Исповедь кукловода

      — Ты замёрз. Тебе налить чаю?       — Спасибо, я бы не отказался.       Глухо стукнула чашка о стол.       — Сахар?       — Два, пожалуйста.       Булькнули белые кубики, погружаясь в воду, взвился пар.       — Вас нелегко поймать. Вы прямо-таки неуловимы. Вам так неприятно внимание?       — Аккуратно, не обожгись, — лёгкая улыбка.       Стук и приглушённое ругательство.       — Вы всегда заглядываете в будущее?       — А вы всегда так предсказуемы? — ответ в тон собеседнику. — Считай, что это профессиональная деформация.       — И всё же?       Молчание нарушалось только стуком капель по стеклу. Одуряюще пахло крепким кофе, свежезаваренным чаем и коричными булочками.       — Весь мир театр, а люди в нём…       — Актёры? — перебил с почти детской наивностью.       Странная усмешка:       — Марионетки.       Опять стукнула чашка, немного выплеснулось на белую скатерть, но это виновником осталось незамеченным.       — Почему вы так считаете?!       Такое искреннее возмущение даже было удостоено редкой, почти настоящей улыбкой.       — Потому что люди позволяют собой играть. Человек, знаешь ли, существо пластичное и неисправимо наивное… Он хочет верить, он слеп: видит то, чего нет, и не замечает очевидного. Да, человеческое зрение — поистине чудесная вещь!..       Хрустнуло, разломившись, печенье, крошки брызнули на стол. Несколько намокло.       — Я не отрицаю, что люди бывают… — он замялся, не зная, как сформулировать ответ, и принялся крутить кружку. Замелькали в хаотичном, несколько нервном движении тонкие бледные пальцы. — Недостаточно внимательны, — всё же нашёлся он.       — Сколько часов в комнате?       Пальцы напряглись, останавливая кружку, клещами цепляясь за неё. Рассеянный взгляд лихорадочно скользнул по залу.       — Двое.       — Трое. Одни висят прямо за твоей спиной.       — Но… — начал было он, но оглянулся и замолк.       Почти издевательски раскачивался маятник деревянных часов.       Струя пара отклонилась в сторону, причудливо изогнувшись, будто убегая от дыхания. Но губы так и не коснулись чая: он явно был ещё слишком горяч.       — И всё же я не согласен с вами. Не может же так быть, чтобы мир состоял из марионеток. Нужен как минимум один кукловод.       — Совсем не обязательно. Кукловод так или иначе привязывается к своим игрушкам. И они оказывают на него влияния. А значит, и кукловод в какой-то степени марионетка, а марионетка — кукловод.       — И кто же тогда — по-вашему! — из нас кукловод?       Ответом была лёгкая, едва заметная улыбка и тишина. Стук стал чаще — дождь набирал силу, и постепенно становилось темнее.       Он вспыхнул от возмущения и вскинулся:       — Ну, знаете ли!.. Вы сами сказали, что это неоднозначные определения!       — Я сказал «в какой-то степени». А тебе ещё учиться и учиться.       — Вы слишком высокого о себе мнения!.. — возмутился и осёкся, будто только сейчас осознал, что именно сказал.       Но был услышан. И понят.       — А о тебе — низкого? Что ж, может, и так.       Опять повисло молчание. Одуряюще пахло кофе, свежезаваренным чаем и булочками. Но пахнуло свежестью — кто-то приоткрыл окно, невзирая на разбушевавшуюся природу.       — О чём я сейчас думаю? — неожиданно твёрдый вопрос прорвал тишину.       На скатерть упало ещё несколько капель — дрогнули руки.       Спокойное лицо подверглось тщательному осмотру, ухоженные руки, одежда... Ничего.       Немое отрицание.       — А вот ты уже явно пожалел, что взялся за это задание. — Тонкие пальцы тут же стиснули, словно боясь потерять, небольшой блокнот в потрёпанной зеленовато-синей обложке. Из-под загнутого уголка выглядывала небольшая бумажечка розового цвета — на таких часто заметки пишут. Или списки покупок. И записки с посланиями... — Очередная размолвка, очередная нервотрёпка, сорванное задание… Не надоело?       Приём «пальцем в небо» и в этот раз сработал превосходно.       — Сначала всё шло так хорошо… — невольно начал оправдываться он. — Мы отлично друг друга понимали, искры так и летели… Вы лезете не в своё дело! — вдруг оборвал он сам себя.       Значит, с ним ещё не всё потеряно.       — А всё потому, мой милый друг, что романтические и длительные отношения не совместимы. Не слышал?       — Но в книгах!..       — В книгах много чего пишут. Но то, что быстро вспыхивает, и горит недолго. Любовь в принципе жестокая штука. Не мне тебе объяснять.       Кружка снова завращалась, повинуясь движениям рук.       — И всё же расскажите, что об этом думаете.       Несколько минут молчания. Закончился дождь, ноги начали замерзать от холодного воздуха, стелящегося по полу. Кто-то крикнул, чтоб закрыли окно.       Выразительный вздох, устало прикрытые глаза:       — Хорошо. — Плеснулся кофе в чашке, что твёрдым движением отправилась обратно на стол уже пустая. — Любовь… Это зрелище прекрасное и ужасное. Страшное. Как бы ни искрило, ни горело между двумя, неизменно одно: один любит, а другой — позволяет любить. И иной раз наблюдать это больно. Один вертит другим как хочет, а он и не замечает. «Служить бы рад, прислуживаться тошно…» Рано или поздно наступает прозрение. И если кто-то похоронит, кто-то на мёртвой земле построит дом. И будет удивляться, почему даже трава не растёт.       Дождь закончился, осталось только тихое тиканье.       — Вы видите только негативную сторону?       — До светлой я ещё не дошёл, — усмешка. — Прекрасное и ужасное… Воистину… Они светятся. Горят и не знают, что сгорают… Свет чистый, незамутнённый и обжигающе-тёплый. Они улыбаются, ругаются… Живут. А жизнь прекрасна сама по себе.       — А вы когда-нибудь любили?       — И я любил. И люблю. — Снова странная усмешка: — Себя и давно.       Он даже не поднял взгляда от стола и не видел разыгранное лично для него представление.       — Не жалеете?       — О нет, нисколько. Я слишком привык играть людьми, чтобы давать им какие-то иные роли, кроме отведённых мной.       — Вы считаете себя выше других.       — Так и есть. Я выше. Я смотрю сверху. Я вижу больше, я замечаю больше. И я никогда не смешиваюсь с толпой.       — Но вам хотелось бы побыть частью этой толпы.       Ещё одна странная усмешка:       — О нет, нисколько. Я — наблюдатель. Я смотрю, подмечаю и не участвую в движении. На мне нет ответственности.       — Но вы ведь себя считаете кукловодом!       — Но я не серый кардинал.       — И какая же грань между ними?       — Тоньше линз в твоих очках. Но она есть.       — А друзья?..       Многозначительное молчание и выразительно приподнятая бровь.       — Вы всё же жалеете.       — О нет, нисколько. Если бы мне предложили всё переиграть, я бы выбрал тот же путь.       Молчание. Опустевшая посуда на столе, крошки на белой, закапанной чаем скатерти.       Он вдруг вздрогнул и густо покраснел, разглядывая опустевшую посуду, замялся, засуетился… Попытался пригладить взъерошенные ветром волосы, но только сильнее растрепал их.       — Кхм!.. Давайте всё же приступим к интервью. Какую мысль первой вы хотели бы донести до наших читателей?       Довольный, почти кошачий прищур:       — Живите и наслаждайтесь тем, что дышите.       Ручка, ведомая удивительно твёрдой рукой, уверенно заскользила по бумаге.       Да, с ним ещё не всё потеряно. Даже более того — всё ещё впереди.