Серое здание предстало перед ними. Холодное и мрачное даже в нежных утренних лучах. Как пещера дракона.
Молодая девушка с длинными светлыми волосами и девочка лет десяти. Холод пробирал до костей обеих, и девушка морщилась, чувствуя, как он проползает под легкую блузку, заставляя сжиматься и заостряться соски. В таком виде, конечно же, внутрь заходить неприлично, но какой у нее выбор?
— Подожди здесь.
Девочка кивнула и через секунду вздрогнула от резкого хлопка тяжелой двери. Она вертела головой по сторонам, нарочно стараясь не замечать Дома. Ей еще не говорили, но она и так догадывалась, что любоваться этим «увальнем» предстоит до самого совершеннолетия. Почти всю жизнь. Девочка дернула плечами, жалея, что теплый свитер лежит сейчас на самом дне чемодана.
Дом уже напоминал ей родительское жилище — его тоже никогда не любило солнце. И он так же выделялся на фоне благополучных кирпичных собратьев. От нахлынувших воспоминаний стало тоскливо до слез. Она подошла к самой ограде и прижалась лбом к металлическому пруту. Острому и колючему. Идеально дополняющему это место. За оградой просыпалась обычная жизнь: на остановку спешили прохожие, автомобилисты заводили машины, хозяева переворачивали таблички на дверях магазинов. Девочке до ужаса хотелось туда, к ним — сидеть на приветливых скамейках и разглядывать бодро сменяющиеся рекламные постеры-растяжки. Ехать в школу или выгуливать собаку. Но о том, чтобы переступить импровизированный порог не могло быть и речи — в старом месте из нее надежно выбили тягу к побегам. Не жестоким обращением, нет, — но полным безразличием. Ее даже не искали, только злорадно посмеивались, когда она, голодная и простуженная, возвращалась. Впрочем, в том месте ей привили зачатки социальной справедливости — одинаково безразличным отношением ко всем воспитанникам.
— Почему ты бросила чемодан? — светловолосая девушка как могла быстро выскочила из здания, подхватила поклажу и покатила ее по неровной дорожке. Зря она так волновалась — во дворе все равно ни души. Но ей нужно было хоть что-то сделать, чтобы сбросить гнетущее оцепенение. Девочка не оборачивалась, пока объемистая ноша не остановилась чуть ли не на ее пятках.
— И где ты успела потерять резинку? — голос девушки прозвучал на тон выше, чем обычно. Девочка коротко глянула на одну из своих косичек, которая начала расплетаться, и устало прикрыла глаза. Слишком много вопросов, на которые она не знала ответов. Хорошо, что ответов от нее никто и не ждал. Девушка достала из кармана кислотно-желтую ленточку, по счастливой случайности оказавшуюся у нее, и принялась вплетать ее в темные волосы.
— Я заберу тебя, как мне только разрешат. Буду тебя навещать. Здесь хорошие воспитатели. Вон, тебя уже ждут.
На лестнице действительно стояла растрепанная полноватая женщина.
— Веди себя хорошо, — девушка осторожно коснулась детского плеча и попыталась перехватить взгляд синих глаз. У нее не получилось.
Девочка кивнула, взялась за ручку чемодана и побрела к лестнице. Для чего только нужно было оттаскивать его от дверей? Девушка со смешанными чувствами провожала ее взглядом.
Это ее сестра, оставшаяся сиротой год назад. На деле их мать давно перестала выполнять родительские обязанности, топя остатки красоты и несбывшихся надежд в вине. Девушка ушла из дома в пятнадцать, и вполне могла бы повторить ее судьбу, если бы не подпольный хирург.
Они никогда не были близки — все-таки большая разница в возрасте и разный темперамент. Но старшая определенно чувствовала ответственность за младшую. И подспудно надеялась искупить посильной заботой вину перед собственным нерожденным ребенком. Навсегда оставшимся кровавым эмбрионом, завернутым в одноразовую простыню.
Полную опеку ей не предоставили. Случись это, сестрам полагались бы выплаты и обширная социальная поддержка, на которые бюджет захудалого подразделения не был рассчитан. Поэтому на врачебной комиссии доктор сделал короткую пометку «шизофазия» и заверил в необходимости спецучреждения. Девушка догадывалась, что дело не в диагнозе, но как бороться с бюрократической системой, не знала. Да и не хотела.
Девушка снова поежилась, в последний раз взвешивая, правильно ли она поступает. Внутри Дом понравился ей еще меньше, чем снаружи. В нем даже не было налета той казенной добропорядочности, какая бывает в интернатах. И если
там сестра устраивала такие концерты, то чего ожидать от нее здесь?
Девушка трусливо пожалела, что оставила директору свой настоящий телефон. И поспешила к спасительной остановке. Ей нужно было углубиться в семейно-правовой кодекс — где-то должна быть лазейка, чтобы перевести сестру в обычный детдом. Встретившись с сальным взглядом директора, девушка сразу поняла,
какие здесь царят порядки, и тайно радовалась, что ей уже никогда не грозит попасть в такое место.
