Ну что, красивая, поехали кататься?

За окном тает снег и щебечут по-весеннему птички. Журналистка начинает отчаиваться. (Руки под жилеткой, руки под её юбкой; вот бы растрепать её причёску, так, чтобы она была хотя бы немного не такой уложенной, хорошо было бы сделать взгляд из мутного и засахаренного живым и жадным и стащить наконец с её лица очки –) Сапогова носит брюки клёш и новые сапожки. Красные такие, на аккуратном каблучке. Она цокает ими по коридору туда-сюда. Ещё у неё очень широкая и совсем не искренняя улыбка, и, когда Журналистка во время обеденного перерыва в сотый раз наблюдает за Викторией во время какого-то разговора, ей хочется подойти и пролить на её рубашку кофе, чтобы та хотя бы немного отмёрзла и посмотрела на неё ошарашенно – а хотя бы и как угодно, на самом деле! – только не так искусственно, как на всех остальных. Вместо этого она отворачивается и, забывшись, кусает свой микрофон вместо бутерброда с колбасой. В конце-то концов, злится на себя Грачевская, что же тут такого? Одна женщина влюбилась в другую, чего необычного? Ну и пусть, что эта другая – совершенно недостижимая начальница девятого канала с претензией на не очень хорошее, но и не очень плохое знание английского языка, пусть, что она постоянно пьёт и при этом никогда не кажется пьяной, а только довольной и расслабленной (её выдают только несчастные глаза и Журналистке хочется кричать, господи, почему у неё такие стеклянные и глухие глаза на самом деле) и не всё ли равно, что она зачем-то взяла себе в привычку перед выходными со словами «До свидания, Сашенька!» прижиматься к Журналистке на прощание поцелуем куда-то, честно говоря, не совсем в щёку, а как получится - то ближе к шее, то к губам? Что же с того? Ну и ничего, наверное. Александра Павловна смотрит на букет на своём столе и думает, что Сапогова её, конечно, тоже любит. Как же иначе объяснить то, что она запомнила дату её дня рождения и что её любимые цветы - это маки? Виктория, правда, принесла тюльпаны, но они тоже красного цвета, и, к тому же, найти маки весной в Катамарановске было бы трудно даже для такого человека со связями, как она, поэтому Грачевская это мысленно засчитывает. (уставшие, плотно сжатые губы наконец вздрагивают и растягиваются в облегчённой улыбке – вот видите, я же знала, что вам это понравится, but dear, это не всё, у меня есть для вас ещё один сюрприз, зайдите ко мне сегодня после шести и сами увидите) Она ходит всю неделю почти подпрыгивая и даже делает специальный выпуск Загадки Дыры. В её руки попадает любопытный сюжетец: по улицам шастают сошедшие с ума мартовские кошки, которые облучают жительниц и жителей города своими желтющими глазами – ничего не подозревающие жертвы мгновенно влюбляются как те самые пресловутые представительницы семейства кошачьих. И не то чтобы Журналистка следила, но Сапогова всегда уходит с работы одна. Это подаёт надежду, потому что Александра Павловна твёрдо для себя решила, что однажды подойдёт к ней в офис в семь, положит на стол два билета в кино и предложит прогуляться после работы. Конечно, ее начальница сначала посмеётся (Ха-ха, darling, вы шутите? Какое кино?) и будет права, потому что дома у неё, скорее всего, стоит очень красивый и очень новый телевизор, по которому можно смотреть какие угодно кассеты и даже крутить фильмы с Кинопоиска; в конце концов, зачем ей вообще нужна некрасивая и немного влюблённая Журналистка с её билетиками. А что потом? А потом Грачевская выглядывает в окно во вторник вечером и видит, как в машину смеющейся Сапоговой садится Восьмиглазов. Журналистка нисколько не удивлена и почти не разочарована, в общем-то. Тюльпанчики летят в стену прямо вместе с вазой. Пока не до конца оттаявший Катамарановск пахнет уже скорее по-весеннему, чем по-зимнему, сверкает линиями трамвайных рельс и чистенькими окнами. Изначально Журналистка приходит к Виктории по какому-то деловому вопросу самой важной главности, но он вылетает у неё из головы в тот момент, когда она переступает порог: в кабинете Сапоговой царит в лучшем случае бардак, а в худшем - хаос, всё перевёрнуто вверх дном и заставлено коробками, по полу раскидано несчисленное количество листов и денежных купюр. Грачевская бы подумала, что застала грабеж в чистом его виде, если бы не одно но. С царским видом восседающая на единственном свободном от бумаг диване хозяйка кабинета. Сапогова поворачивается в сторону Журналистки с совершенно спокойным лицом с некоторой долей «вы чего-то хотели?», и с одной стороны, Александра Павловна чувствует облегчение, и ее рука с микрофоном заметно расслабляется, но с другой стороны, в игру вступает её личный кошмар - талант Сапоговой, заключающийся в её абсолютном неумении нормально сидеть. Все эти прямые эфиры, в которых она, сидя в кресле, закидывала ноги набок? Все те разы, когда она елозила задом по столу в кабинете Журналистки? Все новогодние корпоративы, через пятнадцать минут после начала которых она уже сидела на стуле в извращённой позе лотоса? Да ерунда на постном масле. Самые жалкие в мире цветочки. Вот на что действительно стоило посмотреть, так это на то, как прямо здесь и прямо сейчас Виктория сидит на кожаном диване, закинув одну ногу на другую. Рукава рубашки Сапоговой оказываются закатанными до локтей, ее помада немного размазалась, и все эти маленькие, совершенно незначительные для неискушенного