Чужой взгляд

      Внимательно следят по строкам текста глаза. Разум медленно, усердно зацепляется за смысл. История только начинается. Стоит сделать вдох глубже и приготовиться.       Что же ждёт впереди?       Как покрывалом, поздний вечер укутывает город И, будто хочет спасти его от осени, но не может — вечера уже холодные, и от зыбкой прохлады не укрыться так же, как не закрыться от быстрых и бегающих, посторонних зрачков.       Стоявший поодаль ото всех похоронный дом выглядит одиноко, но не обиженно — внутри него, есть до этого дело кому-нибудь или нет, царит спокойствием и почти семейным уютом. В дворике вокруг — пустынно и убрано, и только в паре укромных уголков лежит деревяшками и хозяйственными принадлежностями, на заднем дворе стоят и лежат разной высоты брёвна от недавно срубленного дерева. Обустроено так, что не оступится ни слепой, ни зрячий — даже взглядом.       Даже взглядом, потому что куда интереснее заглядывать внутрь, а не останавливаться во дворе. Заглядывать внутрь — и спускаться по высокому порогу, проходить мимо многочисленных деревянных гробов... Замирать возле небольшой коморки справа, где под хлипкой дверью, в маленькой щёлочке возле пола, дрожит тёплым светом.       Раздаётся размеренным монологом, интригует приятным тембром голоса.       Скользь — и под дверь, цепляясь за свет и голос, встревая в компанию двух слепцов и одного убийцы четвёртым лишним. Истории — на них всех. Истории — сшивающей нитью.       Одиноко Сюэ Ян сидит чуть поодаль ото всех, и ноги его свободно вытянуты вперёд. Одна — согнута, вторая — нет. И в руках у него исписанная чернилами бумага.       — Ты как-то уныло читаешь! — встречает возмущённо А-Цин, и Сюэ Ян замолкает. Таков уж её жаркий характер: подумала — скажи, не нравится — скажи, не доверяешь — сомневайся до последнего вздоха.       Но возмущалась бы она, зная, сколь тяжёлой сложилась жизнь Сюэ Яна? Там не было места выразительному чтению в усладу ушам посторонних, и там так же не было места вообще желанию... читать для кого-либо.       Стойко наплевав на замечание, Сюэ Ян закатывает глаза и скалится — очевидно, собираясь поставить слепышку на место. Но даочжан Сяо Синчэнь успевает первым, и перебивать его, такого белого и светлого, как ласковая звезда, не смеет никто:       — А-Цин, — бархатно зовёт он, на ощупь находя укутанный в ватное одеяло комочек. Не так уж холодно сегодня, но в одеяле — наверное-наверное — очень уютно. — Будь благодарна: наш гость тратит на это своё время и старается. Ради нас старается, А-Цин. Мы с тобой лишены возможности читать, так почему бы тебе просто не насладиться?       И так даочжан реагирует на всё — от обид и недовольства до злости в любых проявлениях. И так даочжан отвечает на всё — оглушающе великодушно и мягко, до хруста души. Спокойно и приветливо, обходительно. Его великодушия — знают здесь двое — не хватит на Сюэ Яна.       Голос даочжана столь проникающе-пронизывающий, что не только А-Цин на секунду притихает — притихает и Сюэ Ян. Даря Сяо Синчэню мимолётный, едва заметно открытый взгляд, он чуть не улыбается — вовремя заменяет клыкастой ухмылкой.       Так или иначе, комнату пропитывает медленно ускользающее спокойствие, заполняет мягкий подрагивающий свет, полнит тишина. До тех пор, пока Сюэ Ян не разрезает её. Языком — словно клинком:       — Вот именно, — хмыкает он, прищуренным взглядом скользя по всей коморке: от слепышки — до затхлых стен и ветхой двери. Помимо всего вышеописанного витает в воздухе что-то... что-то... хм. Победоносно дёрнув бровями, Сюэ Ян бросает в А-Цин ядовито-невинным: — Можешь промолчать хотя бы из уважения к даочжану.       Это — разжигающее огонь спора, но также это — привычное и почти нужное.       — Да я!.. — А-Цин загорается румянцем и возмущением, и весь ватный комочек одеяла словно сжимается. — Да если бы я могла, я бы показала тебе, как нужно читать!       «Но ты не можешь», — читается на лице Сюэ Яна так просто и открыто, что увидит даже слепой. Однако за его неприкрытым победоносным лукавством, словно притаившись, лежит что-то ещё. Что-то... очень похожее на сожаление и непонимание: когда же она, наконец, скажет даочжану? Когда скажет, что...       — А-Цин, — вновь зовёт Сяо Синчэнь, и голос его в этот раз звучит на лёгкое птичье пёрышко строже. — Наш гость совершенно прав.       «Наш гость».       Наш гость.       Гость...       Хм.       Всё верно. А-Цин не признается, боясь осуждения даочжана так же сильно, как боится его и Сюэ Ян. А Сюэ Ян не признается ни даочжану, ни А-Цин: ни в том, кто он, ни в том, что знает о зрении слепышки, ни в том, насколько сильно за это время Сюэ Ян...       Узелки лент так прочно сплетены — не развяжешь, как бы ни хотел. Сюэ Ян вздыхает — и вздох отдаётся в сокровенных уголках сердца.       В этом они с А-Цин похожи. В своей едкой, несправедливой до Сяо Синчэня, лжи.       — Прошу, давай дослушаем. Разве тебе неинтересно?       Даочжан улыбается, и его бесконечной доброты улыбка озаряет комнату тёплым светом — была бы возможность, передал бы её всем, кто сейчас читает, а не только «дорогому другу» или «нашему гостю», не только А-Цин.       — «И тогда...»... — собираясь с эмоциями, Сюэ Ян старательно и не совсем удачно преодолевает все мысли и улыбки, преодолевает всё, что может отвлечь внимание. Нарочито привычным голосом он продолжает чтение.       Звучит ли это угловато, с запинками? С забавным, вопреки смыслу истории, произношением иероглифов? Да. Но даже так, даочжан слушает его с неподдельными интересом и благодарностью, от души смеётся на случайно нелепых, забавных моментах, и Сюэ Ян...       Он ведь не претендует на звание лучшего чтеца — он просто делает это. Не говорите никому, но, действительно, ради них двоих.       