***
Они снимают клип через пару дней, и там это и происходит. Доминик не отпускает его ни на секунду, ловит каждое действие раньше, чем Оливер переносит его в жизнь, и этот взгляд из-под бровей вместе со всклоченными волосами смотрится настолько опасно и - боги - подавляюще - Оли теряется в чёрт знает какой раз за все эти дни, пока Доминик облизывает губы, растягивая их в широкой ухмылке, и наблюдает за его жалкими попытками абстрагироваться со съёмочной площадки. У Янга кольца на пальцах звенят в тишине, когда они сидят друг напротив друга, и Дом лениво отбивает по столешнице какой-то ритм, вальяжно закинув ногу на ногу, пока Оливер пытается занять как можно меньше места, сам не понимая, отчего настолько смущён. Кажется, у него сейчас остановится сердце. Он боится поднять глаза. Кажется, он понимает, почему так смущён. И, самое противное - в голове ни мысли об Алисе. Когда они снимают сцену с Домиником в роботе, Оливер почти падает на негнущихся ногах, потому что настолько соблазнительно-подавляющим выглядеть нельзя. Не на чёртовых площадках, когда они тут, вообще-то, снимают чёртов клип, и Джордан-грёбанный-Фиш не перестаёт тихонько смеяться над ним. Потому что Джордан-грёбаный-Фиш куда внимательнее Оли, а ещё он ему что-то вроде самого близкого друга и мамочки в одном флаконе, и - разумеется, блять - Джордан понял всё с самого начала, когда впервые увидел, как взгляд Сайкса дрогнул, там, в кабинке звукозаписи. Доминик почти занимается любовью с камерой - хорошо, что не с оператором, иначе Оливеру было бы куда хуже, - крича, выгибаясь и сходя с ума в замкнутом пространстве типа-головы-робота, и каждый изгиб губ для Оливера как удар тяжёлым по голове - сознание плывёт, тело не слушается, и единственное, что ещё остаётся ему подвластно - зрение, так предательски фокусирующееся только на зелёной радужке Доминика. Кажется, он буквально может видеть маленькие электрические разряды там, в черноте зрачка, потому что у Янга такая - т а к а я - энергетика, что можно только упасть на колени прямо здесь и смотреть в ответ. Падает на колени он через какие-то жалкие пятьдесят минут. Когда съёмки заканчиваются, и все вокруг валятся с ног от усталости, пока Дом прыгает вокруг оператора, травя свои обожаемые шутки, Оли хочет сбежать как можно скорее. Он даже готов краснеть потом от насмешливого понимающего взгляда Джордана, который - как и всегда, разумеется, - знает о Сайксе даже то, чего Оли сам ещё не осознал. Задумка почти выходит; он уже вылетает из помещения, мимолётно прислоняясь лбом к серой бетонной поверхности снаружи, когда за рукав так и не снятого пиджака мягко, но настойчиво тянут. - Ты ждёшь меня, Оливер, ждёшь здесь. - этот голос он теперь узнает всегда, и от того, насколько легко и при этом уверенно звучат шесть простых слов дрожь в ногах, угомонившаяся на свежем воздухе, возвращается с утроенной силой. И, поэтому, когда рукав пиджака больше не зажат чужими пальцами, Оли не двигается с места, обессиленно выдыхая в холодную стену. Кажется, за эти несколько дней он устал так, как ни уставал никогда. И, кажется, все силы из него вытянул Доминик с этими его всклоченными волосами и слишком - с л и ш к о м - глазами. Падает на колени он через какие-то жалкие пятьдесят минут, когда Дом, уже одетый в чёрное пальто, заталкивает его в номер отеля, захлопывая дверь. Его даже не ставят на колени - достаточно взгляда, того самого, чуть прищуренного, достаточно приоткрытых в усмешке губ, достаточно постукивающих по обтянутому тканью бедру пальцев с тяжёлыми кольцами, достаточно Доминика рядом, чтобы Оли упал на колени сам. Он замирает так внизу, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше - Доминик не девушка, это раз. Два… Он подчиняется. Оливер не хочет обнимать его за бёдра, не хочет прижимать его к стене; он хочет - ему нужно - чтобы это сделали с ним. Сегодня, здесь, ему - он подчиняется. Когда Доминик опускает широкую ладонь ему на загривок, трепля по холке, как собаку, небрежно перебирая короткие волосы, единственное, что он делает - подаётся следом за рукой, откидываясь назад, по едва различимо вспыхнувшим всполохом зелени глазам