А девочка шла по коридору за пухлой воспитательницей, волоком таща за собой чемодан. Колесо хрустнуло и укатилось куда-то под лестницу, как только она переступила порог. От воспитательницы пахло вчерашними духами и не новой одеждой. Она перекатывалась по коридору, как утка, и девочку не интересовала — та глазела по сторонам. Внутри ей понравилось больше, чем снаружи — на стенах не было этих обманчиво-жизнерадостных рисунков, которые набрасываются на тебя, как только переступаешь порог детского учреждения. Вернее были. Погребенные под разной степени приличности дополнениями. Значит, здесь предоставляют воспитанникам свободу. В отличие от ее прежнего обиталища. Либо здешние воспитанники куда брутальнее прежних. Девочку радовали оба варианта.
Ей предстояло жить в комнате с рыжей девчонкой, которая постоянно смеялась, и еще кем-то, кто все время сидел под кроватью. Еще одна кровать пустовала, и на ней было характерное бурое пятно, о происхождении которого девочка старалась не задумываться.
Шум в этом месте начинался с самого рассвета и не заканчивался до глубокой ночи. Воспитатели каждое утро делали обход, но быстро перестали — слишком нежная у них оказалась душевная организация. Стало ясно, что бал здесь правят старшие. Юноши в агрессивно-черных футболках и девушки с красивым ярким макияжем. Это пленило девочку, демонстрируя ей, что мир — это не только подчинение взрослым, но и бушующая, острая свобода. Наблюдая исподтишка за воспитателями, она поняла, что их не только не обязательно слушаться, но даже бояться не стоит. Здесь у детей была своя культура, и это дарило ей, запуганной и растерянной, пьянящее обещание светлого будущего.
У всех были клички. Кто и как их раздает, никто не знал, и девочка ходила под безликим определением «эта… с косичками». Две косички она действительно заплетала каждое утро — увидела однажды в фильме про волшебное путешествие и влюбилась. Ей, подобно главной героине, хотелось оказаться в другом мире, и походила на нее, как могла. Хотя мама и говорила, что с такой прической девочка больше напоминает Страшилу, чем Дороти.
Ровесницы редко брали ее в свои игры. Слишком она казалась им странной, хоть те и не понимали, почему. Девочка, не имеющая ни физических, ни психических отклонений, резко выделялась на фоне склеенного большинства. Но ее это не печалило — она любила незаметно устроиться где-то, подглядывая за другими и впитывая в себя ощущения и привычки этого места. Это было действительно интересно. Она уже знала, что старшие делятся на два клана, руководят которыми самые страшные домовцы — сизый Мавр и инфернальный Череп. Она замирала в благоговейном ужасе, когда видела кого-то из них в коридоре, и мечтала, что когда-нибудь сама будет ловить такое восхищение.
Прошло не так много времени, а девочка уже считала это место «своим». Стоял сентябрь, последние теплые дни. Старшие и преподаватели еще играли в волейбол. Все высыпали во внутренний двор. Девочка заметила, что туда не выходят по одиночке, только скопом. Она еще не знала, но это было связано с косыми взглядами жителей ближайших «расчесок», неодобрительно следящими за воспитанниками. Этим взглядам и безмолвному, но явному осуждению можно было противостоять, только сбившись в могучие кучки и активно делая вид, что все прекрасно проводят время.
Она остановилась напротив самых выгодных сидений. Внимание ее привлекла красивая коляска Мавра. Девочка едва не открыла рот, видя огромный радужный зонт, развевающийся над лысоватой головой. Младшим не полагалось задерживаться перед вожаками, и девочка окаменела, когда поняла, что Мавр смотрит на нее в упор. Какое ее ждет наказание? Ей еще ни разу не оставляли красных следов порки, и она с благоговейным ужасом ждала, что же будет дальше. Мавр оценивающе смотрел на нее злыми свиными глазками, а потом сделал жест девушке из своей свиты. Та, взяв что-то из его кармана, засеменила к девочке. Девочка застыла, точно кролик перед удавом. У девушки были пшеничные волосы, такие густые, что напоминали шиньон. Она быстро сунула что-то в маленькую руку и так же, почти не глядя вперед, поспешила обратно. Девочка опустила взгляд и увидела, что ей дали массивную гайку, через отверстие которой проходил толстый черный шнурок.
Процессия Мавра отбыла, и вокруг раздался смех и гомон, будто кто-то резко выкрутил ручку тумблера. Оказывается, за ними наблюдала добрая половина Дома.
— Гайка! Гайка! — раздавалось со всех сторон. Девочку мигом окружили младшие и начали тыкать пальцами, хохотать и подталкивать со всех сторон. Что их так возбудило, осталось непонятным им самим, теперь «эта… с косичками» заимела кличку.
Гайка, в отличие от нее, невидимкой не была, что ее сильно расстраивало. На «эту… с косичками» просто не обращали внимания, а Гайку не любили. Очень высокая худая девочка вообще возненавидела. Каждый раз, когда группу младших отправляли дежурить в коридоре, Гайка непременно оказывалась лицом в грязном ведре воды. А самый здоровый мальчишка регулярно наматывал ее волосы на кулак и с размаху бил о стену. Гайка рыдала, глотая горькую воду и унижение. Рыдала, растирая раздувшийся нос. Рыдала, не понимая, что делать. Если бы сейчас приехала сестра, то Гайка легла бы поперек порога, лишь бы та не уходила без нее. Но сестра, как назло, не ехала. И Гайке пришлось выкручиваться самостоятельно.