А-Цин, ещё немного поворчав себе под нос, вскоре успокаивается тоже. Благоговейно притихнув, она впивается слухом в каждое слово Сюэ Яна. Порой отвлекаясь, Сюэ Ян на несколько мгновений поднимает взгляд, а потом ухмыляется и фыркает. Ухмыляется — благородной неподвижности даочжана, а фыркает — поведению противной слепышки.       В её годы Сюэ Ян уже вырезал целый клан, а она... с каждым днём всё больше ведёт себя как ребёнок. Даочжан очень балует её снисходительной добротой — это, думает Сюэ Ян, очевидно — и она пользуется этим. Нагло и шумно, совсем бессовестно, но отдавая в ответ заботу тоже, и это...       Вызывает злость, зависть и ревность — Сюэ Ян сгорает в этих чувствах, сгорает наперебой с чувствами незнания, непринятия, непонимания...       Он просто не знает что с этим делать и как реагировать. Никто не учил его таким отношениям с людьми, а сам Сюэ Ян и подавно не может догадаться и понять, что же ему делать и как именно ощущать... такое бескорыстное. Что-то движет им — и он действует, затолкав когда-то первоочередную месть далеко-далеко под рёбра.       Если бы даочжан или кто-то на него похожий был у Сюэ Яна в детстве, если бы его подобрали, как Сяо Синчэнь подобрал А-Цин, кем бы стал Сюэ Ян? Где бы он оказался? Знал бы он, как теперь справиться с этими узлами мыслей?       Неизвестно. Но жизнь, бесспорно, стала бы слаще — как ежедневные конфеты, которые приносит даочжан.       Однако сейчас в душе у Сюэ Яна клубится тьма — беспроглядная и бесконечная.       Порой он смотрит на даочжана полными этой жгучей тьмы глазами и не понимает, что именно движет Сяо Синчэнем, когда он терпит их обоих: и А-Цин, и Сюэ Яна. А порой он смотрит на даочжана, и просто взглядов становится нестерпимо мало: хочется коснуться его, поддержать, подсказать, помочь. Взять за руку и заглянуть в озёра глаз, которые теперь не у него. Подло встать на слепом пути, чтобы мягко столкнуться плечами, сделать что-нибудь эдакое...       Сюэ Ян вздыхает. Даочжан никогда не сможет...       — «Хватит лезть в мою голову!», — резко читает Сюэ Ян, и голос его приобретает неожиданную выразительность — такую, что А-Цин вся сжимается. Всё же, Сюэ Ян — восхитительный актёр. Следует лишь направить мастерство в нужное русло, а не на долгосрочный обман. — «Это мои чувства — не твои. Не тебе судить!»       А-Цин шумно вдыхает воздух, напрягшись.       Сказ о любви разворачивается ожидаемо драматически, и у главных героев едва ли есть шанс на счастливый исход. Это одинаково понимают и принимают и Сяо Синчэнь, и Сюэ Ян. И только в блёклых глазах А-Цин ещё таится чистая, детская надежда — те её осколки, что сохранились даже после жестокой жизни на улице.       Этому Сюэ Ян может только завидовать и сочувствовать — с лёгкой усмешкой на губах. А ещё — сердито хмуриться.       Но уже не на А-Цин.       С нескрываемым раздражением Сюэ Ян меняет позу: садится, поджав ноги под себя. Вздыхает — вновь. И прежде, чем продолжать, он мечет острый взгляд к даочжану: на плече у того задумчиво лежит А-Цин, а сам он выглядит несколько обеспокоенно. Немногие заметили бы это, но Сюэ Ян прожил рядом с Сяо Синчэнем достаточно времени, чтобы заприметить даже самое крошечное изменение на его лице.       Он понимает и чувствует: с недавних пор здесь стало не по себе. Даже в собственных мыслях теперь... будто бы многолюдно.       На мгновение, перед следующим глотков слов, Сюэ Ян сильно сжимает губы. Вот же чёрт, а?       Вот. Же. Чёрт.       К концу истории, когда события всё же разворачиваются во всей красе своей несправедливой горечи, испаряется и лёгкая надежда А-Цин — разбивается на мелкие осколки, не соберёшь и мешочком Цянькунь. Все замечают, как хочется ей сказать что-то колкое и возмущённое — в адрес прочитанной истории, а ещё — в адрес Сюэ Яна. Но она не находит в себе сил, и лишь бойко, но беспомощно дует щёки.       Судьбы главных героев тупой болью впиваются в её крохотное резвое сердце, и приглушить боль может лишь крепкий, долгий сон. Полностью же её убрать, так похожую на привкус зелени, на привкус горькой полыни, способно лишь время — и смирение.       Так... знакомо...       Порою думаешь об этом не один день.       Немного посидев, словно дав всем подумать об услышанном, Сюэ Ян энергично поднимается, и рисовая солома чуть слышно шуршит под его ногами, когда он наваливается на тонкую дверцу: надеюсь, тварь, так тебе будет темно и тесно, и ты ничего не разглядишь.       Но не нужно быть дверью, чтобы наблюдать — и в этом кроется маленькая ошибка Сюэ Яна.       Недооценил.       — Спасибо, друг мой, — благодарит Сяо Синчэнь, и невесомая пелена его простых, но дорогих слов, оседает у Сюэ Яна на плечах и на чёрном сердце. Голос даочжана теперь тише и печальнее прежнего — прислушайся чуть-чуть, самую малость, и будут в ней нотки той медовой напряжённости — однако он, как и Сюэ Ян, пережили слишком многое, чтобы от всего сердца, как малышка А-Цин, расстраиваться из-за истории. Такова... жизнь. Такова их история. — А-Цин, тебе понравилось?       А-Цин молчит, словно определяясь с чувствами. Но выходит у неё скверно, и ответ получается хмурый, скомканный, грубый.       — Нет! — возмущается она. — Глупая и... И... Они такие хорошие! Почему? Почему, даочжан, всё так? Разве они не заслужили счастья? Хотя бы ещё немного счастья, даочжан?       У Сюэ Яна выходит лишь фыркнуть. Как никто, он на жизненном примере знает: самым светлым звёздам достаётся самое горькое. И тут уж ничего не поделаешь — не отвяжешься, не сумеешь отвернуться, не посмеешь сказать. И даже немного не сможешь уберечь от плохих чувств.       Всё просто случается. Просто случается, вот и всё.       