понимая, что сделал правильно. Рука сжимается, больно притягивая его ещё ниже, ближе к полу, застеленному серым ковром; если бы не мягкий ворс, он бы разбил колени к чертям. Доминик наклоняется следом, держась на расстоянии, и его пухлые губы притягивают взгляд Оли моментально, и он подаётся вперёд первый - сам, подумать только, а ведь недавно колени подгибались, - ловит своим сухим ртом тёплый Доминика, и в этот момент неважным становится всё. Они целуются прямо так, на сером ковровом ворсе, а потом Доминик давит ему на плечи, укладывая на спину, молча улыбаясь, и Оливер стукается лопатками, и даже через мягкую ткань это больно, а ещё Доминик кладёт ладони ему на бёдра, вжимается губами в щёку, почти прижимает его своим разгорячённым в момент телом, и всего сразу становится так много, и Оливер задыхается собственными всхрипами, пока мягкие губы захватывают кожу на шее, спускаясь ниже. Доминик помогает ему выпутаться из пиджака, придерживая за пояс, прижимая на мгновение к себе полностью, и стягивает следом свою чёрную водолазку. Его тело горячее, во всех смыслах горячее, он чуть подзагоревший, мягкий и согревающий, и Оливер не может остановить свои собственные руки, когда проводит ладонями от пояса вверх и обнимает Доминика за шею, прижимаясь ближе. Они соприкасаются вообще всем, чем можно, и Дом опускается сверху на Оливера окончательно, сжимая одной рукой его запястья над головой, другой расправляясь с пряжкой ремня, стаскивая брюки с бельём, принимаясь за свои. Оливер не может поднять на него глаза вновь, но на этот раз не от смущения - он всё ещё немного растерян, да, до этого всегда вёл он, но сейчас он просто не хочет смотреть Доминику в глаза. Принимает правила, позволяет собой руководить. Выражает покорность. Подчиняется. Холод колец на пальцах Дома мимолётно обжигает горячую кожу бёдер, и этот неожиданный контраст вырывает Сайкса из размышлений о собственном положении. Он чувствует, как его челюсть уверенно сжимают, почти до боли, с силой приподнимая наверх, и в следующую секунду встречается со своей бедой последних дней - зеленоватые глаза смотрят на него как никогда жадно, он буквально чувствует, как Доминик оглаживает его скулы взглядом, пока его ладони мнут нежную кожу бёдер, оставляя синяки короткими щипками. Оли прогибает поясницу навстречу Доминиковскому животу, соприкасаясь тазовыми косточками, и смотрит в ответ, запоминая мутную темень расширенных зрачков в окружении едва заметных ореховых крапинок на радужке, а потом чувствует, как его ноги настойчиво раздвигают, и моментально вспыхивает, отводя голову вбок. Правда, надолго избежать чужого пронзительного взгляда не получается, и через пару секунд его с силой возвращают обратно, и щёки отчётливо ощущаются уже покрасневшими, как и шея; раньше бывать в такой ситуации ему не приходилось. Это он обычно сидел между чужих ног, а сейчас так же рассматривают его, бесцеремонно и не скрываясь, потому что он подчиняется, и от осознания этого краска сползает с шеи на грудь, а щёки горят в разы сильнее. Довольный громкий смех Доминика никак не помогает появившемуся смущению, и Оли с силой зажмуривает глаза, расстроенно поджимая тонкие губы: всё это и так слишком волнительно для него. - Хочешь мягче? - голос Доминика хриплый, чуть тягучий, он лениво проводит по телу под собой пальцами, наслаждаясь чужой секундной хрупкостью и растерянностью. Единственное, на что хватает Оли - тихое согласное мычание, но этого вполне достаточно, и в следующее мгновение тёплые сухие ладони накрывают внутреннюю сторону бедра, а губы прижимаются к шее. Доминик с силой гладит его ноги, прикусывая подбородок, мимолётно целуя в щёку, и тут же лезет языком между губ, вылизывая изнутри широкими мазками. Пальцы резко сжимаются, разводя ноги ещё шире; Оли глухо вскрикивает от неожиданной вспышки боли, а потом чувствует, как его приподнимают над полом, судорожно хватаясь руками за тёплую спину в рефлекторной попытке удержаться. Теперь Доминик держит его, буквально посадив на себя, и это внезапно смущает даже больше, чем предыдущая позиция, и при этом успокаивает: Оливер ощущает под руками крепкую спину, чувствует, как