В кабинете труда она стащила огромные портняжные ножницы. Такие больше, что подошли бы для садовых работ, чем для уроков домоводства. Из-за своей тупизны их лезвия больше рвали, чем стригли. Неровно откромсав одну косу, ту, на которой некогда был кислотный бантик, Гайка замерла перед зеркалом. На нее смотрела какая-то перепуганная химера, половина которой была ей знакома, а половина — нет. Чужая половина с темными огрызками волос выглядела не в пример смелее и решительнее, и Гайка без колебаний продолжила остригать волосы — нужно было избавляться от страха. Она радовалась — теперь Спортсмену будет не так сподручно впечатывать ее в стену.
Во время следующего дежурства Гайка особенно старательно мыла грязный пол первого этажа и даже по доброй воле захватила уличные ступеньки. И очень тщательно полоскала замусоленную тряпку в грязной воде. Когда воду нельзя было отличить по цвету от чернил, Гайка отправилась на второй этаж.
Габи перегнулась через подоконник и старательно выглядывала кого-то в открытом окне. Валяющаяся под ее ногами щетка явно намекала, что к уборке она приступать не собирается. Гайка замедлила шаг, ощущая бешеное сердцебиение. Свет стал ярче раза в три. Она предвкушала месть. Звуки стали громкими и медленными. Шмяканье тряпок в коридоре навязчивым. У Гайки нестерпимо зачесался нос. Сердце колотилось, как у зверька. Только бы не скрипнул пол… Только бы никто не зашел… Только бы Габи не обернулась раньше времени… Только бы…
Она планировала окатить Длинную с головы до ног, но та оказалась слишком длинной, а ведро слишком тяжелым. Грязная вода обрызгала только ее зад и длинные, как у цапли, ноги. Правда, склизкая тряпка смешно повисла на ее пояснице, делая Габи похожей на старушку, страдающую радикулитом. И этого оказалось достаточно, чтобы Габи заревела как раненый зверь и испуганно обернулась. Разглядев мелкую Гайку, страх в ее глазах перекинулся в животную ненависть, и она с победоносным криком бросилась на обидчицу.
Ведро все еще было в руках Гайки, чем та не преминула воспользоваться. Само ведро, лишенное черной жижи, было пластмассовым и легким, но в каждый удар вкладывалось столько гнева, что Габи быстро начала сдавать позиции. Она, продолжая голосить, поскользнулась и растянулась на полу. За гневом в ее голосе стали отчетливо прорываться отчаяние и страх.
«Лежачего не бьют», — мелькнуло у Гайки, но животная чуйка подсказывала, что если Габи поднимется, минуты Гайки будут сочтены.
Когда Афина и Мямля вбежали в комнату, им предстало зрелище распластанной на полу Габи и возвышающейся над ней Гайкой, в очередной раз замахнувшейся для удара. Афине это напомнило миф о Геракле и немейском льве. Она первая пришла в себя и успела перехватить руку Гайки, пока Мямля в ужасе прикрыла рот, полностью оправдывая свое прозвище. Наконец, Мямля пришла в себя и потащила ноющую Габи в Могильник.
Гайку хотели посадить в синюю комнату, но Афина настояла, что в этом нет необходимости.
— Девочка просто переживает адаптационный стресс. Смотрите, даже волосы от нервов себе оборвала — это явный сигнал нервного перенапряжения. К тому же вы все знаете, на
что способны другие воспитанницы, — она многозначительно обвела взглядом воспитательниц, заставляя их опускать глаза. — Ей требуется обычное уединение.
Афина, как и Мямля, неслучайно получила свою кличку — она умела отстаивать справедливость. Перед ее глазами все еще стоял эпичный образ неравной борьбы. К тому же, она сама недолюбливала наглую туповатую Габи.
Гайка вслушивалась в ватную тишину желтой Клетки и улыбалась. Сегодня она победила. Не Габи, конечно, — эта теперь еще больше разозлится. Но свой страх. Впервые дала отпор заведомо более сильному и почти победила в честном бою. Это пьянило и дарило ощущение безбрежной силы. Гайка чувствовала себя непобедимой и упивалась этим. Хорошо, что ближайшие два дня вокруг не будет никого, кто мог бы отравить ей триумф.
Мямля открыла дверь Клетки, недобро оценивая внешний вид воспитанницы. Если по прибытии она еще жалела бедную сиротку, то после той ужасной драки полностью в ней разочаровалась. Она не преминула бы высказать все воспитательские речи, что накопились у нее за два дня, но тут из комнаты старших раздался оглушительный грохот, и Мямля понеслась наверх. Не в спальню — в учительскую. Гайка ничего не имела против — не забыла же она дорогу, посидев в Клетке.
Путь был близким, но Гайка не спешила и шла нарочито медленно. На лестничных перилах она застала легкую грациозную девушку. Ее ярко-бордовый свитер стопроцентно совпадал оттенком с миндалевидными ногтями. Из-под широкополой шляпы Гайка видела только узкий подбородок и красиво очерченные губы, но это не помешало ей узнать девушку. Она опустила взгляд и прижалась к стене, норовя проскользнуть незамеченной. Но Ведьма ее и ждала.