Сяо Синчэнь грустно молчит, но заговаривает прежде, чем Сюэ Ян успевает вставить что-то грубое и жёсткое — тоже в попытках успокоить.       — Конечно, А-Цин, — говорит даочжан. — Конечно...       Он гладит её по плечу, и Сюэ Ян тихо цокает языком: вместе с тем, как сильно он хочет оказаться на месте плеча А-Цин, он так же хочет, чтобы она успокоилась. Дёргано он осматривает комнатушку: мечет взгляд к крохотной печи, обходит по стенам и вздымается к потолку, но так ничего и не замечает. Он смотрит явно куда-то... не туда. Всё без толку — и хочется громко ругаться. Но ругань застревает в скрипе зубов — на него, взволнованно, чуть поворачивается даочжан, а А-Цин обиженно хмурится.       И от этого ругаться хочется ещё больше.       — Очень редко всё происходит так, как того хотят люди, А-Цин, — продолжает успокаивать даочжан. Голос его приносит некоторый покой в душу Сюэ Яна, А-Цин и подавно должно стать легче. Хотя бы... чуть-чуть. Даочжан умеет говорить хорошо. — У них было достаточно времени для того, чтобы ощутить счастье, разве нет? Как ты думаешь: если бы им дали выбор... Из-за страха последующей боли, они бы решили никогда не испытывать то счастье? Или искренне радовались бы тем трём годам?       А-Цин утыкается даочжану в плечо и тяжело вздыхает. Ей есть о чём поразмышлять — Сюэ Ян ещё не видел её такой уязвимой. Сойдясь на этом, Сяо Синчэнь нежно улыбается: и улыбка у него тонкая и изящная, чуть поднимающая к верху бледные щёки, обнажающая неглубокие ямочки.       — А мне понравилось, — говорит он. — Интересная и поучительная история.       — О том, что не всегда стоит слепо доверять людям, — поддерживает Сюэ Ян, и во фразе этой скрываются отчаянные страх и надежда. Сжимается в сердце. Сюэ Ян касается его сквозь ткань ханьфу, сквозь кожу, сквозь костяные решётки рёбер. Слушая его гулкий, разгоняющий по телу жизнь, стук, Сюэ Ян всматривается в пустоту, и ничего, из того, что хотел бы, не видит.       Не за что даже зацепиться.       Нет, это не тварь из мира заклинателей, Сюэ Ян чётко в этом уверен — и тёмной энергией здесь не поможешь. К тому же, едва ли он или она или оно хочет причинить вред.       Но это беспокойное чувство... Стойкое, липкое, пугающее. Передающееся даочжану. Нужно разобраться. Сюэ Ян ещё не решил как именно, но он разберётся.       Разберётся.       — Но в следующий раз, — легко и тихо рассуждает Сяо Синчэнь, — если, конечно, он будет... нам... стоит выбрать историю веселее.       — Как скажешь, даочжан, — легко и небрежно отзывается Сюэ Ян, заранее соглашаясь почитать вновь. И пожимает плечами.       А-Цин же не отвечает, но, кажется, кивает, и Сяо Синчэнь, не слушая возражений, берёт А-Цин на руки. Кое-как он относит её к мягко устланному соломой гробу.       Провожая их в полумрак внимательным взглядом, Сюэ Ян смотрит даочжану под ноги, и думает над тем, что же ему, всё-таки, с этим делать. А потом, не медля, выходит следом. Сюэ Ян закрывает дверь, оставляя массу щелей между коморкой и остальной частью... дома, как с недавних пор думал об этом месте Сюэ Ян. Не потому что это «похоронный дом».       Если бы Сюэ Ян не погасил свечи, свет их сочился и сочился бы сквозь оставшиеся щели, как просачиваются через них — сменяя друг друга не лучшим образом — холод и тепло в морозную зимнюю ночь. Но свет не просачивается — и Сюэ Ян надеется, что и чувство тревоги остаётся погашенным и запертым внутри.       С особенной внимательностью Сюэ Ян смотрит на щель меж дверью и полом — ту самую, что больше всех. Он ждёт, пока уже ускользнувшая добыча кинется ему в лапы, и во в взгляде его есть что-то неясное, едва уловимое, но, несомненно, очень устрашающее. У любого, кто посмотрел бы на это, по спине пробежали бы липкие мурашки.       Но ведь видеть здесь может только он один, не так ли? А-Цин, смирно лежащая в гробу — не в счёт.       Хищно улыбаясь своим мыслям, Сюэ Ян едва слышимо, коротко смеётся, а после — идёт к даочжану.       — Даочжан, — зовёт он тихо, но в ответ Сяо Синчэнь лишь прикладывает указательный палец к губам, и Сюэ Ян даже останавливает шаг.       Всё верно: сегодня удивительно шумно. По крайней мере — у Сюэ Яна в мыслях, но шум этот, явно-явно, шире границ восприятия одного убийцы. Чуть шелохнись — и А-Цин, едва прикоснувшаяся к пелене сна, встревоженная болью прочтённого рассказа и остающаяся на ночь одна, проснётся.       Да, сегодня А-Цин останется одна. Снова.       Волноваться о ней нет причин — уж сколько оставляли, ничего не случалось. Никому «слепышка» А-Цин не нужна — только Сяо Синчэню и... самую малость, Сюэ Яну. Даже неприятное что-то не станет тревожить её, потому что намертво зацепилось за Сюэ Яном, встало у закрытой двери коморки, прилипло к стенам, впиталось в ткань одежд. Как отделаться — непонятно. Как увидеть — тоже. Можно только ощущать: теперь везде, где есть Сюэ Ян, есть и оно.       Прямо как отчаяние и боль — вот бы не притащить их в похоронный дом...       Сегодняшняя ночная охота — первый заработок за долгое время. И будь на улице даже пурга — отказываться просто нельзя. Деньги кончаются, припасы — тоже. Недавно Сюэ Ян даже своровал несколько кошельков. Обошлось — никто не заметил, а не пойман — не вор. Но если бы и заметили — наплевать. Потому что Сюэ Ян... Делать такое одинаково подло, неправильно — даочжан ни за что бы не одобрил. Подло, неправильно, но одинаково нужно и важно — для единственной, впервые обретённой Сюэ Яном... семьи? Даже если даочжан не одобрит.       В последнее время он часто думал об этом, стараясь понять и разъяснить всё хотя бы самому себе, но сейчас не хотелось. Потому что эти мысли — совершенно личные и интимные, точно интимнее... любой близости.       И негоже их слышать — Сюэ Ян опасно скалится — кому-то ещё.       — Даочжан, — оборачиваясь вокруг, Сюэ Ян, не теряя упорства, со всей внимательностью окидывает узким взглядом местность: и каждый гроб, и каждая соломинка и те несколько затаившихся в тени паучков не кроются от взгляда Сюэ Яна, но всё ещё не видно ничего лишнего. — Будем идти, даочжан, пора?       И пока Сюэ Ян так задумчив, внимателен и молчалив, даочжан утвердительно отвечает, мягко направляется к выходу.       Чем быстрее начнут, тем быстрее закончат.       Ещё не перешагнув высокий порог похоронного дома, но стоя рядом с ним и не слыша за собой шагов или чужого присутствия, Сяо Синчэнь останавливается, готовый принять любой ответ:       — Сегодня довольно прохладно, — с заботой говорит Сяо Синчэнь. — Не хочешь остаться?       Не первый год они ходят на ночную охоту вместе, но и сам Сяо Синчэнь ещё должен быть в состоянии справиться один.       — Что это ещё за вопросы такие? — живо, чуть возмущённым шёпотом откликается Сюэ Ян. Он заставляет себя очнуться. И всё же... нет ни в этих дверях, ни в гробах, ни в тёмных углах ничего особенного. В них — нет. — Конечно же, я иду, даочжан. А иначе как ты справишься без меня, м?       Сяо Синчэнь слабо улыбается, и эта улыбка чуть ценнее остальных — потому что Сяо Синчэнь не любит улыбаться во время ночной охоты. Объяснение этому — самое благородное и благое, говорящее о человеческих судьбах и ценности жизни.       Заинтересованный взгляд скользит по очаровательному лицу Сяо Синчэня: по тонкой и искренне доброй, чисто простой улыбке, по худым, бледным щекам. Их хочется потрогать, но представься возможность — не потрогаешь, струсив перед столь ангельским ликом. Взгляд скользит по белоснежной повязке и — самую малость — по тому, что прячется за ней.       Прежде его взгляд был так прекрасен...       Сяо Синчэнь резко хмурится, внимательно прислушиваясь к незнакомому, неприятному ощущению, а затем порывисто отворачивается. Прячет и тонкие губы, и бледные щёки, и всего себя.       — Идём, — мягко торопит он, как не торопил прежде никогда, и Сюэ Ян не понимает, с чего вдруг такая смена настроений. Не понимает — потому что снова отвлёкся. На даочжана не смотрел.       А понял бы — не позволил бы смотреть на даочжана так.       Никому. Ничему.       Высокий порог они переступают вместе — Сюэ Ян поддерживает Сяо Синчэня за локоть, и слышит в ответ лёгкую, рассыпанную в лунном свете благодарность.       И ни одна из лёгких пылинок этой благодарности не долетает до «слепышки» А-Цин — она спит крепко и устало, не беспокоясь за своё ночное одиночество и за то, что этой ночью будет с даочжаном и... этим вот подозрительным. Подозрительным — даже спустя столь долгое время.       Не беспокоясь, потому что они всегда справляются.       Не долетает до А-Цин и тихий шаг двух людей — по соломе, по засыпающей траве и земле, по улице. Сяо Синчэнь уходит вместе с Сюэ Яном, а вместе с Сюэ Яном уходит вставшее в горле рыбной костью присутствие. Скользит оно тенью под ногами, поднимается по тканям одежды, оставляет за собой неприятное ощущение на спине. Вплетается в хвост волос.       Серебряное сияние полной луны освещает всем им путь: Сяо Синчэню это не нужно, не нужно и кое-кому ещё. Но, во всяком случае, Сюэ Ян весьма рад видеть этой ночью без помощи световых заклинаний. Так, заприметив впереди камень, он может дружелюбно предупредить:       — Немного левее, даочжан, осторожнее. Вот так, давай помогу.       Кивнув, Сяо Синчэнь идёт туда, куда направляют его чужие, заботливые и израненные жизнью руки. Сяо Синчэнь полностью доверяет Сюэ Яну в этом вопросе, как доверяет и во многих других. Ведь не доверять новообретённому другу — считает он — нет причин.       Правда? Нет причин не доверять Сюэ Яну.       Воцарившаяся после этого тишина разрезает слух. Как-то неуместно молчит даже окружение: не шелестит листва, не шумят ночные животные и не поют насекомые. Никого, ничего — и шаги не в счёт. Ничего, кроме разного по типу и темпу дыхания:       Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох...       Раз, два, три.       — Выглядишь напряжённо, — не выдержав, говорит Сюэ Ян, и во фразе этой — и беспокойство, и какое-то раздражение — отнюдь не на даочжана, но за него. Сюэ Ян цокает языком, осматриваясь вокруг — уже в который, чёртов, раз. Лицо его искажено раздражением: словно он негодует на это самое «раз, два, три» дыхание.       — Как и ты, — вопреки всему, даочжан держится стойко.       «А ты видишь?» — Сюэ Ян молча, с мягким фырком, проглатывает совсем уж неподходящую шутку, и отмахивается от всяких мыслей, словно от надоедливой мошки.       Но мошки спят, а других насекомых поблизости просто-напросто нет: ни даже шума, ни жужжания, ни хлопота крыльев. Ничего. Ничего... ничего!       Напишите уже кто-нибудь об этом, напишите хоть о каком-то шуме, такая тишина давит на уши!       Порыв ветра обволакивает шелестящие листья. Недолгий, будто издевающийся шелест: просил — получи. И злись дальше.       Чёрт.       А мошка все ещё здесь. Она отвлекает, тревожит, ползает возле даочжана...       Сюэ Ян зол. Он надеется на благополучный исход и благоразумие — хоть чьё-нибудь, кроме Сяо Синчэня — но у всех остальных его, кажется, простыл и след.       — И всё же я никогда не смогу до конца понять, почему ты занимаешься этим с такой страстью, — пытается заполнить образовавшуюся пустоту Сюэ Ян. Не пустоту в себе — её может заполнить лишь... но пустоту в тишине. — Что, если ты ошибёшься, и случится что-то плохое?       Ему самому, если честно — совершенно наплевать. Не на ошибки Сяо Синчэня — на мошек и тревожность. Сколько уж было в его жизни этих попыток сойти с ума — но он всё ещё почти-почти нормален. Волноваться из-за... — Сюэ Ян презрительно оборачивается — ...