Приоритеты

Августовское солнце не щадило ничего и никого. Привокзальные кошки и собаки вповалку валялись в тени и на спешащих на электрички людей особого внимания не обращали. Асфальт плавился, и на улице пахло довольно отвратительно. Хотя, всему виной был завод, находящийся неподалёку, местные уже привыкли и к спертому воздуху, и к пластмассовому запаху, которым пропиталась вся шаурма в ларьке Антона. К ней местные тоже привыкли, а вот приезжие из всяких отпусков недовольно крутили носами, но всё равно шаурма расходилась на ура. По приезде кушать-то хочется, а все деньги уже давно спущены на приблуды заморские, так что выбора особо не оставалось. Поэтому лощёные и слегка обгоревшие дяденьки и тётеньки брезгливо морщились, но шаурму брали. Антон думал, что ещё одного сезона массового наплыва отдыхающих не выдержит, нервная система балансировала на краю пропасти; да и погодные условия не жаловали. Зимой каждый день грозил лёгкой степенью обморожения, а летом от пекла и жуткой духоты не спасало практически ничего, а старенький кондей только и делал что ломался и пылился потом в углу. По большому счёту, жить было можно, даже с настырно ломающимся кондиционером, воняющей шаурмой и кошками. И даже с огромной коммуналкой за квартиру. И, возможно, Антону даже не пришлось бы откладывать на эту самую коммуналку, а, допустим, хоть раз за свой тридцатник с хвостиком выбраться в ту самую «заморщину», чтобы обгореть, выбросить на развлечения примерно миллиард денег, а затем вернуться и за бутылочкой беленькой друзьям рассказать, где был и чего видел. Возможно, родись Антон на пару лет позже, когда на горизонте маячил технический прогресс, его жизнь пошла бы совсем по иному пути. Например, он неплохо пел и играл на гитаре, поэтому вполне мог стать музыкантом. И довольно известным. Но пока что он только неплохо делал шаурму, а единственными постоянными ценителями были кошки, собаки и они. Они, которые каждый месяц в назначенный день, в определенное время, а именно в шестнадцать двенадцать, в составе пяти или шести человек вваливались в его маленький ларек и требовали плату. За что, Антон так до сих пор и не понял. Лидер ОПГ «Стальные запонки», а это были именно они, в первый свой визит таинственным и угрожающим голосом пояснил, что теперь Антон будет им башлять за «крышу». Он попытался было возразить, что крышевать его — занятие бессмысленное, так как ему никто никогда не угрожал, а местные хранители правопорядка заглядывали к нему разве что за стаканчиком кофе три в одном, но на дворе цвели лихие двухтысячные, криминальные единицы размножались и разрастались, как раковая опухоль, и спасения от них не было нигде. Основным же аргументом стал недвусмысленно оттопыривающийся карман пальто у лидера. Не видя иного выхода, Антон согласился тогда, мысленно прощаясь с поездками в эту манящую «заморщину» навсегда. Надо сказать, что «Стальные запонки» была самой странной из всех существующих ныне ОПГ. Не то чтобы Антон в них разбирался, но какое-никакое представление о деятельности криминальных элементов всё же имел. Лидеры ОПГ, насколько он знал, не шляются чуть ли не каждый день по вокзалу и не заходят в шаурмичную под предлогом того, чтобы напомнить Антону, мол, не забудь, через две недели мы придём за деньгами (хотя напоминали они об этом два дня назад). Лидеры ОПГ обычно сидят в своих больших домах или штаб-квартирах и отдают приказы. Лидеры остальных ОПГ — да. А Серёжа (Антон как-то раз краем уха услышал, как к лидеру обращаются его подельники) частенько обитал на вокзале, выделяясь из толпы чёрным кожаным пальто и тёмными очками, которые он не снимал абсолютно никогда и ни при каких условиях. Антону казалось, что в день, когда он увидит серёжины глаза, на горе свистнет рак, произойдет извержение вулкана, прилетят инопланетяне, а осточертевшую телепередачу «Пансионат 2» наконец