— Подожди, — донеслось из-под шляпы, и окурок полетел через лестничный пролет. Ведьма подняла голову, и Гайка встретилась с черными глазами. Бездонными черными глазами. Она никогда не видела живых цыган, но этот взгляд сразу отнесла к цыганскому. Если бы Ведьма сейчас приказала ей прыгнуть следом за окурком, Гайка не мешкала бы ни секунды.
— Подойди, — велела Ведьма, и Гайка шагнула к ней, ощущая запах тяжелых духов от ее дыхания. — Куда ты дела… ту вещь?
Гайка сразу поняла, о чем ее спрашивают, и достала из заднего кармана странную гайку.
— Это нужно носить, — девушка повертела гайку в длинных пальцах и перевязала края шнурка в узелок. — Только так, чтобы никто не видел.
— А что это? — околдованная Гайка почувствовала, как проворные руки накидывают «медальон» ей на шею и оттягивают ворот футболки, пряча его ближе к телу.
— Это знак, — коротко ответила Ведьма. — Предпочтения Мавра.
— Я теперь человек Мавра? — Гайка с ужасом и восторгом одновременно округлила глаза.
— Не смеши меня, — улыбнулась Ведьма, и ее губы стали похожи на тонкий полумесяц. — Просто когда-нибудь Мавр придет… за своим…
Гайка не поняла, за чем именно придет Мавр, но по печальному взгляду Ведьмы поняла, что это не очень хорошо. Ей резко стало зябко, и она повела плечами. Металл под майкой уколол холодом от резкого движения.
— Но это не так уж страшно, — Ведьма снова повеселела, глядя в огромные глаза цвета грозового неба. Отметила про себя, что у Мавра все еще хороший вкус. Гайка под почти добрым взглядом осмелела.
— А у тебя тоже такая есть? — спросила она, разглядывая изящную шею собеседницы.
— Была, — отозвалась Ведьма. — До
этого.
По ее тону Гайка поняла, что лучше не задавать больше вопросов и просто любовалась вытянутыми, взрослыми чертами лица, стараясь получше их запомнить. Не каждый день увидишь лицо той, кто нарочно прячет взгляд.
За ее отсутствие ничего измениться не успело. А для кого-то изменилось все. Скромная соседка Гайки стала выползать из-под кровати и подолгу смотреть в окно. У нее были вытянутые к вискам глаза и большие коричневые пятна на лице. Рыжая девочка стала вести себя так, будто они с Гайкой давние подруги — таскала ей откуда-то ванильное печенье и показывала лазейку в зарослях за собачьими будками. Учила скакать через прыгалки и правильно выкладывать мозаику. Гайке нравилась Рыжая. Правда, не все ее игры были такими уж безобидными.
У Рыжей была дурацкая привычка с криком носиться по коридору, расталкивая всех проходящих, словно кегли. Чаще всех падал под ее напором худой невзрачный мальчишка с длинными неухоженными волосами. Гайке было жаль его, пока тот однажды не погнался за обидчицей. Рыжая проворно настигла Гайку, разворачивая ее и используя как живой щит. Гайка испугалась до головокружения — перед ней ожил настоящий зомби. Бледный, как потолочная побелка. Худой, как смерть. С невидящими глазами. Тянущий к ней иррационально длинные руки и упорно надвигающийся на нее. Если бы не цепкая Рыжей, то Гайка с воплями полетела бы до самых пропускных ворот, а может и дальше. Потом нечто подобное она увидит в фильмах про ходячих мертвецов и ничуть не испугается. Потому что ни одному актеру или гримеру не под силу изобразить то, что предстало перед ней в десять лет.
Слепой будто почуял чужой ужас, удовлетворился им и ушел. А Гайка еще долго не могла прийти в себя.
— Зачем ты его достаешь? — недовольно покосилась она на повеселевшую Рыжую.
Та глянула на нее снисходительно-мечтательно и махнула рукой:
— Тебе не понять…
Гайке было не понять и зачем прятаться за ее спиной, но Рыжую это не волновало.
Габи продолжала цепляться к Гайке, зло, но с опаской. Гайка ее больше не боялась — яростно бросалась в бой, не задумываясь о целостности своей шкурки. Она уверилась, что синяки сойдут, о них забудешь, а вот унижение будешь помнить всю жизнь. Компания Габи не отставала, но Рыжая оказалась тем еще метеором в стычке, а Муха так проникновенно визжала, что нападки Габи постепенно сошли на нет.
Со Спортсменом было не так просто. Он был куда сильнее и злее любой девчонки, и сопротивление Гайки было для него что слону дробина. За волосы ее действительно больше не ухватить, но на том пыточный арсенал Спортсмена ведь не исчерпывался. Он успешно осваивал насилие психологическое.
— Что, крысы тебе косицы поотгрызали? — ласково приговаривал он, наступая на нее и заставляя вжиматься в стену. — Не бойся — они скоро тебя целиком сожрут. Я как раз поймал парочку — жди, ночью глаза высасывать будут!
