Станет легче

У Лютика случилась хандра. Это Борх Три Галки понял (собственно говоря, не только он, но и все посетители корчмы), когда Лютик, по обыкновению весёлый и лучезарный, притих в углу со своим музыкальным инструментом. Он весь вечер наигрывал печальную, рвущую душу на куски мелодию, стараясь никому не мешать, но однако же несколько нетрезвых краснолюдов подошло к нему с требованием сменить репертуар на более жизнеутверждающий. Лютик не согласился, даже когда ему предложили деньги, пересел подальше и продолжил перебирать струны. Борх припал губами к кружке, гася в эле печальный смешок, когда увидел, как поникший менестрель, время от времени отрываясь от созерцания своих пальцев на ладах, искал взгляда ведьмака. - Любовь моя, ведом я желаньем, И раз это доля моя, Вердикт свой приму я И кару любую, Присяжный, палач и судья… Песня была свежая, только написанная и рвала душу на части. Лютик пел – и заглядывал Геральту в глаза. Проникновенно. С какой-то затаённой надеждой. Делая упор на словах о разбитом сердце и разлучнице-судьбе. Но тот не обращал на меланхоличный настрой барда никакого внимания, всем своим существом обратившись к чародейке с волшебными глазами. Борх хмыкнул, обсасывая жирный хрящ судака, и капли жира упали на его нагрудный герб с тремя чёрными птицами. Ткань почему-то осталась девственно чистой. Он тактично не смотрел на ведьмака и чародейку, ведущих какой-то свой разговор, но прекрасно видел, как сгорает от ревности Юлиан. Бард старался, как мог, скрыть своё разбитое сердце, но горе переполняло его до краёв, и вся буря чувств, что кружилась в его чутком сердце, прекрасно читалась по его красивому лицу и беспокойным рукам. По дрожанию в голосе. По опущенным мокрым ресницам. Три Галки прекрасно всё понимал. И совсем по-человечески его жалел. Лютик ему нравился. Правда, нравился. Своей непосредственностью и открытостью, которой не наблюдалось у большинства людей в его возрасте. А ещё удивительно безрассудной, до удушливых слёз, влюблённостью в того, с кем у него не было и не будет никаких шансов. Это было так… по-людски. Так неестественно и абсолютно очаровательно. И вместе с тем, очень-очень горько. - Это уныние меня утомляет, - сказала Йеннифер, осушая бокал с вином до дна. – Думаю, на сегодня с меня хватит музыкальных утех. Лютик, - тот поднял голову, когда она склонила свою чёрную голову в прощальном кивке. Стиснул зубы, уловив в её сиреневых глазах наглые смешинки. Она всё видела. И всё знала. И не испытывала к неозвученным чувствам барда никаких сантиментов. Лютик от ненависти к ней хотел плакать – почему она? Почему она, а не он? Чародейка встала, бросив на Геральта откровенный, зовущий за собой взгляд. Тот себя долго ждать не заставил. Поднялся и пошёл вслед за ней. Когда ему было надо, он чертовски умело улавливал все намёки в его сторону. Лютик, с покрасневшими щеками, не смотрел на них, опустив взгляд в стол. Он отставил лютню в сторону – больше ни для кого играть не хотелось. Адресант его довольно прозрачных намёков ушёл. Он решил утопить своё горе в вине. Ему стало так жалко себя, так жалко, что он почти по-садистски начал хоронить себя в этой жалости ещё глубже. Лютик горестно рассуждал. Неужели он хуже, чем Йеннифер? Конечно, кивает он сам себе, он не самый лучший попутчик. Не самый приятный компаньон. Не самый смелый, не самый тихий, не самый сильный. Не держит язык за зубами, когда это надо. Не к месту вставляет свои дурацкие шутки. Возможно, порой даже раздражает. Но неужели он в самом деле заслужил такой холодной отчуждённости от Геральта? Такого несправедливого невнимания к своей персоне? Такой кошмарной, чудовищной боли, сжигающей его тело и душу дотла? Лютик одёргивает себя: он не должен так сильно ненавидеть Йеннифер. Совесть нашёптывала ему на ухо, что вообще-то чародейка однажды спасла ему жизнь и даровала голос, чуть не потерянный по его же тупости. Но он ответил внутреннему голосу на это, что вообще-то не она его спасла, а Геральт. И возражения не принимались. Перед ним на стол опустилась тяжёлая кружка с пивом. Лютик поднял глаза на стоящего перед ним Борха и тяжело сглотнул от его внимательного взгляда. - Пей, - без приказной интонации сказал Три Галки. – Угощаю. Он, не отрывая взгляда от барда, сел рядом с ним, и к синеглазому красавцу тут же ловкой, гибкой змеёй прильнула Вэя. Её ласкающие чёрные руки красиво контрастировали со светлой кожей и золотыми кудрями мужчины. Лютик потянул кружку на себя, глотнул в меру горькое, хорошее