закроют раз и навсегда. К тому же Серёжа не выглядел особо устрашающим. Он был на голову ниже Антона, пальто было ему велико, а когда он разговаривал или угрожал, создавалось впечатление, что в кармане нет никакого пистолета, а всего лишь оттопыренный палец, а сам Серёжа сейчас договорит, а затем состроит притворную злую рожицу и, совсем, как мать, играющая с годовасиком, засюсюкает: «Ууу, сейчас догоню-догоню, защекочу-защекочу». Сегодня жара стояла невыносимая, солнце как будто пыталось сжить со свету всех людей разом и таким образом вернуть планету в каменный век. Те же динозавры, вероятно считало оно, были поприятнее людей и хотя бы не загрязняли окружающую среду, не строили заводы и не мусорили на улице. К полудню на улице разверзся настоящий ад, и Антон начал подозревать, что у него большие шансы стать Антоном гриль в его маленьком ларёчке. На вокзале не было ни души, не считая животных, ищущих спасение в тени. И Сергея. Антон чуть кофе не поперхнулся. Тот вальяжно прогуливался по площади в сторону шаурмичной. Один. Опять. Несмотря на пекущее солнце, Сергей был в неизменном пальто, однако, если обычно оно было наглухо застегнуто, то сейчас из-под него кокетливо выглядывали белая рубашка и… бабочка. Антон тут же подумал, что при таком параде впору кого-нибудь к алтарю вести ну или вершить великие криминальные дела где-нибудь в подпольном казино за бугром. Тем временем Серёжа немного потоптался возле шаурмичной и закурил (Антон нашёл это красивым: как тот доставал зубами сигарету из пачки, чиркал спичками и делал первую смачную затяжку). Мелькнула мысль выйти и составить ему компанию, но Антон тут же отверг её. Порядочные продавцы шаурмы не делят компанейскую сигаретку с криминальными элементами. Пока Антон сомневался, вышеназванный криминальный элемент докурил, бросил бычок под ноги, не обращая внимания на стоящую рядом мусорку, и, не особо стараясь, затоптал. Затем скрипнула дверь, являя Серёжу во всей красе: в пальто (как он не зажарился в нём заживо, история умалчивает), в очках и в этой чёртовой бабочке, чтоб её. Антон нервничал. Бабочка не давала ему покоя. Он внезапно подумал, что Серёжа пришел торжественно его убить либо всё так же торжественно позвать под венец. Мысль была настолько абсурдной, что он не сдержался и хихикнул. Сергей отреагировал мгновенно — насупился, бегло оглядел себя, а затем поднял грозные глаза за тёмными стеклами на Антона и спросил: — Чё ржёшь? Антон приложил палец к виску и, ухмыляясь, ответил: — Да так, из-за жары уже крыша протекает. Тот недоверчиво воззрился на Антона, у которого лицо трещало по швам, и приподнял одну бровь. Антон опять нашёл это красивым. Нет, солнце точно его сегодня погубит. Серёжа с минуту ещё постоял, помолчал, поизучал старенькую потрёпанную менюшку, затем повернулся к Антону и… снял очки. Антон ожидал увидеть как минимум разбойничий изъян, вроде шрама на глазу, который удобно прятался под стеклами, бельмо или, на худой конец, гетерохромию (которую он не считал нужным прятать, ведь глаза разного цвета — редкость, какую поискать). Но у Серёжи радужка отливала зелёным, и единственное, что пришло на ум Лиссову тогда, — глаза-то что у той кошки. Бесовские, только что зрачок не узкий. — Чё уставился? — Лаконично и грозно. Антон замялся и прикинул, насколько уместным будет сказать лидеру, что он впервые видит сто процентов его лица. Оттого и пялится как на диковинку. А Серёжа и есть диковинка. Чего стоит одно его неснимаемое пальто в такую жару. — Да ничё, — весьма оригинально ответил Лиссов, — заказывать будешь чего? — А когда это мы с тобой перешли на «ты»? — заважничал Сергей и снова красиво приподнял бровь. — Примерно с фразы «Чё ржёшь?», — отбрил Антон и скопировал сережино выражение лица. Тот открыл было рот, собираясь, видимо, возразить, но затем закрыл и просто недовольно хмыкнул, пряча глаза в