Крыс Гайка боялась, но изо всех сил пыталась не показывать вида. Она уже знала, что отвечать Спортсмену нельзя — его это только раззадорит. Можно только ловить момент, чтобы выскользнуть и бежать со всех ног — скоростью тот не отличался. И не в коем случае не показывать страха, иначе в жизни не выпустит.
Она еще долго будет с ужасом видеть во сне, как крысы забираются к ней на кровать и с мерзким чавканьем высасывают глаза. И Спортсмена, подсаживающего их. Но и тут Гайке повезло — очень скоро в Дом приехал безрукий мальчик, на которого здоровяк переключился. Гайка выдохнула, хоть ей и было очень жаль товарища по несчастью.
***
Когда маленькая Ведьма шла куда-то с мамой, то каждый раз слышала: «Какая красивая девочка!» Ведьма еще не понимала, хорошо это или плохо, но знала, что она красивая.
Оказавшись в Доме, она мигом очаровала всех воспитательниц. Те называли ее маленькой Эсмеральдой и не ругали за то, за что других отправляли в Клетку. Девочки злились и завидовали, пока Ведьма не начала руководить их проказами и вылазками на запрещенные территории. Под чутким руководством ловили их редко, а если и ловили, то почти не наказывали.
Мавр, вскоре после нее попавший в Дом, был груб и угрюм. Сущим наказанием для воспитателей. Главным образом из-за того, что был «умным инвалидом», умеющим задавать неудобные вопросы и задевать болевые точки. «Психопат», — зло цедили ему вслед, но так, чтобы он не расслышал.
— Почему наволочки сняты с подушек? — зло вопрошал Щепка, сдвигая брови над круглыми очками.
— Мы ловили на крыс, — отвечал Мавр. — Здесь полно их шастает — неужели в бюджет не заложены средства на уничтожение паразитов?
И Щепка становился еще более злым, потому что знал, куда директор отправляет средства из финансирования. И мог только гадать, знает ли Мавр или случайно попал в яблочко. И что будут делать его конфликтные родители, если тоже узнают.
Однажды новенькая посмеялась над его ярко-красными бусами, назвав «девчонкой». Ее преследовали с первого по третий этаж, а нагнав, тщательно проехались коляской по рукам, чудом не переломав кости. Ведьма не дружила с бедолагой Анной, но все равно подбила других девчонок на месть, потому что считала, что своих нужно защищать всегда.
Утром они, тщательно спрятавшись в кустах, закидали неповоротливую коляску воздушными шариками, наполненными смесью воды с желтой гуашью. Мавр, ставший бордовым и злым, разглядел в зарослях только иссиня-черные волосы, и с тех пор не мог перестать о них думать.
Ведьма стала для него воплощением хаоса, буйного и непокорного, который так и манил к себе, лишая воли и разума.
Через несколько лет Ведьма стала первой, кто официально получил статус его девушки. И, конечно, не последней. Анна, пострадавшая от его колес, стала второй.
Мавр, как паук, ткал свою паутину, заманивая в нее и мелких комаров, и насекомых покрупнее. До тех пор, как пришел Череп. Он был хитрее. И почти физически ощущал липкую паутину, опутывающую это место. И ловко маневрировал, пролезая в открывающиеся проходы, до последнего не тревожа «паука». Мавр заметил угрозу, когда стало уже слишком поздно — их с Черепом численные силы стали равны.
Ведьма с интересом наблюдала за ловкой игрой Черепа, но Мавра в нее не посвящала. Ей не слишком льстило звание не единственной девушки вожака, поэтому она не сильно за него радела. А Мавр был непростительно долго ослеплен ощущением собственного величия.
Ведьма, сама того не желая, подошла к Черепу слишком близко. Настолько, что ее перестала заботить собственная безопасность. Был только очень сильный вихрь, ураган, в который ее затягивало, как она сама обычно затягивала других. И которому она не хотела сопротивляться. Пока не оказалось слишком поздно, а она не подошла вплотную. И теперь опасность только добавляла острых ощущений.
***
— У них на стенах живут разные звери! — восторженно рассказывала Рыжая. — Жираф, сова, крокодил, какой-то непонятный чертик…
Гайке было любопытно посмотреть на комнату мальчишек, но не настолько, чтобы просить Рыжую взять ее с собой. А сама Рыжая не предлагала.
— Я тоже там нарисовала. Чайку.
— Не боишься, что тебя поймают?
— Нет, — отрезала Рыжая и нахмурилась. — А если и «поймают», я знаю, кто будет в этом виноват!
Рыжая бросила на нее многозначительный взгляд. Гайка подумала, что для человека, озабоченного конспирацией, она слишком часто туда шныряет, но говорить ничего не стала —
вспышки Рыжей и без того участились. К тому же у нее тоже были свои тайны.
Ведьма учила ее плести из бисера и показывала, как правильно рисовать стрелки. Самой косметики ей не давала, но для Гайки и просто наблюдать за тем, как красивое становится еще красивее, было за счастье.
— Жалко, что Кристина так не умеет, — протянула Гайка, наблюдая, как глаза Ведьмы из миндалевидных превращаются в «лисьи».