его ноги направляют, и послушно закидывает их на поясницу Дому, прислоняясь щекой к мягкому плечу. В таком положении, защищённый кольцом рук Доминика, он чувствует себя так спокойно, как никогда, и даже когда ладони опускаются ниже, поглаживая ложбинку между ягодиц, он не дёргается, только шатко выдыхает, вжимаясь носом в тёплое плечо. Доминик осторожен, но и неостановим одновременно; в какой-то момент он просто раздвигает ягодицы сильнее, надавливая кончиком пальца, и сжимает другой рукой их члены вместе, поглаживая головки, пока Оливер задыхается внезапным всхлипом и вспоминает, что они тут делают. Смазка совсем недалеко, в откинутых брюках Дома, и следующее прикосновение уже грубее и требовательнее, и Оливер впервые по-настоящему пугается и пытается вырваться, но зелёные глаза и тихое рычащее 'сидеть' пригвождают его обратно, оставляя тихо всхлипывать сквозь прокушенную губу, смотря широко раскрытыми глазами прямо в зелёные напротив. Дом гладит член Оли, отвлекая, целует в уголки губ, мягко переплетая их языки, и когда Доминик начинает растягивать его, Оли только продолжает рвано дышать, прижимаясь всем телом как можно ближе в попытке уйти от проникновения. Они дышат судорожно в унисон, и Доминик продолжает настойчиво и бескомпромиссно, добавляя смазки, слегка поворачивая пальцы изнутри. Это неприятно и даже немного больно, но только физически, морально же - морально Оливер более, чем счастлив, потому что его ведут, направляют, контролируют и не позволяют самовольничать и, внезапно, это - то, чего так не хватало всё это время. Доминик подхватывает его под ягодицы, на мгновение вытаскивая пальцы, и Оли морщится, ощущая непривычный дискомфорт от незаполненности; его укладывают обратно на серый ковёр, и он вслушивается в тихое шуршание ворсинок под своей спиной, пока Доминик стягивает с ближайшего дивана подушку. - Приподними поясницу, иначе будет неудобно. - Его красивый голос в очередной раз разрезает тишину, пока глаза бегают по телу на ковре в поисках признаков чрезмерно сильной боли или недовольства; Оли становится так тепло от этой заботы, и он протягивает руки чуть вперёд, ловит приближающегося Доминика в объятия, и просто жарко выдыхает ему на ухо скромное 'продолжай, пожалуйста'. Когда он свободно принимает три пальца, Доминик гладит его по щеке, устанавливая зрительный контакт, и через пару секунд Оли чувствует, как больно мышцы натягиваются вокруг крупной головки, и скулит-скулит-скулит, моргает моментально ставшими влажными глазами, протестующе упирается руками в грудь Доминику, мотая головой - больно. Ему перехватывают руки, и мягкие губы прижимаются к слипшимся от влаги ресницам, целуя поочерёдно веки, и единственное, что чувствует Оли - боль, а единственное, что слышит и понимает - 'Расслабься, Оли, ну же, скоро станет легче, тебе надо терпеть'. Мышцы неохотно поддаются, и Доминик короткими толчками продвигается вперёд, сцеловывая слёзы с красивого лица, поглаживая хрупкие запястья. Это больше больно, чем хоть как-то хорошо, но то, как Дом придавливает его своим телом, поглаживая бока, зацеловывая линию челюсти, позволяет хоть немного расслабиться и просто довериться. С десяток минут он постепенно привыкает, отпуская себя полностью, и, когда Доминик резко подаётся вперёд, перехватывая его за загривок, Оливер может только широко открыть глаза и ещё сильнее запрокинуть голову назад, раскрывая рот в немом крике, потому что - внезапно - это слишком. Слишком много, слишком глубоко, слишком неприятно и желанно одновременно, и, когда в следующий раз Доминик толкается так, как нужно, и его буквально прошибает волной удовольствия, Оливеру кажется, что теперь он останется мазохистом навсегда - получать удовлетворение сквозь боль - что-то новенькое. А потом думать уже не получается; Дом считывает его реакцию мгновенно, довольно ухмыляясь, и тут же увеличивает темп, вдавливая его в серый ворс сильнее, и Оливер может только беспомощно скрести короткими ногтями ему по спине, выгибаясь до хруста в позвонках, и загнанно дышать, пока его мелко потряхивает от всего сразу, и он не выдерживает, а Доминик только довольно улыбается, смотря