менюшку. Солнце, казалось, палило сквозь металлические стены, кондей упорно молчал, а Антон, умирая от жары, ждал. Наконец Сергей оторвался от созерцания меню, которое предлагало три вида шаурмы, а также хот доги (которых вечно не было в наличии) и похмельный суп, который на поверку оказался простым куриным бульоном, стоил очень дёшево и был своего рода амброзией для местных завсегдатаев соседней пивнушки. — Мне шаурму. Без корейской морковки. За счёт заведения. Антон внутреннее возмутился такому наглежу, но вида не подал. Выпендриваться перед бандитом себе дороже. А за морковку даже поблагодарить захотелось, настолько Антон её не любил, ибо воняла она ядерно, особенно в сочетании с химозным привкусом лаваша, спасибо большое заводу за это, чтоб у них коллективный понос случился. Сергей как будто мысли его прочитал и пояснил: — Эта морковка воняет жутко. — Для пущей убедительности он поморщился и стал похож на ребёнка, которому поставили тарелку манной каши с комочками. Антона снова пробило на похихикать, но он сдержался и отвернулся, чтобы не вызвать на себя гнев главаря опасной банды. А то мало ли, ещё чего доброго пальцем из кармана насмерть затычет. Пока Антон готовил шаурму, вышеупомянутый главарь топтался возле стойки, колупал ногтем лак на единственном столике и откровенно скучал. Антон время от времени косился на него, стараясь получше рассмотреть лицо и запечатлеть в мозгу непривычный образ без очков. Серёжа косился на него в ответ, и, когда их взгляды пересекались, он моргал и неловко отводил глаза в сторону. Лиссов же продолжал пялиться и измазал себе рукава по неосторожности, но внимания особо не обратил. В голове кусался и гудел рой мыслей-пчёл и всё подзуживал спросить, например, про пальто или про то, почему Сергей ошивается возле шаурмичной один и вдвое чаще положенного. Духу хватило только на пальто. — Слушай, — начал он и понял, что охрип от волнения. Сергей моментально воззрился на Лиссова и снова поднял брови, мол, слушаю внимательно и готов отвечать. Антон откашлялся и, почему-то смутившись, продолжил: — Вот смотрю я на тебя и не понимаю, как ты ещё не зажарился в этом пальто. На улице пекло же, хоть голым ходи. Он замолчал, ожидая ответа. Молчал и Сергей. Молчал долго, целых секунд тридцать, а затем задумчиво выдал: — Даааа. И снял пальто. Славно завороженный, Антон наблюдал, как тот аккуратно стянул сначала один рукав, потом второй, повернулся спиной к стойке и повесил пальто на облупленный крючок. Белая рубашка натянулась в районе лопаток, и Антон словно в замедленной съёмке увидел, как под ней проступили очертания цветных татуировок. У Сергея была полностью забита спина. Когда тот повернулся обратно, выяснилось, что и руки украшали какие-то невероятные рисунки, а под дурацкой бабочкой обнаружилась надпись, огибающая шею витиеватыми английскими буквами. На всё это Антон смотрел так долго, что чуть не забыл про шаурму, которая слегка подгорела, когда он с шипением подцепил её и отправил на стол, дуя на обожжённые пальцы. За спиной раздались смешки и ехидное: — Засмотрелся? Серёга улыбался во все тридцать два и подозрительно алел щеками. Должно быть из-за жары. Антон насупился, завернул шаурму в пакетик, кинул туда пару салфеток и буркнул: — Приятного аппетита. Лидер, всё ещё ухмыляясь, забрал несчастную шаурму, мимолётно пройдясь пальцами по антоновым костяшкам, захватил очки, пальто и, быстро попрощавшись, ушёл прямиком в душный август. *** На следующий день, когда прямо к дверям шаурмичной притарахтел черный «бумер», Антон даже не удивился. Видать, его стряпня зашла на ура, и сегодня отведать пластмассовых деликатесов приехали «Запонки» в полном составе. Он уже было кинулся к холодильнику, но тут в двери на крейсерской скорости влетел бледный Серёжа, а за ним все остальные. По одному кивку лидера, грозные ребята в чёрных костюмах втроём