мошки он никогда не станет. Но даочжан — не Сюэ Ян, и даочжану — не всё равно. Сюэ Ян видит это так же отчётливо, как чувствует.       И уже это — несоразмерно выводит из себя.       Тревожно. Даочжану тревожно.       Сюэ Ян фыркает и словно хочет плюнуть:       Не стыдно тебе, а, мразь?       — Но ведь не случалось, — отвечает даочжан просто и мягко. — Даже если я и мог бы — Шуанхуа не ошибается. А теперь со мной ты. Разве есть здесь место ошибкам?       Сюэ Ян, острый и смелый на язык босяк, вдруг осекается, и слова, едва ли написанные в «кавычках» мысли, так и не рождаются.       Это «теперь со мной ты» кажется ему настолько личным и особенным, что даочжана хочется забрать и спрятать — так надёжно и далеко, чтобы больше никто не смог читать их чувства и эмоции, чтобы никто не смотрел.       Слышите? Никто.       Никто.       — Ты прав, — наконец, после четырёх абзацев текста, отвечает Сюэ Ян кривой ухмылкой. В свете луны его клыки виднеется чем-то сакральным, и от вида его — мурашки. Сюэ Ян слизывает это ощущение острым, опасным языком — ещё немного, и раздвоится — как режет предупреждением: не смей засматриваться.       Даочжан... да, прав. Ничего плохого не случалось. И хотя прежде в голову Сюэ Яна закрадывались мстительными мыслями — он не стал. Не смог? Смог бы. Не захотел. А те наглые безмозглые твари с рынка, способные лишь бездумно чесать языком, не были достойны рук даочжана — только когтей Сюэ Яна.       И в отношении Сяо Синчэня Сюэ Ян не сделал ничего из того, о чём можно было подумать.       Обычно ночная охота даочжана — в компании Сюэ Яна или нет — проходит быстро и легко: в ней нет места красочно расписанным деталям или хитросплетённым диалогам, нет места и нескольким следующим абзацам. В ней только смерть, кровь и отблески благородства. Изредка — взаимовыручка. А после — и выручка просто, чтобы сложить её во внутренний карман ханьфу, чтобы хватило на какое-то время, на несколько походов за овощами.       Сегодня же ночная охота проходит отнюдь-отнюдь не быстро. С тварями приходится повозиться, но не потому что они сильны, как и не потому что даочжан мог дать слабину после долгого перерыва — ни в коем случае. Даочжан...       О, все здесь знают, как хорош его навык владения мечом.       Но дело здесь ни в одной из описанных причин — ночная охота скверна и затянута, потому что нет чувства сосредоточения. Есть лишь чувство тревожного преследования и отвлекающие взгляды. Всех, кроме Сяо Синчэня, и на всё.       Сюэ Ян громко ругается, когда одна из тварей чуть не набрасывается на даочжана со спины. Приходится явить Цзянцзай, чтобы успеть вовремя. Успеть — а потом долго волноваться о том, как бы даочжан не понял в чём дело, не услышал — ведь даже зная, что в похоронном доме проживает два заклинателя, Сяо Синчэнь не знал, что и меч носят тоже они оба.       Не узнать Цзянцзай трудно. Трудно... невозможно? Но Сяо Синчэнь на этот счёт молчит, и Сюэ Ян почти вслух посылает проклятиями на эту липкую тревожность, на мошек и тени, на весь мир. Сяо Синчэнь молчит.       — Сегодняшняя ночная охота далась мне невероятно сложно, — лишь признаётся он на обратном пути.       И Сюэ Яну остаётся только злиться и кидать по сторонам взгляды — словно ножи:       — Я видел. Нужно поскорей вернуться, и ко всем лютым мертвецам эту охоту. Хотя бы на ближайшие пару недель.       Город И затянут тонкой и полупрозрачной пеленой тумана, как обычно бывает по утрам. Неприятно плохая видимость для Сюэ Яна, привычно-тёмная слепота для Сяо Синчэня — что есть туман, что его нет... и ничем не обременённая видимость для кое-кого ещё — чисто и понятно, как чернилами на пергаменте.       Сквозь тонкую серую пелену рассвет встречает мягким взором: лучами едва пробивается-пробивается, медленно начиная согревать.       Путь до дома — долгий, а солнце и быстротечность жизни, подобно быстротечности фраз в интересном рассказе — скоротечны. Раз за разом не щадят, подобно тому, как не щадит и автор произведения своих героев — любит и согревает их... но ничуть не щадит. Несправедливо, неправильно и беспощадно. Ускользает — даже Сюэ Ян был бы менее жесток: прикончил бы сразу, не заставляя барахтаться в сложности человеческих судеб и проблем, которые так же сложны, как и последний абзац.       — Утро, — с ласковой улыбкой замечает даочжан. Он подобен солнечному свету, что касается его сбитых с ритма, чуть торопливых сапог.       Сюэ Ян понятия не умеет, к а к Сяо Синчэнь делает это, как видит. Но кивает. Спохватывается. Мычит:       — Угу.       Закрывая хищные глаза — Сюэ Ян всё равно видит пронизывающий тонкие веки свет. Плотно заслонив веки ладонями — Сюэ Ян не видит ничего. Только лишь судорожные, рождённые в давлении и боли, звёзды — узорами расчерчивают непроглядную тьму. Видеть свет, не имея глаз...       Подарил ли Сюэ Ян Сяо Синчэню особенную способность, косвенно приняв участие в его ослеплении?       Вряд ли. Даже если так сильно хочется в это верить.       Так или иначе, Сюэ Ян предпочёл бы лишить глаз ещё кое-кого. Чтобы не тревожило. Не тревожило, чёрт возьми! Не тревожило! Не смотрело во все глаза, не наблюдало, не мешало!       — Утро, — наконец спокойно соглашается Сюэ Ян, и со злостью шагает по дороге домой. Встретившимся по пути камням не лежать больше на прежнем месте, а Сюэ Яну и Сяо Синчэню не спрятаться даже в гуще лесных деревьев. Сюэ Ян продолжает, сжимая руки в кулаки: — Утро, да, а ты всё так же обеспокоен, даочжан.       — Хм, — только и отвечает даочжан после недолгого молчания, и ответ этот необыкновенно невнятен — словно ответа и нет.       От этой неразборчивости Сюэ Яну ещё более тошно — до мучительного скрипа зубов. Хочется жестокости — и немало. Чтобы решить всё это и подарить даочжану прежний покой, как ещё несколько часов назад — чуть раньше, чем началась вечерняя сказка. Хочется жестокости — потому что других способов дарить покой Сюэ Ян не знает, а Сяо Синчэнь...       