на тело под собой своими зелёными глазами, которые ещё несколько дней назад для Оливера ничего не значили, а сейчас - в этот момент - значат вообще всё. Единственное, в чём Оли уверен, когда ему сжимают горло, и чуть нагревшийся от их общего жара металл на пальцах впивается в гортань - он больше не отпустит Доминика далеко, потому что то, что он чувствует сейчас, это просто нечто: он буквально задыхается в этих руках, давится собственными всхлипами, а единственное, что удерживает его от того, чтобы разбить себе голову о пол - чёртов ковёр и предусмотрительный Дом, придерживающий его за затылок. И всё это ощущается до ужаса правильно - горячее тело сверху, его собственное, прижатое близко-близко, то, насколько меньше он чувствует себя рядом с Домиником, хотя на самом деле выше и массивнее, но Дом настолько подавляющий, и ему хочется подчиняться, этим уверенным рукам, этому хрипловатому голосу, этим вечно приоткрытым губам, и это осознание становится последней каплей - его перетряхивает всего, от макушки до ступней, он сжимает чужие плечи до тихого шипения самого Доминика, и его накрывает оргазмом так же резко и поглощающе, как впервые затянуло зелёной радужкой несколько дней назад.***
Когда он открывает глаза, вокруг темно. Оливер поворачивает голову вправо, спиной ощущая мягкий хлопок постельного белья, и из окна напротив видно город с его огнями; там ночь, свет в самой комнате выключен, он укрыт чем-то вроде пледа, и с, предположительно, кухни слышится тихое позвякивание и ругань. Голос точно Доминика, и он с кем-то точно препирается по телефону, и Оли хотел бы встать и пойти к нему, но первая же попытка сдвинуться отдаёт болью во всём теле, и он решает остаться на месте, лениво и осторожно потягиваясь. На тумбочке справа стоит стакан с водой, рядом лежит его телефон и аккуратной стопочкой сложены рубашка и брюки. Со стороны арочного проёма слышатся тихие шаги, и перед его глазами возникают знакомые чёрные штаны; Оливер медленно поднимает взгляд и залипает на очередной улыбке. Интересно, Дом вообще перестаёт быть радостным хоть когда-нибудь? Его размышления прерываются чуть влажными губами на его собственных и наглым языком, и это тоже хорошо, а ещё отдаёт воспоминаниями о недавно произошедшем; в голове лениво ползут мысли о том, что теперь делать с Алисой, когда перестанет болеть, кажется, каждое нервное окончание, и насколько довольным будет выглядеть Джордан, когда он ввалится завтра на студию на пару с Домиником. Ну, Оли надеется, что на пару - Дом вроде не ушёл, и теперь целует его, забираясь сверху, и вполне довольно смотрит с этим своим прищуром, и тяжесть его тела ощущается правильной даже сейчас, когда они не делают ничего, связанного с сексуальным подтекстом. В конечном итоге он молча, одними прикосновениями и взглядами уговаривает Доминика остаться рядом, и следующие несколько часов его надёжно обнимают сильные руки, пока сам Оли доверчиво откидывается головой на местами поцарапанную грудь - всё-таки не удержал себя - и вслушивается в разнообразные истории со съёмок и записей Доминика. Они действительно вваливаются на студию вместе, и Оливер за первые полчаса успевает страстно захотеть пару раз зашить Джордану с его шуточками и слишком понимающими ухмылочками рот, ну или просто прописать пару по довольному лицу, а Доминик не думает, а просто делает; тоже в шутку, разумеется, но следующие полчаса они с Джорданом носятся по всей студии, пока Оли отлёживается на диване - ему всё ещё немного больно, а в первые часы ходить было вообще невозможно, и о своей походке подколок от Джордана он успел наслушаться вдоволь. Джордан ходит весёлый весь оставшийся день, ласково поглядывая на диван, где Доминик снова приклеился к Оливеру, хотя никто и не против. Оли отвечает Фишу едва заметной благодарной улыбкой; о нём заботятся, и это приятно. А ещё приятно то, как бережно Доминик касается периодически его поясницы, и как уверенно сжимает его ладонь перед всей студией, несмотря на косые взгляды. Песню они называют Obey, и, если честно, лучше названия и не придумать, как и клипа; а Оливер теперь знает, насколько ему нравится подчиняться.