скрутили Антона, который от шока забыл про сопротивление, и мигом погрузили в «бумер». При этом, абсолютно нечаянно, они крепко приложили его башкой об крышу автомобиля, так как только на улице Антон отмер и начал вырываться, а ребята, видимо очень спешили. Поэтому последнее, что запомнил Антон перед отключкой, — злое, но обеспокоенное лицо Серёжи и фразу: — Ну вы поаккуратнее что ли, нечего тут это лицо синяками портить. Очнулся Антон в темном сыром и захламлённом коробками подвале, не особо крепко привязанный к хлипкому стульчику. Он засопел и завозился, пытаясь ещё больше ослабить верёвку, и в этот момент за спиной кто-то насмешливо хмыкнул: — Зря стараешься. Это только на первый взгляд кажется, что стоит подрыгаться — и ты свободен. На самом деле, чем больше ты дёргаешься, тем сильнее… — Ты в курсе, что звучишь как классический злодей из супергеройских фильмов, который долго вещает про свои злодейские планы, а потом всё равно получает по лицу? — перебил Антон и запрыгал вместе со стулом, стараясь повернуться лицом к говорящему. — Мы не в кино, — авторитетно заявили сзади. Затем, видимо, устав наблюдать за лиссовской вознёй, Серёжа обошёл пленника и стал прямо под тусклый свет единственной лампы. Надо сказать, в полумраке он выглядел чуть более зловеще, чем обычно. И он снова был в очках, от чего Антон испытал мимолётное чувство разочарования. Оно, конечно, понятно, что очки — неизменный атрибут грозного главаря банды опасных криминальных элементов, но без них Серёжа как будто бы выглядел лучше. Как человек, как его заезжий дальний друг, как просто Серёжа, а не лидер организованной преступной группировки. — Да, не в кино, — задумчиво согласился Антон после минутного разглядывания своего похитителя, — Мы в подвале. — Ты весьма наблюдателен, — процедил Серёжа, подошёл вплотную и наклонился, чуть ли не утыкаясь лбом в лоб Антона, — Ну и как же такой наблюдательный, как ты, не заметил сраной морковки в твоей сраной шаурме? Лиссов похолодел (и немножко оскорбился за «сраную» шаурму). Стал перебирать в памяти все этапы приготовления и с ужасом вспомнил, что, пока он отвлекался на мысли о бесовских глазах, руки делали всё сами и на автомате положили несчастную морковку. Чёрт бы побрал этого Серёжу с его глазами, очками, пальто и дурацкой бабочкой. И с татуировками его дурацкими. И банду его тоже бы чёрт побрал. Антон вскипел и в тон Серёже, чеканя каждое слово, ответил: — Я уже упоминал, что от жары крыша протекает. Делал на автопилоте. И считаю, что «сраная» морковка, положенная по чистой случайности, — далеко не повод для, мать его, похищения. — Да кого волнует, что ты там считаешь, — лениво отозвался Сергей, — Как говорят американцы, кто морковь в шаурму кладёт, тот долго не живёт. За каждым проступком обязательно следует наказание, тебе мама в детстве не говорила? — У тебя беды с приоритетами, — зло плюнул Антон и, глядя на то, как сползает улыбка с серёгиного лица, решил, что терять ему уже нечего, — А тебе мама не говорила, что кража людей прямо из их ларьков карается законом? — Ты рот-то прикрой, — фыркнул Серёжа, — Уж больно громко развозмущался. Законы здесь, — он обвёл подвал рукой, — не работают. Антон собрался было уже что-то возразить, но увидел дуло пистолета, уткнувшееся ему в грудь. Сергей медленно давил тяжёлым стволом на грудную клетку, параллельно развязывая верёвки. — Ты чего это удумал? — нервно спросил Антон и сглотнул. Серёжа проследил за движением его кадыка и зловеще оскалился: — Вставай. И без глупостей. Не хочу ломать голову над тем, куда девать твою простреленную тушку. Антон шагал длинными коридорами, нетерпеливо подталкиваемый Сергеем, и тоскливо думал о том, что живым ну или хотя бы целым он отсюда вряд ли выберется. А ещё о том, что ларёк он не закрыл, и, скорее всего, курица на вертеле уже безнадёжно погрызена местными котами. Буквально