В первый и последний раз

Старенький УАЗик, дребезжа разбитой подвеской, несётся по ухабам пригородного шоссе, когда мой чуткий слух улавливает некие тревожные нотки в тихом бормотании приёмника. Сквозь треск радиопомех прорывается голос ведущего новостей. "...выполняя свой профессиональный долг, во время съёмок репортажа из жизни ушёл наш коллега..." Я подкручиваю громкость. "...его честная авторская программа "Загадка дыры" радовала, пугала, удивляла и сокрушала мозг многочисленным зрителям долгие годы..." К тому моменту, когда выпуск новостей сменяется рекламой очередного фуфломицина, в моих мозговых извилинах уже копошится не до конца оформившееся подозрение. Я торможу у придорожного кафе. — У вас есть устройство для д-дистанционных переговоров? Когда я волнуюсь, я могу забывать некоторые слова. Поди посиди несколько дней в засыпанном забое после взрыва метана в шахте, ещё не то забудешь. — Телефон есть в подсобке, — пожимает плечами сонная девушка за стойкой. Я несколько раз набираю номер телецентра, прежде чем слышу на том конце провода умеренно печальный голос. — Что он снимал? — спрашиваю я, заранее зная ответ. *** Если хотите знать моё авторитар... авторитетное мнение, в наш лес вообще не стоит соваться без специальной подготовки. Во всём городе я знаю только двоих людей, у которых такая подготовка есть. Первый — Игорь Натальевич Катамаранов. Второй — ваш покорный слуга. И не смотрите на меня так. Невозможно знать про лес всё. Я знаю почти всё. Я могу на слух отличить пение крапчатой свирельги от посвистывания пятнистой ковылки. Могу на вкус определить, на каком участке был взят образец почвы. Могу безошибочно различить в сухой траве мелькание переливающейся бензиновыми разводами чешуйчатой спинки аспидного выползня. Вообще я геолог, но по нынешним временам ведущий развлекательной передачи оказался востребованнее, вот и приходится кривляться на экране, как цирковое животное семейства псовых. *** Я стою на опушке. Меня окружает лес, сумрачный и величественный. Стволы вековых деревьев устремляются вверх, туда, где тёмные кроны почти полностью заслоняют солнечный свет. Пахнет землёй, хвоей и прелой листвой. Внимательно, метр за метром я исследую опушку. Любой, кто приходит сюда, неизбежно оставляет за собой след. Как белая полоса в том месте, где пролетевший самолёт вспарывает небесную синеву. След грибника отличается от следа охотника. Или следа журналиста. Сейчас моя работа состоит в том, чтобы рассказывать про выживание в дикой природе. Надеюсь, Журналист смотрел по телевизору не только свою передачу, и кое-какие знания всё же задержались в его черепной коробке. Но что бы я ни рассказывал — ему или вам — этого всё равно недостаточно. Если вы спросите меня, что делать, если вы заблудились в лесу, я отвечу то, что любой школьник зубрил на уроках ОБЖ. Ориентируйтесь по солнцу. По мху. Идите на шум дороги. Если вы спросите меня, что я бы делал, если бы заблудился в лесу, я отвечу: вывернул бы наизнанку всю одежду. Шёл бы, не оглядываясь, даже если бы мне показалось, что меня зовут. Особенно если бы мне показалось, что меня зовут. Попробуй я сказать об этом с телеэкрана, я бы мигом оказался в лечебном учреждении с мягкими стенами. Правил, на самом деле, много. Входя в лес, оставь у дерева монетку, фантик, предмет одежды — что угодно. Если придётся провести в лесу ночь, следи за тем, чтобы костёр не гас ни при каких обстоятельствах. Не приглашай к костру никого, кто выйдет на свет, даже старика или ребёнка. Особенно старика или ребёнка. Если слышишь знакомый голос из чащи, разворачивайся и уходи. Не приближайся к болотам. Никогда, ни при каких обстоятельствах не приближайся к болотам, если не знаешь, как себя вести. Не знаю, какие из этих правил нарушил Журналист, но судя по некрологу на радио, что-то явно пошло не по плану. Не по его плану. В примерной карте леса в моей голове постепенно пунктирной линией проявляется тропка, которой шёл мой незадачливый коллега. Обломанные ветки. Потревоженный муравейник. Подстреленный гриб. Для опытного следопыта путь Журналиста выглядит таким же заметным, как если бы он оставлял за собой дорожку из хлебных крошек. Что мне совсем не нравится, так это то, что пунктир обрывается примятой травой возле болота. Это очень плохо. Это прямо-таки наихудший расклад из всех возможных. Местность я знаю превосходно, поэтому безо всякого страха усаживаюсь на твёрдой земле у самого края урочища. Крупный чёрный ворон, Corvus corax, совершает посадку на тоненькую березку неподалёку. — Сегодня один п-придурок влез сюда и утонул, — говорю я. Ворон склоняет голову набок и равнодушно смотрит на меня блестящими глазами-бусинками. — Это был мой коллега. — Карр. — Просто коллега, — поспешно добавляю я. — Но, знаешь, он был честный человек. Тщеславный, мог идти по головам, но он верил