Mon amour, mon ami

Летний семестр 1910 — У тебя всё нормально?       Плечи Дэмерона едва заметно напряглись. Ответил он не сразу, после небольшой паузы. — А у тебя?       Прошлые их встречи проходили куда как более радушно. В письмах, которыми он засыпал Хакса практически каждый день, не содержалось и толики той манеры общения, которая делала Дэмерона Дэмероном, и поэтому с мгновения, когда открывалась дверь в комнату, а дорожная пыль ещё не успевала осыпаться, Хакс сразу оказывался вырван с корнем из дома и воспоминаний о нём, махающая платком и тайком утирающая глаза мать (“Ну что вы, право, я же приеду через семестр!”) и пересмеивающиеся сёстры пропадали, как морок, потому что всё внимание переключал на себя его друг. — Нет.       Хакс почти сразу понял, что что-то не так. Дэмерона никогда не удавалось захватить врасплох, а сейчас он выглядел растерянным; его взгляд касался фотографий в коричневых рамках на выбеленных стенах, но серые фигуры оставались неузнанными.       Он сел в деревянное кресло, не зная, что ему ещё сказать. Дэмерон приоткрыл было рот, но тут же передумал и быстро отвернулся, и Хакс готов голову положить на отсечение, что в следующую секунду он пулей выскочит за дверь и по истёртому за многие года полу загрохочут его стремительные шаги.       Но вместо этого Дэмерон опустился на пол рядом с креслом Хакса. Сквозь шерстяную ткань брюк пробивалось тепло его плеча. — Ты писал, что всё хорошо, — пробормотал он упрямо.       Хакс снова понял, что ему нечего ответить. Мелкие домашние ссоры не казались ему чем-то значительным, и он сомневался, что их значение сопоставимо с тем, что тревожит По сейчас. По мелким, невзначай брошенным словам он мог составить некую картину и выдвинуть предположение о том, что случилось, но ясно было как день, что Дэмерон говорить не захочет. Он славился на весь курс своим упрямством.       Где-то за стенами приглушенно звучали голоса студентов, вернувшихся в свою альма-матер. В комнате дрожал жаркий полуденный воздух.       Воротничок рубашки Дэмерона светился безукоризненной белизной.       Хакс понимал, что должен что-то сказать. Он понимал, почему По сейчас так угрюмо и неловко молчит — но на то он и был его другом, чтобы понимать без единого слова. С первой встречи между ними установилась невидимая прочная связь, и даже когда Дэмерон, который на память цитировал Гомера и от души хохотал над Хаксом, а тот с детской простотой своего христианского воспитания только улыбался при попытках смутить его более смелой трактовкой мифа о Зевсе и Ганимеде — связь эта не ослабевала, а напротив, затягивалась всё туже и туже.       Он пошевелился, и кресло под ним скрипнуло. В тишине комнаты этот звук был чужеродным и чересчур громким.       Дэмерон склонил голову и коснулся щекой колена Хакса, всё также молча и не оборачиваясь.       Он должен знать, что на поддержку Хакса сможет рассчитывать при любой беде, пусть даже не станет о ней говорить. В конце концов, они оба понимали, что ближе друг друга у них нет никого на свете.       Хакс протянул руку, чтобы потрепать По по голове, взъерошить эти тщательно приведённые в порядок кудри и превратить их в гнездо дикой птицы. Но его пальцы дрогнули и легли на смуглую полосу шеи над белым воротничком, едва задели мягкие тёмные волосы. Он затаил дыхание. Что он делает? Почему он это делает?       Он коснулся мягкой мочки уха, дотронулся до щеки, до виска. Он осторожно и нежно провёл ладонью по волосам, один раз, а потом и другой, лаская и успокаивая, не слыша мыслей в своей голове. Рука была деревянная и словно чужая.       По немного повернул голову влево. Отчего-то Хакс думал, что Дэмерон зажмурился, но ошибался — По невидяще смотрел вперёд, вокруг его глаз собрались морщинки.       Вдруг он поднял руку и не глядя накрыл ладонь Хакса своей. Двинулся выше, по запястью, поймал пульс большим пальцем. Хакс потянулся вперёд, повинуясь неслышному зову — и вот его рыжие волосы на затылке стиснуты чужими пальцами, почти больно, почти неприятно.       Почти.       Всё так неумело и неловко, и их тела будто перестали им принадлежать, потому что из движений бесследно пропала естественность и непринуждённость. Раньше Хакс обнимал других, но его руки не лежали так неумело на их спинах, сам По сел ему на колени как-то неуклюже, в скрипучем кресле мгновенно стало тесно, а в воздухе повисла опасная духота.       Они оба ждали, что кто-то из них первым отпрянет, вскочит, сведёт всё к нервному смешку и кривой улыбке, но минуты утекали, а этого всё не происходило. В конце концов их щёки соприкоснулись. Хакс затаил дыхание, то ли от страха, то ли от радости. Они сидели грудь к груди, По больше не двигался. Его ресницы защекотали кожу — теперь он точно зажмурился — кисти его рук стиснули серую ткань жилета, и строгие клетки узора искривились и собрались мелкими складками.       Хакс снова погладил его, на сей раз по плечам. Он и сам закрыл глаза, чтобы лучше запомнить запах, исходящий от По, незнакомый и неописуемый, но приятный и тёплый. Дэмерон дышал ему в шею, и участок кожи под его ртом пылал медленным беспощадным пламенем.       Когда пламя стало совсем нестерпимо, Хакс осмелился сдвинуться и чуть повернуться, чтобы ослабить эту сладкую муку, и По в этот же миг тоже пошевелился. Они не смели посмотреть друг другу в глаза, но оба тянулись друг к другу, всё также неуверенно и нескладно, но всё также неотвратимо.       На короткий миг их губы соприкоснулись. — Хакс! — раздалось откуда-то из коридора. — Эй, Хакс!       Дэмерон резко вскочил и отпрянул к книжному шкафу. На его гладкий высокий лоб упали непослушные тёмные волосы.       В тот же миг в комнату ввалилась толпа, все их однокурсники и приятели, радостно крича что-то и наперебой хлопая друг друга по плечам. Хакс едва дышал. Он не различал лиц, слышал только громкие голоса и кивал, когда мог различить смысл задаваемых вопросов.       По за спинами он почти не различал, видел только, что тот стоит и неотрывно на него смотрит, прижимая пальцы к губам.