на секунду проскочила шальная мысль про то, что, когда Серёжа наклонился так близко, Антон неожиданно был готов подставить губы для поцелуя, слишком уж интимным был момент, слишком уж хорошо Серёжа пах и слишком остро ощущался тяжёлый металл у груди. Ну вот и всё, скорбно думал Лиссов, вот и помутнел рассудком, раз поцелуи мерещатся. А во всем был точно виноват возмутительно жаркий август, не иначе. Наконец они добрались до лестницы и стало светлее. С непривычки Антон заморгал и чуть не оступился, но был заботливо придержан рукой с пистолетом. — Спасибо, — сквозь зубы сказал он. — Не благодари раньше времени, — насмешливо ответил Серый и махнул дулом вправо, туда, где открывался вид на коридорчик с множеством дверей по бокам. — Первая дверь. За ней обнаружилась просторная комната, всё так же заставленная коробками. Внимание Антона привлекла единственная коробка, которая стояла прямо в центре, шутливо перевязанная подарочной лентой. Серёжа, улыбаясь, нацелил пистолет на неё и сказал: — Это тебе. Жду тебя в праздничном прикиде через десять минут в комнате напротив. Без опозданий. И ещё раз предупреждаю, — он выразительно потряс пушкой, — без глупостей. С этими словами он ушёл, и Антон услышал, как открылась и закрылась дверь напротив, а затем повернулся к коробке. С минуту он смотрел на неё. Она смотрела на него и нервировала дурацкой лентой. Потеряв ещё пару драгоценных минут, он всё-таки её открыл. Нет, Антон, конечно, и раньше думал, что у Серёжи существенные проблемы с головой, но после увиденного всякие сомнения в этом отпали. Срочно захотелось изящно выпрыгнуть в окно и бежать от бандитского логова (а это было именно оно) куда подальше. Чёрт с ней, с курицей, с котами и с шаурмой. Всё равно он собирался менять поле деятельности. Вот и поменял, зло думал Антон, пока разглядывал чёрное платье горничной, чулки и белый фартук. Его медленно охватывала паника и возмущение: это был прицельный болючий удар по его мужскому достоинству. Но больше всего бесило то, что весь этот абсурд происходил по вине проклятущей морковки по-корейски. Хотелось выть и материться, а ещё хотелось выбить дверь с ноги и запихать гребные чулки Сергею в рот, а затем хорошенько вмазать и, может быть, запинать ногами, тут как повезёт. Больше всего пугала неизвестность. Благо, если Серёжа просто посмеётся и решит, что на сегодня унижений достаточно и месть за морковку случилась. А вдруг нет, с ужасом подумал Антон. Вдруг этот больной начнет… Что он там начнёт, Антон не додумал, так как разозлился и зашвырнул платье в дальний угол. Потом посидел немного на полу, клокоча от гнева, затем плюнул, смачно выматерился и пошёл поднимать злосчастное платье. Юбка оказалась возмутительно мала и еле-еле прикрывала зад. Да ещё и материал был настолько дерьмовый, что Антону хотелось чесаться. Белый фартук с небольшими желтыми разводами тоже не спасал положение: он едва доходил до середины бедер. Зато чулки смотрелись на лиссовских ногах возмутительно хорошо, но об этом Антон предпочёл не думать. Он бросил взгляд на наручные часы, которые чудом уцелели после похищения. Часы были старые, дедовские, с претензией на семейную реликвию, но работали исправно. Они показывали, что до истечения назначенных десяти минут оставалось всего ничего, поэтому Антон сел прямиком на холодный пол, обхватил голову руками и так просидел оставшееся время. Увидь его сейчас дед, он бы либо застрелился от стыда, либо застрелил Антона. Но дед давно умер, а застрелить Антона и сейчас имелся как минимум один желающий. Лиссов поднялся и очень медленно пошагал к двери, не спеша открыл её и уставился на дверь напротив. Его начинало мелко трясти то ли от злости, то ли от волнения, а, может, от всего сразу. Наконец, он нажал на ручку и дверь со скрипом отворилась, являя по миллиметру плохо освещённую комнату, немногочисленные советские