в то, что делал. — Карр. — Знаю. Я чувствую, как потеют ладони. Вот сейчас мне по-настоящему страшно. — Я всё сделаю, просто подстрахуй. Ворон вспархивает с ветки. В его укоризненном карканье слышится "дуррак, ой дуррак". Я посылаю ему вслед воздушный поцелуй. Подумаешь, дурак, бывают вещи и похуже. *** У болот мне больше нечего делать. Я разворачиваюсь и иду вглубь чащи. Всё, что теперь остаётся — полагаться на волю случая. И мне везёт (или не везёт, тут уж как посмотреть): постепенно лес редеет, становится прозрачным, и из серых сумерек проступают очертания домика на сваях, похожего на зимовье охотников. Вот вам ещё одно правило — не всё, что похоже на зимовье охотников, на самом деле таковым является. Постарайтесь не оставаться там на ночь, даже если вы заблудились. Я же захожу внутрь и осматриваюсь. Шутки закончились, с этого момента все трюки выполнены профессионалами, не пытайтесь повторить это дома. И вообще нигде не пытайтесь. В одном месте крыша протекла, и в деревянной кадушке на полу собралась дождевая вода. Для наших целей это вполне целе... целесообразно. Я выхожу во двор и, раздевшись до белья, опрокидываю на себя кадушку. От ледяного душа сначала бросает в жар, потом резко становится холодно. Дрожа и отфыркиваясь, возвращаюсь в дом и переодеваюсь в чистое, стараясь не думать, кто мог носить эту одежду до меня. Наскоро перекусываю подобранными по пути яблоками. Яблоки неспелые, кислят и вяжут, но ничего лучше не нашлось. Теперь, когда всё сделано, нужно только ждать. Я ложусь на жёсткую деревянную лавку, складываю руки на груди и прикрываю глаза. *** Когда я просыпаюсь, вокруг уже непроглядная темень. Дорога кажется бесконечной. Исчезли звуки, характерные для ночного леса: ни уханья сов, ни посвистывания ночной соловьюшки, ни ритмичного гудения насекомых. Только ветки над головой скрипят, как покачивающиеся на ветру повешенные. Деревья провожают меня долгими взглядами в спину. Ветер доносит обрывки смеха, и я иду на звук. На поляне возле болота сидит красивая девушка в красном платье. Светлые спутанные волосы едва колышутся от дуновения ветерка. — Эй! — кричу я. Сейчас мы с ней в равных, так сказать, весовых категориях, и ей придётся вступить со мной в диалог. Девушка оборачивается и смотрит на меня глазами Тани, секретарши нашего директора. — Отдай мне его, — прошу я. — У него осталось дело, которое он не закончил. Она хихикает, обнажая ровные красные зубки. — У меня тоже было такое дело. — Тебе нужна помощь? — спрашиваю я. — А ты душка, — говорит русалка. — Такой красивый и такой мёртвый. Мне нужна помощь. Мне очень одиноко. Большие печальные глаза наполняются слезами. Она медленно расстёгивает верхнюю пуговку жакета. В воздухе разливается йодистый запах водорослей и сладковатый — гнили. — Побудь со мной. Мне так страшно, так холодно. Хочешь, я спою тебе? Красные зубки заостряются, а нежные черты секретарши Танечки подёргиваются следами разложения. Уже безносая, она тянет ко мне руки с отмирающей кожей и великолепным маникюром, как вдруг её что-то отвлекает. Над нашими головами, хлопая крыльями, кружится чёрный ворон. Засмотревшись на птицу, я совсем упускаю момент, когда ледяная кисть вцепляется в мою руку и тянет за собой. Острые ноготки до мяса впиваются в кожу. — Пойдём со мной, — шепчет мелодичный голос, чуть шепелявя из-за провалившейся щеки, — будем петь и танцевать до скончания века. Ворон разжимает клюв, и нас осыпает резко пахнущими зелёными веточками. Стальная хватка на запястье ослабевает, и, не удержав равновесие, я падаю вниз, ощутимо приложившись головой о камень. Последнее, что я слышу перед тем, как потерять сознание — резкий, бьющий по ушам девичий визг. *** Как ни паралельно... парадоксально, меня приводит в чувство головная боль. Мир расплывается перед глазами и норовит развалиться совсем, но я всё же понимаю, что нахожусь в своей машине. На пассажирском сиденье справа от меня трясётся и клацает зубами Журналист. Совершенно голый, зато с микрофоном. Я откидываюсь на спинку сиденья и позволяю чувству глубочайшего удовлетворения заполнить меня до краёв. Шансы были примерно нулевые, и всё же у меня получилось. У нас получилось. Лоб-в-лоб с УАЗом останавливается "буханка" Скорой помощи с включёнными проблесковыми. Пока санитар выводит из машины дрожащего Журналиста, врач, сутулый и серьёзный, наклонятся ко мне. Тёплые губы прижимаются к моему виску, и я забываю, как это — дышать. — Чтоб такое было в первый и последний раз, — шепчет он. — Будешь теперь должен. Викторыч отходит заниматься пациентом, а по салону плывёт крепкий запах полыни. Мне на колени, кружась, пикирует чёрное перо. У нас же тут передача о выживании? Так вот, самый надёжный способ — сведите знакомство с тем, кто будет вас оберегать. Настолько близкое, насколько сможете. Но я вам этого не говорил.