***
-И как тебя опять угораздило… Не вертись теперь, дай хоть бровь обработать, — совсем ещё зелёный Катамаранов морщился, чувствуя, как знакомые руки аккуратно вытирали с лица кровь. — И главное — зачем вообще полез? Ещё и один на троих. Правильно Водолаз говорит — бешеный. -Ага, — Игорь почти не слушал привычное бурчание, пока можно было наслаждаться болезненными, но ласковыми прикосновениями. Стоило об этом подумать — и они закончились, заставляя разочарованно засопеть. -Давай договоримся, — Жилин смотрит хмуро и очень серьёзно, но в противовес к этому накрывает его культяпку со сбитыми костяшками своей тёплой, испачканной чернилами ладонью. — Если будет нужна помощь, а слова снова все растеряются, просто…в общем, просто сделай вот так. -И что тогда? — Игорь наклоняет голову смотрит завороженно, с хитринкой, будто ему сейчас пообещают самое настоящее чудо. -И тогда я пойду с тобой, балда. Куда угодно пойду, а там уже вместе как-нибудь разберёмся.***
Уверенно ведя за собой уже совсем взрослого, но в чём-то совершенно не изменившегося друга по слабо освещённым аллеям, Катамаранов думает о том, что сегодня ему действительно понадобится обещанная помощь. Шестым, седьмым и десятым чувствами ощущает — одному ему Митю из всего этого не вытянуть. -Курить б-будешь? Освещённая одним из немногих рабочих фонарей скамейка оказывается весьма кстати. Полковник не глядя садится, кивает рассеянно-благодарно, делает несколько жадных затяжек. Молчит. Это совершенно не их тишина, и Игорь чувствует, как начинает злиться. -Слушаю тебя о-о-очень внимательно. -М? — Жилин вздрагивает, тут же роняя почти обжигающий пальцы бычок. С маниакальным усердием втирая огонёк в землю форменной туфлей, вздыхает, будто перед прыжком в воду: -Да тут и рассказывать-то особо нечего, глупая история, неприятная. Кто другой бы ко мне с таким предложением пришёл — загремел бы сразу на пятнашечку, а тут — президентка как-никак, прямой приказ, получается, поступил. Ещё и деньги эти, — полковник брезгливо глядит на собственные руки, будто на них могли остаться следы от взятки. Продолжает с неохотой: -Растерялся я, мой хороший, вот просто взял — и растерялся. Всю ночь ворочался, думал, как же организовать это дельце, и даже додумался до того, чтобы нашего бандитника, того, оглушить показательно и спрятать на время где-нибудь. А там, глядишь, переправили бы его за границу, к ненаглядным американцам, и дело с концами… Голос полковника срывается, и он снова замолкает — только кадык дёргается упрямо, словно пытаясь не выпустить болезненные слова наружу. Да только те всё равно вырываются: -Мне же совсем нельзя никого убивать, понимаешь? А она заладила — взорви да взорви. Как это вы себе представляете, спрашиваю, тут же людей столько, они же все тогда тоже…-Жилин наконец вскидывает на него взгляд, захлёстывающий горячей волной боли и непонимания, добавляет совсем тихо: -А у неё глаза — совсем безумные. Делай, говорит, что приказано. Дружбы со словами Игорь никогда не водил, поэтому просто притягивает полковника к себе и неуклюже, но искренне обнимает. В потрясающей тишине — ни всхлипа, ни вздоха, он гладит мелко подрагивающую спину и чувствует, как за шиворот рядом с ключицей закатываются горячие, наверняка очень солёные капли. -Не дур-ри, Мить. Правильно Водолаз говорит — главное, что живы все…почти. Жилин отстраняется — растрёпанный, и, кажется, ещё более несчастный. Смотрит странно, как в детстве, когда непутёвый друг не понимал чего-то очень простого: -Почти… Игорь, ты понимаешь вообще, кто эти самые вентили газовые выкручивал? Вот этими самыми руками, за которые ты, голубчик, потом так доверчиво хватаешься. Кто я после