стульчики и деревянный стол, за которым, закинув ноги на столешницу, сидел Сергей. Он снова был в рубашке, но уже без бабочки, а верхняя пуговица была расстегнута. Антон непроизвольно засмотрелся на эту пуговицу, которая открывала вид на серёжину шею, и застыл в дверях. Из ступора его вывел ужасно довольный голос: — Ну, чего встал? Проходи, бери стул, присаживайся. Серёжа сыто улыбался и рассматривал Антона во все свои бесовские глаза, не спеша проходясь взглядом по худым ногам в чулках, по ничем особо не прикрытым бёдрам, по сцепленным в замок рукам и, наконец, по хмурому антоновому лицу. Лиссов волком глядел исподлобья и даже не думал двигаться с места. Ноги как будто налились свинцом и не желали слушаться. Серёжа нахмурился, и в его голосе прорезалась сталь: — Что-то не вижу действий. — Надень очки, — по чистой инерции огрызнулся Антон и мысленно прикусил язык. Серый же и бровью не повел, а только скучающе наставил на него ствол и коротко приказал: — Садись. Кипящий от негодования Антон из чистой природной вредности громко и неприятно прочертил ножками стула по полу весь путь до стола. Затем уселся напротив и мрачно уставился на снова улыбающегося Серёжу. Тот как будто бы не замечал горящих жаждой убийства взглядов, а лишь скалился и бесцеремонно его разглядывал. Совсем как зверюшку в зоопарке. Такое сравнение пришлось Антону не по душе. Тем временем Сергей жестом фокусника извлёк из-под стола бутылку виски и два стакана, неторопливо разлил янтарный напиток и один пододвинул Антону. Тот взял стакан, взболтал и принюхался. Виски как виски, вроде. — Ну, твоё здоровье, — широко улыбнулся Серёжа и поднял свой стакан. Антон недоверчиво с ним чокнулся и подождал, пока он отхлебнет первым. На всякий случай. Когда Серёжа довольно крякнул и с блаженством откинулся на спину стула, тогда выпил и Антон. Вискарь, на удивление, оказался весьма недурен. Сто процентов контрабандный, мстительно подумал Лиссов и выжидающе уставился на своего похитителя, который всё ещё улыбался. К счастью, алкоголь сделал своё дело, и необъятная злость начала потихоньку сдуваться. Антону даже захотелось забыть, где он и как одет, и просто наслаждаться атмосферой. Он тоже прислонился к спинке и вытянул затёкшие ноги. Время замерло и отсчитывалось лишь количеством стопок. Антон постепенно расслаблялся и растекался по стулу, совершенно забыв про опасность. Ему начало казаться, что Серёжа если и с ебанцой, то не критической. А что до платья — так фетиши у всех разные бывают. В конце концов, кто Антон такой, чтобы судить? — Ну что, расслабился? — Серый улыбался пуще прежнего, а глаза светились таким неприкрытым коварством, что Антону опять стало страшно и он снова выпрямился на стуле. Серёжа указал на него пистолетом и, ухмыляясь, произнёс: — Встань и отодвинь стул. Антон безропотно повиновался. Он опёрся на спинку и снова сцепил руки в замок, внимательно следя за тем, что делал Сергей. А тот потянулся к магнитофону и нажал на кнопку. Из хрипящих динамиков полилась мелодия вроде тех, что ставят в стриптиз-клубах. Тогда-то Антон всё понял. — Танцуй, — хрипло приказал Серёжа. Несколько томительных секунд Антон неверяще смотрел на него, а внутри ядом закипала злоба. От гнева и унижения щёки пошли пятнами, кулаки сжались до побелевших костяшек, и Лиссов, раскатив басовитое «р», прорычал: — Пошёл нахер. Сергей моментально подскочил к Антону вплотную и упёр пистолет тому прямо в кадык. — Я сказал, танцуй, — от тихой ярости в голосе Антона повело. Но картинка того, как нескладный, неуклюжий он вертится вокруг стула в шлюшьем наряде, подействовала отрезвляющее и пустила по венам адреналин. Молниеносным движением Лиссов выбил пистолет, тот с глухим стуком улетел под стол. Серёжа опомнился через секунду и чуть было не пропустил кулак в лицо. В последний момент он почти увернулся, поэтому больно прилетело