пиво, смывая гадкий привкус ревности с языка. - Это пройдёт, - сказал Борх, как-то сочувственно улыбнувшись, и Лютик напрягся: - Что пройдёт? - Рано или поздно станет легче. Бард сжал зубы. Решил, что юлить перед Борхом бессмысленно. Это не какой-нибудь Ярпен, которого можно заболтать и легко увести от темы. - Мне не стало легче за двенадцать лет, - ответил он тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал. Он не понимал, почему, но Борх внушал ему доверие. Возможно, всё дело было в мудрых, проницательных глазах и спокойной уверенности в голосе – будто Борху была сотня лет и он повидал всё на свете и знал тысячу тысяч историй про неразделённую любовь. В этих историях их героям и правда становилось легче. Когда-нибудь. Не в один миг. Но становилось. И Лютику отчаянно хотелось верить Три Галки, что, да, так случится и с ним – рано или поздно. Лютик нахмурился, разглядывая пузырьки в пивной пене. Медленно тянул хмельной напиток, постепенно чувствуя, как его накрывает волна лёгкого опьянения. Он долго молчал под неотрывным очарованным взглядом Борха, потом поднял глаза на его удивительно пригожее лицо. Воинствующие зерриканки как-то говорили ему, что их покровитель самый красивый на свете. Лютик не мог объективно оценить мужскую красоту, просто потому что его не особо тянуло к своему полу (ведьмак был не в счёт, но его Лютик полюбил отнюдь не за красоту). Лицо Борха было гармоничным и, во всяком случае, уж точно не было уродливым: золотые кудри красиво спадали на высокий благородный лоб, за розовыми губами в улыбке блестели удивительно белые зубы, и - глаза. Эти голубые, всепонимающие, внимательные глаза… Бард тряхнул головой, отгоняя странный дурман. - Ты мне нравишься, Лютик. Чёрт его знает, почему, но нравишься. Ты хороший, славный человек. Он не вздрогнул, когда почувствовал, как по его кафтанчику скользнула дикая, чёрная Тэя. Огладила по груди. Поцеловала за ухом, скользнув по чувственному месту языком. Лютик слегка застонал, представив, что это мог бы быть Геральт. Что он вот так мог целовать его, гладить и зарываться рукой в волосы. Он поднял на Тэю затуманенный взгляд, почувствовал на своих щеках тёмные, будто из эбенового дерева выточенные ладони и замер, когда зерриканка припала к его губам, проникая в рот языком, глубоко и жадно. Борх, не отрываясь, с интересом следил за ними, и то ли от тёмного освещения, то ли от выпитого пива, Лютику почудилось, что зрачки у того стали на секунду вертикальными и узкими, как у рептилий. Борх скользнул рукой по бедру прикорнувшей на его груди Вэи. Та несвойственно ласково муркнула и выгнула спину, потянувшись к златокудрой голове своим ртом. Поэт завороженно смотрел, как мелькает нежно-розовый язык по шее Три Галки. Как сверкают маленькие белые зубки прямо у пульсирующей вены под мужской челюстью. Медленно, как под гипнозом, моргнув пару раз, Лютик наконец ответил на поцелуй Тэи, обхватывая ладонями её роскошную упругую грудь. Но взгляда от голубых глаз Борха не отвёл. Что-то зрело между ними, что-то, чего Лютик не особо понимал, но к чему тянулся и жаждал. Он хотел быть приласканным. Мечтал быть утешенным и убаюканным, чтобы хоть немного подлатать своё разбитое сердце, чтобы выкинуть наконец из головы до смешного незрячего и глупого ведьмака - забранного у него, у Лютика, уведённого в тёмные комнаты распутной, пахнущей сиренью и крыжовником чародейкой. Лютик не помнил, как блестящие, прекрасные глаза Борха стали ближе. Как его лицо оцарапала в поцелуе золотистая щетина и ловко скользнул сквозь приоткрытые от удивления губы неестественно длинный и гибкий язык. Он хотел было отдаться этому сладкому прикосновению губ, отпустить все мысли, ответить так жадно, как только мог. Однако… - Здесь… много народу… - намекнул он, отстраняясь и суетливо осматриваясь в поисках любопытных зевак. Тэя открыла покрытые синей татуировкой глаза и посмотрела на своего повелителя в ожидании решения. Три Галки огляделся, удерживая Вэю за талию. Кивнул, решая не смущать барда лишними свидетелями, и поднялся из-за стола. Он достал из кошеля приличную сумму денег, оставил её на столешнице и, не оборачиваясь, двинулся в сторону лестницы. Лютик бездумным взглядом проследил за ним и пошёл следом, утягиваемый настойчивыми руками зерриканки. Он рухнул спиной на широкую кровать – и тут же по нему заскользили руки. Их было так много, что Лютику казалось, будто они повсюду: освобождают его от одежды, развязывают узел на его штанах, стягивают с бельём