этого, спрашивается?! -Дурак! — Катамаранов тоже неосознанно повышает голос. — Дур-рак и добряк, вот ты кто. Такой план…хороший…хороший план придумал, всех спас — и музыкантишек, и Гвидона, и банду железную. Меня даже спас, пока я там дрых беспробудно, а теперь себя из-з-зводишь из-за бабы какой-то. Лучше бы всё-таки мы, чем она, так…что ли? — от избытка чувств он срывается со скамейки, чувствуя, как глаза загораются непрошеным ярким пламенем. Митя вскакивает следом, недоумённо хлопает ресничищами — явно не ожидал такого напора. Даже сейчас, с чёрными разводами подводки под глазами и покрасневшим носом, он каким-то образом умудряется оставаться сумасшедше красивым, светлым и до боли родным, и Игорю отчаянно хочется всем этим поделиться, но язык предсказуемо не слушается. -И руки свои не трожь, — вместо всего этого великолепия бурчит он в окончании гневной тирады. -Отличные р-руки же. Не нужны — мне отдай. Жилин улыбается кривовато, ухает неуверенно, словно на пробу, а потом разражается громким, полуистерическим смехом. - И что ты с ними будешь делать, бешеный мой? -Найдём применение, — они стоят близко-близко, буквально нос к носу, и он придирчиво принюхивается — не прошла ли уже та буря, которую он заприметил в знакомых глазах посреди всеобщего веселья и которой так испугался? Но от Мити по-прежнему противно фонит подвальной сыростью, виной и чем-то ещё, не позволяя разобрать эмоции. Зато наталкивая на ещё одну важную мысль, о которой он чуть не забыл: -Мне одно вот только не… понятно. Чего ты, полковник, меня не позвал-то, когда из рестрана сбегал, как З-золушка с бала? Жилин реагирует на простой, казалось бы, вопрос очень странно — каменеет снова, прячет взгляд и делает шаг назад — совсем крошечный, но его достаточно, чтобы заподозрить неладное. И врёт, опять бессовестно врёт: -Милый мой, да ты же спал крепко, сам ведь говорил пару минут назад. Устал, небось, по болотам своим шататься, дела лесные решать… -В глаза, Ж-жилин,— почти шипит Игорь, угрожающе приближаясь. -Так разбудил бы. Вдвоём всяко быстрее — баллоны дотащили, газ… выпустили, а сами — того, дёру дали. Или не так? -Так. Митя смотрит послушно, и взгляд у него виноватый, как у побитой собаки. Улыбается грустно-грустно, и тут до Катамаранова, наконец, доходит. -Ты…ты охррренел, что ли? — не в силах больше сдерживать звериную ипостась, он накидывается на полковника, сбивает его с ног, припечатывая к земле. Пару минут идёт отчаянная борьба, пока Игорь снова не оказывается сверху, загнанно дыша. Просит — спокойно, почти мягко: -Впусти. -Нет! — Митя продолжает отбиваться, прекрасно понимая, что силы не равны, -Уйди, Игорь, не надо… -Впусти, говорю! — видимо, рявкнуть получается неплохо,— Жилин аж зажмуривается. Воспользовавшись секундным замешательством, Катамаранов немедленно стукается об его лоб своим, погружаясь в цветной калейдоскоп чужого разума. Продираясь сквозь свежие воспоминания о пятнах светомузыки, духоте ночи и собственных горящих глазах, он добирается до более давних. Выискивает в общем сумбуре застолье и ныряет ещё глубже, в самую гущу эмоций и переживаний. Смотрит Митиными глазами на всех вокруг и едва не задыхается от непривычной ему самому нежности вперемешку с болью. Вместе с ним садится в милицейский бобик, загруженный гремяще-гремучими баллонами, чувствует, как каждый из них жжёт руки осознанием неизбежного выбора. Жилинскими пальцами трижды набирает номер Стрельниковой, дважды сбиваясь и вешая трубку, но упрямо начинает снова. Только это всё не то, зачем он сюда полез. Сердце замирает и пропускает пару ударов, когда наверху слышится перестук каблуков, а полковничьи руки опускаются на первый газовый вентиль, и