Снова зажигая звезды

Лепестки — нежные, бархатные, словно тающие под осторожными прикосновениями. Ласкают кончики пальцев, оставляя на них невидимую паточную пыльцу. Казалось бы, положи пальцы в рот — ощутишь ее сладость. И цветом — сине-фиолетовые, как глаза Этьена в жаркий погожий полдень. Он еще помнит их, да. Интересно, сколько пройдет времени, когда и в памяти краски померкнут? Когда сотрется само воспоминание о том, что видел… Чуть ниже листочки шершавые на ощупь, мягкие и упругие одновременно. И сочно-зеленые, как газон на футбольном поле, по которому бежишь быстрее ветра за мячом, чтобы точным ударом отправить его в ворота. Это тоже уже только воспоминания. Вроде еще близкие, но уже подернутые туманной дымкой. Дунь — и улетят. Не воротишь. А за распахнутым окном весенний Монмартр с его неутихающим гомоном. Праздные туристы со всего мира, гуляющие до темноты, такие разные, как яркие пятнышки на холсте художника, сидящего на углу улицы. Он рисовал их как-то с Этьеном, и этот рисунок до сих пор у них где-то хранится. Только вот детально изображения он уже не помнит. Не думал, что надо запоминать такие мелочи. Но улица еще жива в памяти. Он бы, наверное, мог описать ее до последнего дома, если бы попросили. Но зачем кому-то слова, если можно увидеть собственными глазами. Вот кафе напротив — Роза Мейсона. Такой милый дизайн: стены, покрытые бледно-розовой штукатуркой, небольшие квадратные окошки с красными розами на них, обрамленные зелеными деревянными ставнями под старину, и маленькие розовые столики с мягкими креслами. Очень уютное. Он почти каждое утро бегал туда, чтобы купить кофе и круассаны на завтрак. А теперь даже со второго этажа без посторонней помощи спуститься не может. Чувствуя, как из глубины души снова поднимается отчаяние, Люк нервно отдернул руку от бедной фиалки, которую оглаживал последние двадцать минут, застыв изваянием возле окна, и удобнее перехватил лейку. Когда он прекратит уже предаваться бесполезным воспоминаниям? Сколько можно себя жалеть? Каждый день он мечтал перестать изводить себя, но осознание собственной ущербности раз за разом разбивало все его мечты вдребезги об острые камни реальности. Полить на ощупь цветы и помыть посуду — вот, собственно, и все, на что он был способен без особого вреда для их с Этьеном квартиры. За полгода, с момента как он ослеп, он только и научился, что более-менее сносно передвигаться в замкнутом пространстве, ставшем ему тюрьмой дома. Перспективный футболист, звезда первой лиги — ему пророчили блестящее будущее, но одна-единственная роковая случайность, и он остался за бортом. Столкновение с другим игроком в азарте погони за отданным пасом закончилось для Люка разбитым о нижнюю штангу ворот виском и жестким сотрясением. Ему просто не повезло — что-то в мозгу сместилось, пережало глазной нерв, и зрение полностью пропало уже через неделю после травмы. Первый месяц он был готов на стену лезть — настолько было невыносимо ощущать свою беспомощность. Он бы и из окна вышел, если бы второй этаж давал надежду на нужный результат. Этьен поддерживал его, как мог, возился с ним, как с младенцем, и Люк в глубине души был ему очень благодарен за то, что он до сих пор не ушел, хлопнув дверью. Потому как выносить его срывы и истерики даже человеку с железными нервами было очень тяжело. А Этьен железным не был. Но терпел все равно. Телефонный звонок, раздавшийся в тишине квартиры, заставил Люка вздрогнуть от неожиданности. У домашнего аппарата был противный дребезжащий сигнал, действующий на нервы так же, как когда кто-нибудь ногтями водил по стеклу. Люк бы уже давно выкинул этот помнящий еще телефонисток раритет, но Этьен не давал. Ему нравился антиквариат, и время от времени он дополнял интерьер их маленькой квартирки какой-нибудь очередной древностью. Ведя рукой по стене, Люк добрался до прихожей и, нащупав трубку монстра, поднес ее к уху. — Алло? — Детка, ты не забыл, что мы сегодня едем в больницу? — сквозь шипение раздался из динамика бодрый голос Этьена. — Не называй меня так, — привычно ощетинился Люк. В последнее время уменьшительно-ласкательные обращения приводили его в бешенство, хотя раньше всегда вызывали улыбку. Сейчас он чувствовал себя еще более беспомощным, слыша их из уст своего парня. — Что мне делать у врача? Толку все равно не будет. Ты же прекрасно знаешь, что в моем случае ничем помочь нельзя. Из трубки послышался тяжелый вздох. Этьен устал каждый раз уговаривать Люка на визит к