вниз, гладят, оцарапывают, мнут... Словно им овладел шестирукий ласковый ненасытный демон. Он, приоткрыв глаза, увидел, как жадно целуются меж собой зерриканки и как подключается в их дикий в своей похоти поцелуй Борх, сначала втягивая в свой розовый рот тёмные губы Тэи, потом завлекая в мокрый поцелуй стонущую Вэю. Он столкнул их головами вновь, и похожие, будто близняшки, женщины слились большими ртами, скользя по телам друг друга одинаково чёрными руками. Лютик судорожно выдохнул, видя, как склоняется к нему Борх, как стягивает через курчавую голову франтовскую накрахмаленную сорочку и, внимательно наблюдая за всеми его реакциями, ласкает уставшее, измученное внутренними переживаниями тело барда. Он целует его, властно, кусаясь, подчиняя под свой рот, и Лютик всхлипывает, когда перед его закрытыми глазами предстаёт образ ведьмака в чёрных доспехах. Равнодушный, нахмуренный, с развевающимися по ветру белыми волосами – и тут же исчезает. Будто кто-то потушил свет в его голове, отключил любые лишние мысли. Он отдаётся новому, сладостному ощущению бесчувствия. Когда всё, что есть в мире – бесконечно умелые, грубые руки по всему телу и жадные до поцелуев, разные по мягкости рты. Лютик отдаётся – и отдаёт ласку сам. Тэя стонет несдержанно, во весь голос, когда он проникает в неё тремя пальцами, и занятая его членом Вэя вскидывает на подругу горящие глаза. «Хороший, славный Лютик» - думает Борх, видя, как плавится под ним музыкант, как растекается по чистой простыне, отдаваясь острым в новизне ощущениям без остатка. Борху нравятся люди, с этими их смешными, искренними реакциями, непроизвольными движениями, случайными жестами и громкими стонами. Лютик в этом отношении его тоже совсем не разочаровывает. Он тянется к пузырьку с маслом… И Лютик жмурится, когда Борх, пристраиваясь к его бледному заду, растягивает его, закинув ноги барда себе на бёдра. Лютику больно и непривычно, он дышит через раз, но о зерриканках в народе ходили правдивые слухи - они и впрямь очень многое знали в постельных делах и понимали, как именно его отвлечь. Тэя, снявшись с его пальцев, обхватила его голову руками, проникла языком в рот, скользя по кромке зубов, освобождая от всех мыслей. Медленно, вспоминая слова на всеобщем языке, шепнула ему прямо на ухо, опаляя жарким, как у дракона, дыханием: - Это хорошо. Больно сейчас. Потом хорошо… Лютик отпускает все мысли, отпускает всю боль, и когда Борх проникает в него уже не пальцами, он, выгибаясь, скалится, подставляя под зубы Тэи чувствительную шею. Вэя, оторвавшись от его паха, повторяет вслед за подругой: - Это, правда, хорошо? Лютик не согласен. Ему однозначно не хорошо. Скорее неприятно и некомфортно и хочется оттолкнуть Три Галки, задающего слишком грубый для первого раза ритм. А ещё Лютик где-то на краю сознания ловит мысль, что ему жаль - первым его мужчиной будет не тот, о ком он мечтал последние двенадцать лет его жизни. Совершенно бесплодные и болезненные от и до. А потом Борх задевает внутри какую-то точку, и Лютик, раскрыв глаза, захватывает широко распахнутым ртом загустевший вдруг воздух. Чё-ёрт… Он изумлённо смотрит на Три Галки, прямо в его неестественно яркие голубые глаза и шепчет: - Ещё… Зерриканки улыбаются так широко, что их улыбки больше походят на оскал дикого животного - этот первобытный звук блаженства им хорошо знаком. Тэя перекидывает одну ногу через голову Лютика, опускаясь на его искажённое наслаждением лицо, пока Вэя возвращает свой глубокий, божественно тесный рот и подвижные руки на член барда. Борх двигается внутри, именно так, чтобы касаться членом этого маленького, но до абсурда чувствительного места, и Лютик, выгибая спину дугой, захлёбывается новыми стонами, заглушёнными бёдрами Тэи. Он теряется в многоцветии чувств… И совсем-совсем не думает о Геральте. Они не говорят об этой восхитительно долгой, абсолютно лишенной ненужных мыслей ночи. Не обсуждают утром, проснувшись в объятиях друг друга. Не упоминают в дни похода. Даже не заикаются, оставшись без свидетелей у костра, когда все расходятся спать. И Лютик благодарен Три Галки за это. Он иногда перехватывает взгляд Борха по дороге – и не может его полноценно прочитать. Может только сказать, что он всё ещё нечеловечески мудр и обещает Лютику, даже без слов: всё наладится. Всё пройдёт. Когда-нибудь, но это закончится. И Лютик, боковым зрением улавливая чёрный силуэт в доспехах, а ноздрями – запах сирени и крыжовника, закрывает глаза. Он хочет верить Борху. Он ему верит. Рано или поздно ему станет легче.