— Кристина?
— Моя сестра.
Ведьма странно стрельнула в нее черными глазами, но ничего не сказала. Она-то Кристину не видела — та приезжала всего два раза на полчаса. Гайка решила, что в следующий раз обязательно их познакомит — Кристине очень пойдут «лисьи» глаза.
— А почему ты не учишь других девочек? — Гайка с трудом нанизала на нитку особо мелкую бисеринку.
— Потому что они другие, — Ведьма оторвалась от карманного зеркальца и рассеянно посмотрела на часы. — Мне пора.
Она быстро встала, и с ее коленок посыпались пластмассовые тюбики и переливающиеся бусинки. Ведьма не просила, но Гайка все равно аккуратно все собрала и поставила на полку. Уходя, прикрыла дверь и спрятала ключ в условленном месте — Ведьма не любила, когда в ее отсутствие в комнате кто-то был.
***
Она сидела на скамейке, кутаясь в полы длинного пальто. Шляпу оставила там, в Доме. Такие головные уборы привлекают внимание везде, и в Наружности тоже, и оно ей совсем не нужно. Было не холодно, но легкий весенний ветерок уже давно трепал ее волосы, медленно лишая тепла.
Тот, кого она ждала, пришел еще раньше. Он сидел через две скамейки, держа перед лицом журнал и даже переворачивая время от времени страницы. Ставки были слишком высоки, чтобы лишний раз рисковать.
В конце концов, Череп свернул журнал и встал. Солнце высветило его потертую коричневую куртку. Такую же, как носили половина подростков в городе. Он засунул журнал подмышку и размеренным шагом двинулся прочь. Ведьма выждала пару секунд и двинулась следом. Будто просто прогуливалась, любуясь весенним пейзажем.
В сарае раньше хранилось оборудование для плавания — лодки, весла, спасательные круги. Но лодочная станция давно закрылась. Кому вообще взбрело в голову открывать лодочную станцию на этой луже? К тому же до «лужи» от сарая было добрых сто пятьдесят метров по пересеченной местности.
< Новым в этом сарае выглядел только замок, но вряд ли кто-то собирается его рассматривать за разросшимися кустами. До двери осталось всего пара шагов, когда Череп остановился. Ведьма ускорила шаг, чтобы быстрее поравняться с ним. Опасно, но чем ближе они подходили, тем сильнее у нее в голове стучали отличные от страха желания.
Она схватилась за его локоть, и пальцы тут же накрыла крепкая ладонь. Череп не оборачивался, но Ведьма буквально чувствовала, что у него перехватило дыхание. Как и у нее самой. К двери они приблизились вместе. Череп быстро открыл замок, и они шагнули внутрь, не оборачиваясь. Даже если их кто-то видит, то какая теперь разница?
Их поглотила темная пустота, прорезаемая только серым светом из щелей. Будто звезды в ночном небе. Ведьма в детстве боялась темноты, но сейчас только ее и желала. Только в темноте она могла, наконец, расслабиться и полностью отдаться страсти и разгоряченному телу. Опасность, страх, любовь, желание — все стократно усиливается, когда ничего не видишь, только чувствуешь шеей тяжелое дыхание, ловишь губами жадные поцелуи, и прижимаешься, еще крепче прижимаешься к
нему.
На дощатом полу есть матрац, но и его отсутствие сейчас никого бы не смутило. В воздухе слышится свежий запах лаванды — Череп принес сюда сухой пучок, когда Ведьма пожаловалась на головную боль от духоты. Где-то здесь лежат и их нехитрые подарки друг другу, которые они сегодня снова перещупают. Но это потом, а сейчас их интересуют только они сами.
Ведьма первая не сдержала стон, млея под тяжестью над ней. Голова кружилась от запаха лаванды и мужского пота. Внутри все жгло от удовольствия, особенно там, внизу, где они сейчас стали одним целым. Каждое движение отдавалось животной волной в теле, превращая ее саму немного в не-Ведьму, в кого-то любящего подчиняться, любящего чужую силу, просто любящую все вокруг.
Череп с каждым разом все глубже погружался в нежнейшую мягкость, и сожалел только и том, что не может видеть Ведьминого лица. Ни разу его не видел во время этого, и готов был отдать многое, лишь бы увидеть хоть раз. Желание не утихало, только накатывало с каждой секундой. Ее влажные стоны в ответ на каждое прикосновение, сладкие выдохи, нежные руки, сжимающие его тело… Все это было слишком прекрасно. Настолько, что остановиться было невозможно, даже когда Ведьма начала молить об этом. О, он сделает для нее что угодно, кроме этого.
Все дикое и необузданное рвалось из него наружу, и даже если бы Череп захотел, он не смог бы сдержаться. А он не хотел. Он кончил оглушительно, резко и шумно. На краю сознания мелькнула мысль, что Ведьма может и забеременеть, но сейчас его это не пугало, только притягивало еще ближе.
Ведьма последний раз стиснула широкую спину, громко простонала его имя и затихла. Все печали и горести остались где-то очень далеко, за пределами заброшенного сарая. За пределами этого мира.