докторам, объяснять, для чего это нужно, чем они могут ему помочь. Помимо окулиста и невропатолога они ходили и к психологу. Вот его помощь Люку очень даже требовалась. Состояние его нервной системы оставляло желать лучшего, и Этьен очень сильно переживал за любимого. — Не брыкайся, Люк, — произнес он устало. — Я почти закончил, через полчаса буду дома. Соберись пока, одежду я тебе с утра приготовил, она висит на стуле в спальне. Одевайся, а я приеду и помогу со всем остальным. — Ладно, — буркнул Люк и повесил трубку. Ехать ему никуда не хотелось. Опять он полностью будет зависеть от Этьена, шагу без него ступить ведь не сможет. Люк терпеть не мог в чужих глазах выглядеть жалко. Пусть он и не видел тех людей, которые всегда пялились на него, но Люку все равно было не по себе, он кожей ощущал каждый взгляд. Брезгливые и жалостные — они словно липкой паутиной опутывали его, заставляя задыхаться. Одеваться вслепую тоже было невыносимо. Сколько раз Люк надевал футболки наизнанку, сколько застегивал рубашки, не попадая в нужные петли. Это бесило невероятно, учитывая, что в той, еще зрячей жизни он был педантичен во всем, и ему никогда не было все равно, как он выглядит. Этьен, конечно, всегда все исправлял, помогая привести в порядок, но Люк от этого только сильнее злился. Ведь перед любимым хотелось выглядеть безупречно, а получалось наоборот — только он видел его в самом худшем виде. Поэтому теперь, прежде чем одеться, он тщательно ощупывал все швы на одежде, каждую пуговичку, отвороты и подвороты. Только это все равно не шло ни в какое сравнение с возможностью посмотреть на себя в зеркало. А ее он был лишен навсегда. И смирение с этим фактом никак не приходило. Через сорок минут они с Этьеном уже выходили из квартиры. — Вот сюда, осторожнее, ставь ногу на ступеньку, — обхватив Люка за талию, Этьен практически нес его. — Я сам могу! — Люк вывернулся из объятий, хватаясь за перила. Раздражение бурлило внутри, грозясь вылиться в новую истерику. — Хватит обращаться со мной, как с ребенком! — Просто не хочу, чтобы ты упал, — еле слышно и немного обижено проговорил Этьен, все же придерживая Люка за локоть. — Я просто чуть помогу. Весь путь до машины они проделали в напряженном молчании. Люк боялся открыть рот. Он понимал, что своими необоснованными придирками сильно ранит Этьена, но ничего поделать с собой не мог — яд изливался из него тоннами, и не всегда хватало сил остановить этот поток. А страдал от этого самый дорогой на свете человек, потому что никого другого под рукой не оказывалось. Так же молча он позволил устроить себя на пассажирском сидении и упорно молчал всю дорогу, пока они не доехали до больницы. Этьен не лез к нему, чувствуя его настроение. — Как дела, Люк? — голос психолога всегда звучал ровно и мягко, словно у воспитателя в детском саду. — Как прошла твоя неделя? Чем занимался? — Занимался..? — глупо переспросил Люк, и когда суть вопросов дошла до него, все попытки сдержать бурю, что бушевала у него внутри, пошли прахом. — Цветы я, блять, поливал! — закричал он, срываясь. — Всю гребаную неделю! Чем я могу еще заниматься? Крестиком вышивать? — Люк вскочил с кресла, тело мелко потряхивало от эмоций. — Каждый долбаный день похож на предыдущий. Не может быть у меня ничего нового. Понятно? — Успокойся, Люк, — обнял его прибежавший на крики Этьен. — Пойдем, — он легонько подтолкнул Люка к выходу. — Подожди меня, я сейчас вернусь, только никуда не уходи. Стоя в коридоре, Люк слышал, как в кабинете Этьен извинялся перед психологом, что-то горячо ему объясняя. Запал прошел, и стало невыносимо стыдно. Он наговорил всякой ерунды. Это было несправедливо прежде всего к Этьену. Ведь тот каждый день разбивался в лепешку, лишь бы хоть чем-то скрасить и разнообразить Люку жизнь. Желание было только одно — со всей дури врезаться головой в стену. Он сам не понимал, как Этьен его еще терпит. Люк сам себе был противен до тошноты. Их жизнь стала невыносимой из-за его ужасного характера. Прямо сейчас хотелось раствориться в воздухе, просто исчезнуть, чтобы никому больше не доставлять проблем. — Извини, — сказал Люк, когда Этьен вернулся, и сам взял его за руку. *** На следующее утро Люк проснулся с твердым намерением отблагодарить любимого за теплоту и поддержку. Полночи прокрутившись, он все обдумывал, во что превращается его жизнь. Их жизнь. Насколько еще хватит Этьена, если он не прекратит вести себя, как истеричная барышня. Давно пора взять себя в руки, иначе так вот незаметно