А Сяо Синчэнь знает — и ему всегда удаётся вернуть его, и пальцем не прикоснувшись к Шуанхуа, и пальцем не потянувшись к жестокости — вообще никогда. Удивительный человек, да?       Да?       Тоже так считаешь? И всё равно продолжаешь следить своими бегающими глазками? Что же тебя здесь т а к держит?       Сюэ Ян хмурится, оборачивается и взглядом пронзает всё, что окружает даочжана. В контраст обременённой лишними мыслями лёгкости и плавности Сяо Синчэня — ах, как пушистыми и белоснежными перьями по воде — Сюэ Яну хочется, буквально, рычать.       Но он держится, и становится чуть спокойнее, когда они приходят в похоронный дом. Словно здешние стены, острой гранью залитые тёплым светом утра, успокаивают. Словно успокаивает само место.       Но всё же — Сюэ Ян устало вздыхает — не до конца.       А-Цин всё ещё спит, когда Сюэ Ян поддерживает Сяо Синчэня, вновь переступая с ним через порог. В ответ даочжан смущённо и неловко приговаривает: не стоит. Но Сюэ Ян просто не слушает, помогает и упрямо придерживает: стоит.       Улыбаясь, Сяо Синчэнь бесшумно проходит вперёд, в сторону к А-Цин. Лёгким движением он опускает что-то рядом со «слепышкой», и Сюэ Ян уже знает, что это — губы невольно растягиваются в улыбке, и отнюдь не в той, которая с самого детства ему присуща. Растягиваются — и вмиг расслабляются, подпуская привычный оскал.       От ревности, от жадности — к чужим глазам.       Такая улыбка — не для них. Для них — только оскал.       Такая улыбка только для невидящих. И как же жаль, что даочжан не может видеть ни первого, ни второго — и как не жаль, что он не может видеть Сюэ Яна.       — Держи, — по дорогому — до треска сердца — голосу слышно, как мягко даочжан улыбается, не нужно даже смотреть. — Это твоя.       Впервые Сяо Синчэнь отдаёт конфету вот так — прямо в руки, стоя лицом к лицу, прямо со словами: бери, Сюэ Ян, бери. Бери...       Сюэ Ян. Сюэ Ян, Сюэ Ян... до кровяных сгустков в горле. Сюэ Ян. Дорогой друг. Милый гость. За что же ему эта разрывающая надвое пытка — всякое терпел, но такое ещё ни разу. Сколько же ещё жизнь приготовила сюрпризов и боли?       — И где ты их только прячешь, даочжан? — негромко спрашивает Сюэ Ян, и в тоне его голоса будто слышится спокойное безразличие, но это настолько неубедительно и наигранно, что не хочется даже притворяться — не для даочжана.       Но ревность и жадность пронизывает и за такую искренность. Вашу же мать! Будто бы Сюэ Ян так много кому дарит искренность! Вечно эта «слепышка», а если не она...       Можно и не мешать, чёрт возьми.       — Если я расскажу, вы с А-Цин растащите их в первый же день, — ответной правдой шепчет Сяо Синчэнь. — Ну же, держи.       — Ты, как всегда, прав, даочжан, — вздохнув, улыбается Сюэ Ян.       Он не понимает, почему их не могут оставить в покое. Почему сегодня? Почему в это время? Что же случилось, случайность ли это или чья-то просьба? Чей-то совет? По-че-му? Почему ты здесь?!       Сюэ Ян злится-злится, но чувства, переполняющие его от внимания Сяо Синчэня, перекрывают эту злость. Он протягивает руки вперёд, и восьмью пальцами — без мизинца и там, и там — касается руки даочжана. Прикосновение — длинное и тёплое, неторопливое и спокойное. Хочется огородиться бумажными ширмами высотою до потолка, хочется огородиться каменными стенами, хочется спрятаться — и навсегда продлить это мгновение.       И чтобы никто, чёрт возьми, не мешал. Сколько же можно, а? Сколько же...       Потому что несоразмерно ценно — каждый раз, сколько бы Сяо Синчэнь не позволял этих ненавязчивых, случайных и полуслучайных, совсем неслучайных прикосновений.       Сюэ Ян не благодарит голосом — неумело благодарность застревает где-то в горле, под ездящей вверх-вниз косточке, застревает в этом извечно искажённом голосе — и не сглатывается. Сколько бы не хотел на самом деле, но лишь единожды Сюэ Ян поблагодарил Сяо Синчэня:       «Спасибо за заботу, даочжан».       Но тогда это было не искренне. А искренне и словами — не получается.       Сегодня же он благодарит прикосновением — чуть гладит по направлению к кончикам пальцев и замирает, вслушиваясь в шелест слишком осторожного дыхания Сяо Синчэня.       Каждое из этих осторожных касаний — как первое. И как последнее. Сюэ Ян цепляется за каждое разрешение Сяо Синчэня, цепляется — пока не узнал, не прогнал и не запретил навсегда.       И не следует за этим смотреть.       — Оставь её себе, — говорит Сюэ Ян, и ходит по краю — острому, беспощадному: лишь маленький шаг в сторону — и сорвёшься. И не будет пути назад.       Это острее и беспощаднее, чем вся, проклятого Сюэ Яна, жизнь.       — Я не люблю сладкое, — говорит Сяо Синчэнь и пальцы его чуть подрагивают — чуть-чуть повыше, чуть-чуть вверх, и вот оно — отсутствие мизинца, но Сяо Синчэнь словно боится дрогнуть выше. Хочет — но боится. А у Сюэ Яна не хватает сил отдёрнуть руки — прикосновение клейкое и притягивающее. Словно Сюэ Ян умер много лет назад, а Сяо Синчэнь теперь — изобретённый Старейшиной Илина флаг, который так хорошо привлекает на себя злобных духов.       Так и стоят, замерев, испугавшись, чувствуя на себе чужой взгляд и едва-едва уловимое дыхание друг друга.       — Я куплю тебе то, что ты любишь, — с некоторым отчаянием говорит Сюэ Ян, и чуть не вздрагивает от того настойчивого холода, который скользит меж его и даочжана руками.       Уйди же. Уйди. Уйди, хотя бы сейчас.       — Не стоит, — звучит мягкий ответ. Скромность ли это или то, что любит Сяо Синчэнь, невозможно купить? Ведь он так далёк от мирских сует... Правда же? Что же ему купить? Что принести? Как дать даочжану Сяо Синчэню то, что он так любит? После всего, что произошло, как?       