— Это тебе, — ей в ладонь легло что-то легкое и металлическое. Цепочка. С крупной подвеской. Ведьма ощупывала его пальцами, но не смогла определить, что изображает эта подвеска. Она непременно разглядит ее. Потом. При свете дня.
— А это — тебе, — она протянул темноте новую фенечку, сплетенную этим утром. Темнота приняла ее подношение.
Медальон Ведьма не оставила в сарае, а забрала с собой. Оставшийся вечер он оттягивал ей карман опасной тайной. Только когда все в комнате уснули, свернувшись под одеялом, она решилась взглянуть на подарок. Боялась, что это будет черепок. Но у нее на ладони была металлическая звезда в серебристом ободке. В середине звезды был выпуклый круг, который можно было открыть и положить что-то внутрь. Ведьма прижала медальон к груди, давя подступающие к глазам слезы. Это украшение было красивее самого дорогого ювелирного изделия. И уж точно красивее тяжелой гайки.
***
— Как… как тебе здесь? — Кристина попыталась скрыть растерянность за дежурной улыбкой. Она в третий раз навещала сестру, и уже почти привыкла к недружелюбной атмосфере Дома. А вот к Гайке привыкнуть не могла. Перед ней в мягком кресле сидела какая-то другая девочка, не ее сестра. Вытянутая и диковатая. Натуральный Маугли, и это было ужасно. Та и раньше не была образцом кротости, но сейчас под ее острым взглядом Кристине хотелось сжаться, и она еще ровнее выпрямила спину, складывая руки на коленях. Как прилежная первоклассница перед… Перед кем? Перед строгой учительницей? Или заправским хулиганом?
— Нормально, — ответил Гайка.
Видя перед собой зажатую Кристину, она даже не вспомнила о своем желании познакомить ее с Ведьмой. Да и Ведьме было не до новых знакомств — ей разобраться бы со старыми.
— Дело будут пересматривать через полгода, — Кристина теребила в руках край юбки и ничего не могла с собой поделать. Сейчас она чувствовала, что могла бы и больше поучаствовать в судьбе сестры. — Я к тому времени заработаю денег. Все будет хорошо.
Гайка кивнула, толком не слушая. Думая о визите Кристины, она каждый раз проговаривала в голове, о чем нужно будет ей рассказать. И каждый раз не могла выдавить из себя при встрече ни слова.
— Тебя тут не обижают? — в который раз поинтересовалась Кристина.
— Нет, — что еще было ответить тому, кто готов принять только один ответ?
— Через месяц вас повезут на море, — Кристина чувствовала себя обязанной подбодрить Гайку.
Гайка этого не поняла, и бодрости не проявила.
Покидая Дом, Кристина очень сомневалась в важности своих визитов — слишком уж эта девчонка была на своей волне. Она никогда не была общительной, но теперь будто окончательно залезла в скорлупу. И зачем приходить, если тебя не ждут и тебе не рады? Даже большой пакет со сладостями та приняла без интереса. И внутрь не заглянула. Кристина чувствовала себя плохой сестрой, и злилась на Гайку за это.
А Гайка через секунду забыла о визите Кристины. Ее гораздо больше волновала Ведьма. Та стала отстраненной и раздражительной, чего за ней в жизни не водилось. Она больше не носила красивые платья и обтягивающие водолазки, а куталась в безразмерные свитера. А недавно Гайка заметила, что ее живот стал свисать над поясом джинсов — очень необычно для стройной Ведьмы.
***
Череп был готов отдать за лицо Ведьмы во время
этого практически все. И однажды его мечта сбылась. Правда, это оказалось сродни последнему ужину для приговоренного к смерти.
— Что. Это. Значит? — вопрошал Мавр, с каждым словом поворачивая колясочные колеса.
«Удивительная честь», — думала Ведьма. — «Ты ведь уже давно не ездил сам».
С первого взгляда, заметив на его коленях блестящую звездочку, она все поняла. Не поняла только, какая гадина ее утащила.
— Я. Задал. Вопрос, — Мавр не сводил с нее ледяных точек. — Изволь ответить.
«Ты и сам все понял, сизый ублюдок. Правильно понял», — от того, чтобы произнести это вслух, ее остановил только страх. Не за себя — за Черепа. Теперь каждое ее слово станет лишним ударом по нему. Поэтому она обреченно молчала.
Мавр коротко кивнул Гортензии, и та с готовностью двинулась на Ведьму, в нетерпении сжимая в кулаке обрывок скакалки. Остальные наложницы тоже непроизвольно двинулись вперед, чтобы впитать мельчайшую деталь позора той, кто посмела взлететь выше них. Сильнее всех жаждала этого Анна, девушка с пшеничными волосами. Ей большого труда стоило выкрасть тот маленький медальон, и сейчас она особенно остро чувствовала свой триумф. Теперь-то Мавр оценит ее преданность.
У каждой из них было наготове лезвие. Они ждали только сигнала вожака, сжимая в ладонях холодную сталь, предвкушая кровь. И он не преминул его подать — Мавр не прощал оскорбления собственной чести.
Ведьма закусила губу и поклялась себе не издать звука. Только инстинктивно до последнего прикрывала руками живот.
Ведьма всегда была образцом верности собственному слову. И последнюю клятву она сдержала.