он лишится всего, что у него еще осталось — любимого человека, семьи, дома. Без Этьена ему такая жизнь точно будет не нужна. Немного подумав над тем, чем можно порадовать своего парня, Люк решил, что собственноручно приготовленный обед будет отличным сюрпризом и началом чего-то нового и светлого. Может, уйдет, наконец, эта затянувшаяся депрессия, издергавшая обоим все нервы. Если не можешь поменять ситуацию, измени отношение к ней. Так любил повторять его психолог, и в кои-то веки Люк был с ним согласен. К середине процесса его энтузиазм немного поугас. Простой рецепт пасты с морепродуктами, который он помнил с детства, на деле оказался не так уж и прост. Люк порядком устал, трогая, нюхая и даже пробуя на вкус почти все, что было на кухне. На ощупь ему не удалось распознать некоторые ингредиенты, необходимые для приготовления, и он на свой страх и риск добавлял те, что казались ему наиболее подходящими. Почему он раньше не тренировался? Сейчас бы уже шеф-поваром смог бы стать. Отчаяние и тоска настолько поглотили его, что он ни разу за полгода не ощутил стремления чему-либо учиться, не желая принимать тот факт, что его слепота навсегда. Обратно уже ничего не вернуть. Пора уже было это признать. Этьен вернулся с работы как раз, когда, по мнению Люка, у него все было готово. Он обжег руку о сковороду, перемазал в чем-то лицо и одежду, скорее всего, тоже. О том, что творилось в кухне, Люк думать себе запретил. Вряд ли она так же сияла чистотой, как до его кулинарных экспериментов. — Чем пахнет? — Этьен обнял вышедшего ему на встречу Люка. — Я приготовил обед, — сбивчиво проговорил Люк. Он жутко нервничал, ожидая реакции на свою инициативу. — Ммм… — протянул Этьен. — Я голоден, как волк, — он взял его за обожженную руку, с криво и наспех наклеенным пластырем и поцеловал кончики пальцев. — Пойдем, солнышко, попробуем, что получилось. Пока Этьен раскладывал пасту по тарелкам, ни словом не прокомментировав внешний вид кухни после экстремальной готовки, Люк нетерпеливо ерзал на стуле. Он и ждал реакции Этьена, и боялся ее. Попробовать свою стряпню до прихода своего парня ему и в голову не пришло, а теперь он об этом очень жалел. Наконец, Этьен, поставив тарелки на стол, сел на свое место. Звякнули приборы. Люк судорожно вдохнул и зашарил по столу в поисках вилки. — Я… не знаю, что получилось, — признался он, низко опустив голову. — Очень даже вкусно, — ответил Этьен. В его голосе сквозила такая теплота и любовь, что Люк часто заморгал, стараясь скрыть повлажневшие глаза. А когда попробовал то, что приготовил, сдержать слезы ему не удалось. Они горячими дорожками заструились по щекам, скатываясь по подбородку, срывались прямо в тарелку с несъедобным нечто, которое его любимый с таким аппетитом ел, только бы не расстроить так старавшегося Люка. — Что ты, детка..? — Этьен подскочил к нему, падая рядом на колени, ладонями обхватил лицо, которое Люк старательно пытался спрятать, отворачиваясь. — Не плачь, пожалуйста. Что… что мне сделать? — Этьен суетливо стирал пальцами его слезы, целовал мокрые щеки. — Ты же никогда раньше не плакал, любимый. Я что-то сделал не так..? — Я… я… — Люк заикался, слезы все никак не останавливались, превратившись в сплошной поток. — Я такой бесполезный, — наконец проговорил он. — А ты… так любишь… так поддерживаешь… что готов, не поморщившись, съесть даже эту гадость, что я приготовил. Я… недостоин тебя. — Ты достоин гораздо большего, — Этьен привлек его к себе, ласково поглаживая по волосам. — И я очень сожалею, что не способен дать тебе всего… Люк не дал Этьену договорить, прильнув к его губам. На них все еще ощущалась горечь от неудавшегося обеда, и Люк старательно слизывал ее, чтобы оставить только сладость давно забытых страстных поцелуев. Теперь он знал наверняка, как отблагодарить любимого. Слезы словно вымыли дочиста его сознание, и Люк ощутил долгожданную легкость и жажду к жизни. Очнувшееся после долгой спячки либидо подняло его на ноги и заставило утащить Этьена в спальню. *** Задыхаясь в удовольствии от давно забытых ощущений, Люк парил над землей. — Как бы я хотел сейчас смотреть на тебя, — с легким сожалением сказал он нависшему над ним Этьену. — Жаль, что не могу увидеть, как в твоих глазах зажигаются звезды. — Ты можешь чувствовать, — Этьен крепче прижался к нему, все еще содрогаясь в отголосках оргазма. — Ведь именно ты их зажигаешь, без тебя они не горят. — Я не дам им погаснуть, обещаю, — прошептал Люк, счастливо улыбаясь.