лишь по скуле. Серый взвыл и бросился на Антона, со всей силы впечатавшись в него и повалив на пол. Рыча и брыкаясь, они вцепились друг в друга, перекатываясь по деревянному полу. У Лиссова совершенно некстати задралась юбка, и он прочертил ляжкой по дереву, стесав верхний слой кожи. От боли он зашипел и упустил момент, когда Сергей оказался сверху, навалился всем весом и со всего размаху всадил кулак прямо в антонову челюсть. Антону показалось, что в голове взорвались звёзды, красными всполохами пронеслись перед глазами и осели у Серёжи на кулаке. Он замер, тяжело дыша и прислушиваясь к ощущениям: что-то текло по подбородку, а во рту чувствовался привкус железа вперемешку с послевкусием виски. Он медленно поднёс руку к губам и потрогал; на пальцах стало красно. — Ты мне губу разбил, — прохрипел Антон, глядя на нависающего над ним Серёжу. Тот шумно дышал и смотрел на Антона как-то дико и загнанно и ничего не отвечал. Лиссов облизнул губу, подвинулся буквально на сантиметр и затих, широко раскрыв глаза. У них обоих — что у Антона из-под юбки, что у Серёжи — стояло так, что игнорировать это было невозможно. Время застопорилось, магнитофон зажевал плёнку, и отвратительная песня умерла, не доиграв до конца. Тишина вокруг них была густая и давящая на уши, а они продолжали настороженно разглядывать друг друга, не говоря ни слова. Первым отмер Серый; он пропихнул колено между сведённых ног Антона, упираясь тому в пах, очень медленно наклонился и снова застыл. У Антона расширились зрачки, и он сглотнул, чувствуя, как гулко колотится сердце. Затем несмело положил руку Сергею на плечо и придвинул ещё на пару сантиметров, не отрывая своего взгляда от чужого. И тут у обоих словно переключатель щёлкнул. Было не совсем понятно, кто на кого первый набросился, но они вновь покатились по полу, отчаянно целуясь и бездумно цепляясь друг за друга. Антон застонал, когда Серый, забывшись, прикусил губу, но тот тут же зализал укус и запустил ладонь Лиссову под платье. Антон выгнулся и издал гортанный стон, подставляясь под ловкие пальцы, а Серёжа уткнулся ему в шею и скулил, слепо толкаясь членом между бёдер. Тесные брюки только ухудшали положение, как и дрожащий под ним Антон, поэтому Серёжа не выдержал и сдался первым — сжал себя через штаны и через секунду кончил. Антон не заставил себя долго ждать и задёргался, схватив Серого за руку и прижав к члену. Когда Антон затих и расслабил ноги, Сергей внезапно улыбнулся и медленно задрал платье. Под ним обнаружились серые боксеры, по которым медленно расползалось мокрое пятно. Серёжа ухмыльнулся, опустился ниже и лизнул опавший член через ткань, от чего Антон снова дёрнулся и издал неприлично высокий звук. — Визжишь как девчонка. — А ты кончаешь как зелёный девственник, — немедленно парировал Антон, и Серый невольно восхитился: надо же, при таких обстоятельствах тому хватает ещё запала огрызаться. Лиссов тем временем пошевелился придирчиво себя оглядел и сварливо заметил: — Ты мне платье помял. И губу разбил. — И оргазм подарил, — подхватил Серёжа, довольно ухмыляясь. — Не кипятись я куплю тебе новое. — Договорились. И подороже какое-нибудь, а то материал говно, я весь чешусь. — Идёт. Мадемуазель желает ещё вискаря? Мадемуазель желала. И не только вискаря. *** Через неделю все газетные заголовки кричали о том, что численность самой отмороженной ОПГ за всю историю России «Стальные запонки» увеличилась на двадцать человек, а Антон читал и недоумевал, чем его ребята заслужили такую славу и где делись ещё девятнадцать заявленных человек. Серёжа лишь смеялся, обещая раскрыть Антону все тонкости общения с журналистами, чтобы в один прекрасный день в авторской детективной передаче невзрачный репортёр в очках вдохновенно и звонко сказал: — Они стали королём и королевой Петербурга. И не дай бог вам обидеть королеву. Она… отравит вас шаурмой.