Хмурясь, даочжан отнимает руки — плавно-плавно, словно извиняясь за свой немой-слепой отказ, и пальцы его скользят по безымянному пальцу левой руки.       Так легко и так близко.       Конфета остаётся у Сюэ Яна в ладони, и он крепко закрывает глаза — но даже так, в этой искусственной, импровизированной слепоте, ощущение чужого присутствия не уходит. А когда Сюэ Ян разнимает губы, чтобы сказать вмиг рассыпавшуюся фразу, даочжан прикладывает к его губам пальцы. Тонкие, тёплые и необъяснимо дарящие дрожь — не только в теле.       Это длится всего пару мгновений, но уже этого хватает, чтобы Сюэ Ян распахнул глаза и убедился — да, верно, он просто мёртв. Мёртв из-за даочжана, из-за его доверчивой доброты. Из-за его пальцев, из-за... просто из-за него. Не Сюэ Яна ли это чёрная душа витает здесь вот уже девять страниц, не она ли мешается и тревожит всех, как тревожит всех и сам Сюэ Ян? Не она ли?       Так хочется чувствовать пальцы Сяо Синчэня на своих губах — всегда чувствовать.       — Послушай, — шепчет даочжан с нервной дрожью в голосе — словно держать в себе больше нет сил — и отнимает руку. — А-Цин... А-Цин ведь всё ещё спит, верно?       Сюэ Ян, хоть ему этого и не нужно, он и так знает, но оборачивается и смотрит по сторонам. А-Цин спит, и даже слышно её лёгкое сопение — слепому уж точно.       — Да, — говорит Сюэ Ян.       — Не кажется ли тебе, друг мой, что...       — Да, — снова говорит Сюэ Ян.       — Но Шуанхуа полностью спокоен.       — Да, даочжан, — говорит Сюэ Ян. — Я знаю.       — Тогда почему же ты мне не сказал?       — Вряд ли это опасно, — чуть виновато говорит Сюэ Ян.       — Но... что же это?       Их диалог — краткий и лаконичный, так сильно выбивающийся из общей пелены текста. Привлекает ли внимание? Несомненно. Решает ли проблему?.. Отвечать всем, кто находится здесь.       Ещё несколько минут — и всё решено.       С тихим шелестом Сюэ Ян разворачивает конфету — приятной и понятной сладостью она растекается по языку. Прижимая её к нёбу, Сюэ Ян задумчиво смотрит лишь на Сяо Синчэня и не глядит больше по сторонам. Внутри толпится чувствами и мыслями, но показывать их он не намерен — не сейчас. Больше нет.       А если и да — то только то, что захочет сам. Для нужного, так скажем, эффекта. Или для даочжана.       Например, полное понимание ситуации — это именно то, что Сюэ Ян хотел бы оставить видимым. Злостью скользит опасный огонёк в узких глазах, и Сюэ Ян ласково берёт Сяо Синчэня за плечи:       — Не беспокойся, — вскоре говорит он, отводя даочжана в сторону. Конфета ударяется по зубам во время слов. Сюэ Ян совсем не умеет успокаивать, но то, что он делает, похоже на вполне удачные попытки. Тон его голоса — тон голоса человека, у которого есть родная, пусть и не по крови, семья. И такая открытость — не для кого-то, такая открытость — для одного лишь даочжана. И плевать на кого-то, пусть смотрит. Плевать. Потому что для кого-то теперь — лишь напускные чувства. Те, что Сюэ Яну нужны. А эти несколько секунд — для спокойствия Сяо Синчэня. Не жаль. Для него — не жаль. — Сходим сегодня на рынок, даочжан? Если А-Цин захочет, можем сходить все вместе. Овощи почти кончились.       — Конечно, — доверчиво, но непонятливо отвечает даочжан. Он легко касается локтей Сюэ Яна, когда тот усаживает Сяо Синчэня туда, где он обычно спит. — Разумеется, друг мой, но...       — Даочжан, — твёрдо, но тихо говорит Сюэ Ян, и здесь нет места уступкам и компромиссам. — Отдохни после ночной охоты и не думай об этом. Я почти уверен, что... понимаю. Будет лучше, если ты останешься здесь. Сяо Синчэнь недолго молчит. Будь у него глаза — он, что есть сил, вглядывался бы в черты лица злейшего врага, стараясь найти там хоть часть вранья. Чтобы усомниться, найти хоть каплю благородной лжи — и поспешить на помощь. Будь у него глаза — и он точно так же, как Сюэ Ян, осматривался повсюду, и старался бы разглядеть хоть что-нибудь. И точно так же не мог понять, что смотрит с о в с е м не туда. Совсем.       Но сейчас даочжан лишь вслушивается.       А вслушавшись — слышит тишину. Слышит А-Цин, слышит Сюэ Яна. Слышит присутствие. И не слишком охотно отвечает:       — Хорошо, друг мой. Как скажешь.       В этом «хорошо, как скажешь» отчётливо читается «я верю тебе», и это должно резать по сердцу, как Шуанхуа по горлу, ведь Сюэ Ян — это Сюэ Ян. Верить ему — по мнению всех вокруг — добровольно идти на смерть. Но Сюэ Ян теперь настолько закрыт, что и ни одну искреннюю мысль не поймать — ни кончиком взгляда, ни его случайным прикосновением, ни сторонней внимательностью.       Догадки? Вперёд.       Выложенный понятными буковками на экране текст? Вот уж нет.       Вот. Уж. Нет.       И кто знает, что из написанного правда.       Сюэ Ян снова скалится, и в рассветном солнце его клыки кажутся особенно острыми, особенно длинными — притронься, и будет больно. Лучше не смотри — просил ведь.       Четвёртым лишним тень скользит за Сюэ Яном на улицу.       Прихватив с собой спелое, алое яблоко, Сюэ Ян направляется на задний двор похоронного дома. Шаг его — размашистый и даже слишком расслабленный. На губах его — игрой самая хитрая из хитрых улыбка, во рту его — самая сладкая из сладких конфета.       Хорошо бы нарубить уложенные здесь брёвна на зиму, кучкой сложить поленья и спрятать от дождей, а в холода медленно палить — чтобы нести в похоронный дом тепло, как несёт его даочжан. По траве Сюэ Ян направляется прямиком к брёвнам — и тень, как на поводке, следует за ним. Куда ведут — туда и идёт.       Подкинутое яблоко с характерным шлепком ударяется о ладонь. Глухой звук — и Сюэ Ян поднимает глаза.       В этот раз он не ошибается — взглядом словно бросает ледяные и отравленные кинжалы.       