Игорь ждёт. Он всеми силами, всей своей тёмной душой желает, чтобы Жилин сейчас развернулся и уверенными шагами покинул подвал. До конца не хочет верить в то, что подняло в нём такую волну ярости и страха, но… Но полковник продолжает стоять, прикрыв глаза и вдыхая наполняющийся кисловатым зловонием воздух. Дрожащими руками нашаривает в кармане спички и гоняет в голове одну единственную мысль: «Так надо» Почему-то потом в Митиной голове мелькает пасторальная картина мирно спящего Игоря Натальевича Катамаранова, приправленная той самой болезненной нежностью, но осмыслить он это не успевает — в воспоминание врывается чей-то скрипучий голос: -Жилин, ты чего творишь?! Голова полковника идёт кругом, но он всё равно бросается за нежданным гостем, чтобы вытолкать того из подвала, предупредить — спасайся, мол, сейчас рванёт. Фонарь у дома освещает испуганное лицо Юры-журналиста, который, не будь дурак, быстро смекает что к чему. Он возмущённо лопочет что-то о том, что Митя тоже должен бежать, что единственный в городе хороший милиционер не заслуживает такой смерти, и будто невзначай утягивает всё дальше и дальше, пока за спиной не раздаётся звон вылетевших стёкол и громкий, оглушающий хлопок. Дальнейшее не столь важно, но Игорь всё равно дослушивает, как журналист просит Жилина вернуться на праздник и «вести себя естественно», дожидаясь оправдывающего его сюжета новостей, потом пляшет что-то дикое на негнущихся ногах и, наконец, принимает добродушные поздравления от спасённых товарищей, чувствуя себя при этом худшим человеком на всём белом свете. На этом Катамаранов «всплывает», решив, что с него достаточно. Рывком вытянув себя в реальный мир, он несколько минут молча валяется рядом с Митей. Тот тоже упрямо молчит — ровно до того момента, пока Игоря не выворачивает чёрной, липкой гадостью. -С-сколько раз я просил тебя так не делать, — Жилин весь дрожит, но взгляд явно становится яснее. И злее. Определённо. Значит, жить будет. Катамаранов неопределённо пожимает плечами. Это тоже запрещённый приём, ещё хуже предыдущего, и делал он так до этого всего два раза — в глубоком-глубоком детстве и после последнего суда над Митиным братом-близнецом. Кроме него и Водолаза никто и не знал, по сути, что он может вот так — взять и выскрести чужую боль. И хорошо, что не знали — а то заперли бы насовсем в НИИ, чего ему совсем не хотелось. Хотелось скипидара и сдохнуть. Но сначала… -Иди с-сюда. Жилин чуть медлит, хмурится, но подползает. -Я бы справился и сам. -Видел я, как ты…сам. Если в следующий раз сильно зах-хочется сдохнуть…-Красивая мысль теряется, и он не находит ничего лучше, чем яростно сграбастать Митино лицо, -Понимаешь хоть… чего чуть не натворил? Как бы я потом без тебя?! -Горь… На этот раз Жилин обнимает сам. Шепчет неразборчивые благодарности и обещания — Катамаранов не разбирает и половины, но ему и не надо — всё это он знает и так. Хочется в ответ сказать так много всего — о безрассудных геройствах, ужасных приказах и трудном выборе, но Игорь так не умеет. Бурчит только Жилину в плечо: -Хор-роший… мой. Только попррробуй ещё раз такое выкинуть, я тебя из земли…из-под земли достану. -Я-то хороший? — Митя усмехается скептически, беспечно игнорируя угрозу, и в голосе больше нет давешнего жуткого надлома. Катамаранов предупреждающе сжимает объятия крепче. -Ну, раз ты настаиваешь… Потеряв счёт времени, они так и сидят, тесно прижавшись друг к другу. Видимо, дело идёт к рассвету — фонарь над головой гаснет, делая темноту вокруг совсем непроглядной. В такой тьме и при всём желании не получилось бы разглядеть, как нежно сплетаются пальцы и губы накрывают собой другие губы. Впрочем, никто и не пытается.