Когда все закончилось, девушек накрыла волна благоговейного ужаса. Теперь каждая из них носит с собой страшную тайну. Теперь они все повязаны виной. Кто-то начал плакать навзрыд. Кто-то смеяться. И еще никто не знал, что хранить удручающее чувство им осталось совсем не долго.
***
Сначала Гайка подумала, что это воспитательнице Мимозе не спится. Но их будила не Мимоза, а Анна. Девушка, вручавшая Гайке ее крестильную принадлежность. Она, не глядя ни на кого из них, велела идти за ней.
— Что за дела? — Рыжая возмущенно уперла руки в боки. — Мы, вообще-то, спим.
Гайка думала, что сейчас Муха оглушительно закричит и перебудит весь Дом, но та только закусила край одеяла и неспешно двинулась на выход. Гайка последовала за ней.
Из других комнат тоже выводили девочек. Те ежились от холода. Кто-то хныкал. Кто-то радовался неожиданному приключению. А Гайку сжало предчувствие надвигающейся беды.
— Никогда ничего не объяснят, лохудры, — Рыжая нагнала Гайку, врезавшись.
Но та не почувствовала — она изо всех сил вертела головой, ища взглядом широкополую шляпу. И не нашла. Ей стало страшно — как ребенку, потерявшему маму в толпе.
Их загоняли в пустой класс и на детские попытки выяснить, что же происходит, не реагировали.
— Где Ведьма? — Гайка дернула Анну за рукав, с надеждой всматриваясь в ее кукольное лицо.
Анна так испугалась вопроса, что Гайку залило ледяной волной. Она не догадалась. Не почувствовала. Не прочитала по лицу. Просто узнала.
Ведьму она больше не увидит. Никогда.
От невозможности этого факта хотелось выть, кричать и раздирать кожу. Она будто осталась на необитаемом острове. И смогла только забиться в уголок, обнимая ледяные колени. В голове что-то стучало, и на глазах выступили слезы. У Гайки звенело в ушах, и она не слышала, как гомонили другие девочки, взбодренные неожиданной свободой. Можно ведь не спать всю ночь! Все уже предвкушали, как завтра будут рассказывать об этом мальчишкам, пропустившим такое веселье.
Это была их первая Самая Длинная Ночь.
Утром напряжение витало в воздухе. Перевозбужденные, ошалевшие девочки уже не знали, чем себя занять. Они визжали и прыгали по партам. Габи запустила мусорным ведром в окно, разнеся его вдребезги. Муха пыталась использовать одеяло как планер и воспарить над классом. Суккуб лазала по шкафам, нещадно скидывая на пол цветы. Рыжая осколком горшка метко попала в люстру. Они счастливо бесились, но на самом деле уже утомились от затянувшегося праздника непослушания.
Только Гайка так и просидела всю ночь на месте, не сказав не слова. Она будто наблюдала за происходящим, находясь в аквариуме.
Когда открылась дверь, все они единым фронтом высыпали в коридор, едва не снеся ее с петель. А Гайку наоборот сковало еще сильнее. Трусливая надежда нашептывала, что пока Гайка здесь, ничего страшного не будет. Здесь она в безопасности, как и была всю эту ночь. Она так бы и продолжила сидеть в классе, но какая-то сила потянула ее наружу. Там носились учителя, воспитатели и даже повара. Ее нещадно задевали и толкали, но что она не обращала внимания. Гайке стало по-животному страшно. Главным желанием было добежать до своей спальни и забиться под кровать. Она даже дернулась в нужную сторону, но холодная гайка уколола под дых. Это придало смелости, и она, ведомая той же силой, что подняла ее из класса, двинулась на Перекресток. Там нещадно гомонили, и взрослые отчаянно пытались отогнать детей. Но Гайка все равно увидела, что некогда узорчатые стены скрылись под плотным слоем красного. У нее отяжелели ноги. Она позволила Гортензии увести себя вместе с другими девочками.
Гайку тошнило. Она перегнулась через узкий подоконник и в последний момент сдержала рвотный позыв. Холод на солнечном сплетении не дал ей отключиться. Она со злостью сдернула «подвеску» с шеи. Металл покрылся чем-то темным и резко пах. Заботливо завязанный узелок на кончиках шнурков остро напомнил о той, кто его завязал. У Гайки задрожал подбородок.
«Когда-нибудь Мавр придет… за своим…"
Мавр уже никогда не придет. От этой простой мысли стало очень смешно. В порыве хохота Гайка замахнулась и едва не вывихнула плечо, швыряя гайку в окно. Она блеснула в полете и скрылась где-то в кустах за собачьей будкой. Не переставая смеяться, Гайка осела на пол. Она коснулась лица — оно было мокрым. Когда она начала плакать? И почему это не мешает ей смеяться?
Афина волоком потащила ее в и без того переполненный Могильник. Он стал Могильником как раз тогда, потому что растерянные педагоги не знали, куда еще складывать тела. Афина пока тоже не знала об этом и тащила Гайку за успокоительным или чем-то таким. Гайка не сопротивлялась.
Она смирилась, что больше никогда не увидит Ведьму. Она увидела. И даже с трудом узнала.