В этот раз он не ошибается — и самоуверенно, холодно смотрит прямо с экрана — и на тебя. Хищная улыбка блистает на лице.       — Значит так, — почти играючи, начинает он вкрадчивым шёпотом, и слова его — думаешь, я не смогу заговорить с тобой и вне диалога, а? — разносятся по буквам угрозой и опасным холодом. — Мне наплевать, кто ты.       Победоносно Сюэ Ян быстро разворачивается, закинув ногу на ногу и садясь на подходящий по высоте пенёк. Взгляд его узких глаз — всё ещё уверенно, со строк этого текста.       А над городом И больше нет тумана. Но будь он даже непрогляден — тебе больше не скрыться всё равно. Потому что ты — не дверь, не мошка и даже не воздух. Не тень. Ты — вовне всего, что здесь существует. И чтобы спрятаться...       — ...Тебе нужно только уйти.       Сюэ Ян смеётся, и в смехе этом, длинном и звонком — не холод и не победа — но смертельно леденящий страх.       Или нет?       Что ты чувствуешь, а? А?!       — А ещё мне наплевать и на то, что ты здесь, — поясняет Сюэ Ян и достаёт из рукава нож. С дрожащим, сильным и уверенным хрустом разрезает яблоко. — Абсолютно наплевать. Я бы вынес — хоть всю жизнь. Но ты тревожишь Сяо Синчэня. П о н и м а е ш ь?       Из яблока — сердцевина и несколько ровных долек. Звук такой, словно ломают кости. Но какое тебе дело до звуков? Слуха к этой истории у тебя столько же, сколько у Сяо Синчэня зрения ко всему этому миру.       Ты тревожишь его. Останешься — и будешь тревожить и А-Цин тоже. Взволнованность А-Цин, в свою очередь, не оставит равнодушным даочжана.       А одним мной ты не обойдёшься, верно? Тебе ведь нужно знать всё, да? Да?!       УХОДИ.       Убирайся в историю, где нет столь чувствительного Сяо Синчэня — и можешь цепляться ко мне сколько влезет.       — Ты видишь, что я тебе говорю? — одним резким и сильным движением Сюэ Ян втыкает нож в рядом стоящий пень. — Видишь или нет?! Пожалуйста, — я тяну это предельно, чёрт возьми, ласково, чтобы тебе стало понятно, если такая манера общения тебе ближе. — Отнесись к моим словам осознаннее.       В попытках стать ближе, Сюэ Ян наклоняется вперёд. Но впереди — задний дворик похоронного дома, устланная травой земля, и вовсе не ты. Тебя там нет, ты не здесь, ты... Даже при понимании ситуации — твоё измерение Сюэ Яну неподвластно.       Остаётся лишь ухмыляться и хищно облизываться. Последние кусочки конфеты растворяются на задней части языка, и её сладос-...       — Смотри сюда. — Сюэ Ян цедит это грозно, искусно, и сжирает строки текста — буквально прерывает повествование. — Если ты ещё хоть раз заставишь даочжана Сяо Синчэня волноваться — я сделаю с тобой страшные вещи.       Сюэ Ян ухмыляется — понятно тебе? — и кладёт на язык ровную дольку яблока. После конфеты оно кажется невероятно кислым, но на лице Сюэ Яна не дрожит ни один мускул. Если кто-то и смеет беспокоить Сяо Синчэня — то только лишь сам Сюэ Ян. Не ты.       — Можешь думать, что я не в силах. Но я найду способ. Мне не придётся даже доставать Цзянцзай, чтобы избавиться от тебя.       И в твёрдом, жутком взгляде Сюэ Яна неумолимо пылают бесконечная привязанность и свежая, яркая злоба. Сюэ Ян готов сжечь всё вокруг — этим взглядом или настоящим пламенем — готов, если это поможет.       — Уходи, — шипит Сюэ Ян, но отвлекается — только потому что зовут.       Взгляд его возвращается в реальность.       — Ты где, а? — юный и тонкий голос А-Цин — как же он иногда бьёт по вискам — звучит ещё сонно, но уже возмущённо. — Это ты что-то наговорил даочжану? Он сам не свой! Голос у него обеспокоенный, да и не спит он! Что за дела, а? Что случилось?       Сколько бы времени не прошло, она никогда не станет полностью доверять Сюэ Яну. Слепого доверия Сяо Синчэня в ней — ни единой капли. И это правильно. Потому что Сюэ Ян — это Сюэ Ян. И в своих мыслях он вырежет эту фразу столько раз, сколько потребуется. Если потребуется — вырежет где-нибудь или на ком-нибудь ещё.       И от этого — теперь лучше, а? Так тебе нравится? Когда всё наизнанку? — в груди копится иглами. Почти так же, как от, противоположно А-Цин, слепого доверия даочжана.       Я предупредил. Повторять не стану. Убирайся.       — А ты его спросить не пробовала? — хмыкает Сюэ Ян. Он прячет нож, встаёт с бревна и, не забыв яблоко, идёт к А-Цин. — Будешь яблоко, слепышка, а? Чего так рано проснулась? Вчерашняя история разбудила?       Сюэ Ян почти сталкивается с ней, делает вид, что собирается зашвырнуть в неё дольками яркого и сочного, спелого и кислого яблока. И в очередной раз удивляется её актёрскому мастерству — ещё немного и перещеголяет, чертовка. Сюэ Ян ухмыляется, проверяет её на прочность.       — Что ты ему сказал, а? — упрямо и громко говорит А-Цин. Бамбуковым шестом она с силой попадает Сюэ Яну по ноге и бесстыдно делает вид, будто не замечает этого. Не видит, да, как же. — Что сделал?! Говори!       Сюэ Ян морщится — шипит от боли и сжимает кулаки:       — Ничего! Уймись, чёрт возьми! Уймись, слепое ты существо!       — Че-его ты сказал?!       В последний раз Сюэ Ян оборачивается, осматриваясь вокруг. Под бесконечные препирания и острые шуточки он уводит А-Цин к даочжану. Голоса удаляются, и вдали, разбавленные обеспокоенной и тёплой лаской Сяо Синчэня, притихают. И растворяются, подобно резко уменьшившимся описаниям в тексте — как сожгли, разбив на мелкие-мелкие абзацы.       Сегодняшнее утро над городом И — тёплое и безмятежное. И день... будет таким же.       И ничего не потревожит твой разум, даочжан. За мной больше ничего не ползёт.       Не так ли?       Сюэ Ян скалится в последний раз:       — Всё хорошо, даочжан. Ты чего не отдыхаешь, а?       Внимательно следят по строкам текста глаза. Рассказ подходит к концу.