат никогда не испытывал и не мог испытать, – он не мог опустить взгляд, проверить: что это прижимается к голой лапе – горячая чуть влажная ткань? Откуда ей тут взяться? "Для войны, а не для любви"… Всё это тело – гибкое, трепещущее, как струна, от удовольствия. Создано для войны. И удовольствий раньше не знало. И почему-то именно это осознание окончательно снесло Камине крышу. До рваного дыхания – зажмурясь – в такт дыханию Вирала: нос к носу, почти губы к губам. До неумолимой тяги притереться к лапе – не видя, как влажно темнеет в месте соприкосновения ерошащийся серый мех. Ведь то, как выгнулся, как напряжён, будто натянутая струнка, зверолюд, – увлекательней любого другого зрелища, поглощает с головой. Ведь только Камина может этим зрелищем управлять – собственной рукой, движущейся всё быстрей и аритмичней, собственными губами, прихватившими жадно приоткрытые губы Вирала… Управлять до самого предела… …До самого предела, ещё острей, ещё пронзительно-приятней. Настолько, что всё тело замерло, будто в предвкушении чего-то ещё большего, чего-то за гранью понимания. И последнее, что успел сделать зверолюд перед этим, – осторожно тронуть кончиком языка губу человека. А затем… затем случилось что-то невероятное. Ни слов, ни образов в голове, чтоб описать. Просто вцепиться, вплавиться лапами и ногами в Камину, сжать как можно крепче – но всё тело так и застыло: трепетно и упоённо, не в силах двинуться, только слабо, хрипло стонать, пробиваясь дрожью от толчков текучего влажного жара. - Ох ты… – зачарованный, ошалелый выдох в ответ. Настолько чокнуто-открытый, настолько ярко эмоциональный – даже почти ни звука не издав – Вирал был чем-то за гранью воображения, чем-то сносящим крышу. Настолько, что показалось даже, будто он двигал лапой, пытаясь ласкать в ответ. Настолько, что Камина стиснул его – обалдело скулящего, в спазмах дрожи, перепачканного – стиснул, не боясь ни зубов у шеи, ни почти свободных лап. И держал, держал, вжавшись носом в волосы, в ухо, горячо сопя, стиснув бёдрами уже непонятно что – то ли лапу, то ли тощее бедро. Впитывал оторопелость и удовольствие – самое первое, самое ошеломительное в жизни это существа, созданного исключительно для войны – не для любви. Что дальше? Плавящийся от блаженства в руках исконного врага – в неловкой, совершенно неудобной позе – зверолюд не думал об этом. Вообще ни о чём не думал. И даже нелепые – тёплые, уязвимо-бескогтистые – человеческие руки, бестолково шарящие по расслабленному телу, не могли уже вызвать возмущения. Разве что пока не… - У тебя что, хвост?.. – удивился Камина, остановившись. Это был всего лишь крохотный обрубок, пушистый сверху – на него переходил мех с поясницы. Вся остальная поверхность – давно заживший гладкий рубец, в котором так неуютно-уязвимо прощупывался сразу под кожей ровный срез позвонка… - Убери свои лапы, – Вирал отозвался совсем вяло, едва не блаженно – тон не вяжется со словами, тон под стать бархатно-пушистой оболочке его тела, скрывавшей натренированного убийцу. И спустя пару секунд – всё так же тихо и хрипловато – заговорил: – Я всю жизнь доказывал, что достоин… сражаться, командовать. Вопреки слишком человеческой внешности. – Он помолчал, прикрыв глаза. – Хвост был купирован в наказание. Чтоб унизить и… "очеловечить" ещё сильнее. - И вовсе не похож ты на человека, морду-то свою видал? – с грубоватым смешком, почти небрежно – но Вирал, кажется, услышал в этих словах поддержку, которую неумело пытался вложить в них Камина. Золотистый пристальный взгляд – почти благодарный, и два ряда акульих зубов обнажились уже совершенно точно не в оскале. В улыбке. - Как зверолюду – мне нужно будет с тобой сразиться, – напомнил Вирал; скованным от боли и слабости, но всё ещё красивым движением он перетёк в более удобное положение, только лапой упирался в пол всё там же, так просто и естественно, как и движение всем телом навстречу. – Иначе меня не примут обратно, – курносый нос со щёлками-ноздрями прошёлся над самой кожей вдоль ключицы – будто знакомился он с Каминой по-своему, на запах, только сейчас. – Я буду окончательно обесчещен и лишусь смысла своего существования, – едва ли не мурлычущий голос – и крыша едет он контраста его слов и тёплого дыхания, и так хочется вцепиться и прижать, но зачарованность плавными движениями – любование хищником – сильнее. - А меня… просто слегка не поймут… – хрипло подхватил Камина – почти не растерянно. – Когда восстановимся. - Когда восстановимся, – согласился зверолюд. И скольжение языка – очень горячего, бархатно-влажного – было аккуратно и значимо, будто подпись под этими словами. – А пока – небоеспособны, – следующее тёплое касание – наискосок по груди. Ещё одно – по животу вдоль повязок. - Н-не… боеспособны, – подтвердил Камина, дёрнувшись навстречу. Вплетая наконец-то пальцы в нереально мягкие – будто мех – светлые волосы исконного врага.