глаза детали окончательно добивают бедную Журналистку. Секунды тянутся, и пора бы уже посмотреть в глаза хозяйке кабинета и поздороваться, но Саше Грачевской как-то не до того, потому что, к сожалению, в этот момент она без особого труда может представить как кладёт свои руки на ноги Сапоговой и раздвигает их в стороны; ей видится собственная растрепавшаяся шевелюра, в которую зарываются пальцы Сапоговой, рот Виктории кривится в гримасе удовольствия и она сдавленно стонет; отчёты давно забыты на полу, Грачевская проводит языком влажную линию вдоль промежности Виктории прямо через ткань брюк и та немного всхлипывает и с силой тянет прядки чужих волос и трётся об её губы и - Alexandra? Всё хорошо? Но грёзы - это просто грёзы, и в ответ на вопросительный взгляд Грачевская фальшиво улыбается и обреченно желает всем кошкам Катамарановска мучительной смерти. - Нет-нет, то есть, конечно, да, я здесь…просто...просто шла мимо, и... - Тогда, раз уж вы are passing by, не могли бы вы мне помочь со всеми этими, - она делает жест рукой в сторону комнаты, - бумагами? Я бы не стала trouble you, но так turned out, что мой последний секретарь сейчас в отпуске. Она мило улыбается и продолжает, - По собственному желанию. Сапогову черт разберёшь, и заметила она настоящую причину замешательства подчиненной или приняла это за сильное впечатление от бардака - неизвестно. Тут, по-хорошему, Журналистке надо сделать очень возмущённое лицо и сказать что-нибудь вроде «Да за кого вы меня держите! Я, конечно, понимаю, что вы отказы слышать не очень-то привыкли, но я к вам вообще-то по важному делу и мне некогда с вами листочки перелистывать!», но мозг предательски подкидывает ей ещё одну любопытную картинку, и Александре ничего не остаётся кроме как неуверенно кивнуть, послушно присесть на диван рядом с Викторией и взять в руки первую папку. Форточка с громким стуком захлопывается. Сладкий и пропахший дорогим алкоголем воздух застывает, и если раньше кабинет Сапоговой был просто желтым, то сейчас, в лучах полуденного солнца, он лениво-медовый. С улицы глухо доносятся гудки трамваев, листы отчётов с сухими печатными строчками и белыми полями без единой ремарочки складываются в стопки и расставляются по полкам, лианы бережно перенесённых в кабинет руками Восьмиглазова растений обнимают шкафы, стены кабинета как будто тихо вздыхают и у Грачевской сжимается сердце. Если бы у только неё была возможность застыть навсегда в этой комнате вместе с ликёрным воздухом. Если бы только. Долгожданная майская гроза заполоняет тучами небо над Катамарановском в половину шестого вечера, когда Грачевская выходит из здания девятого канала с твёрдым намерением позвать Сапогову куда-нибудь уже наконец. Та, слава богу, обнаруживается на парковке, она ещё не ушла. Первые капли дождя бьют по асфальту, крыше машины, куртке Журналистки и фешенебельной причёске женщины напротив и Александру охватывает дрожь - если не сейчас, то когда? Нужно просто пригласить её к себе домой. Просто включить что-нибудь из хорошей зарубежной музыки или использовать универсальный вариант с пластинкой Старозубовой, нарезать тарелку фруктов и спросить у Виктории о том, как прошла её неделя, а потом долго сидеть рядом и вместе наслаждаться штормом; план кажется безукоризненным и «Вы не заняты сегодня вечером?» - это такой, по сути, простой вопрос, но, глядя на мокрые пряди русых волос, внутри у Журналистки что-то щёлкает, и вместо заготовленной фразы она открывает рот и произносит: - Я очень хочу вас поцеловать. Сапогова удивлённо замирает (Грачевская приходит от своей выходки в ужас и восторг одновременно, потому что вот и оно, глаза Виктории снова наконец живые), но через несколько секунд она берёт себя в руки и насмешливо щурится: - И только? Шаг от машины. - А по вам и не скажешь, darling. На плечи Журналистки осторожно ложатся чужие пальцы, и она неожиданно для себя закипает. Небо прочерчивает первая молния. - Ну уж если вам так интересно, то нет, не только! Но знайте, что я вас люблю и даже не знаю, за что, потому что вы..! Вы...! Вы такая жестокая и продажная, грезите по ночам, наверное, уж только о себе - Грачевская начинает задыхаться от возмущения и собственной наглости, - и о своих деньгах! На вас управы нет и папки с компроматом, а я только и делаю, что...что глазки вам строю, а вы и рады! Это просто невыносимо! У Журналистки заканчивается воздух в лёгких и ей кажется, что да, пожалуй, будет хорошо, если после такой тирады у неё рабочее место останется, но Виктория молчит. Александра поднимает голову, чтобы посмотреть в её глаза, и в них не оказывается ни ехидства, ни осуждения. И это здорово, это очень хорошо, и многомесячная злость, фрустрация и напряжение смываются с Журналистки вместе с дождём в землю. Дверь машины открывается и Сапогова кивает на переднее сидение рядом с водительским. Ну что, красивая, поехали кататься? Катамарановск взрывается серпантином молний и оглушительными грозовыми раскатами, а «Чайка» ГАЗ-14 с двумя целующимися женщинами внутри остаётся стоять на парковке. Да и какая разница? За стеной дождя всё равно никто ничего не увидит. За окном цветёт жасмин, Восьмиглазов за стеной щебечет какую-то белиберду по телефону, и когда Журналистка случайно находит на полях отчётов Сапоговой кривеньких, но весьма трогательных грачиков, она думает, что не всё потеряно.