Запрет на курение

      Пробежав неожиданный марафон в двести метров по коридору бизнес-центра, где проходило очередное собрание Ассамблеи, Брагинский завопил про себя от счастья, заметив наконец-то сверкающую в его голове спасительным светом дверь с надписью «WC». Ворвавшись в нее, он тут же нашел замок — это было приятным сюрпризом, так как не придется теперь прятаться в кабинке и, боясь лишний раз вздохнуть, поджимать ноги на унитазе, — и щелкнул им, довольно выдохнув.       — Не понял, — прозвучало за его спиной приятной хрипотцой, выдающей в обладателе довольно внушительный стаж курильщика.       От неожиданности Россия слегка вздрогнул, потому как даже не заметил, что в уборной кто-то находился.       — В здании есть курилка, уж ты-то точно должен быть в курсе, — дружелюбно улыбнулся Иван столь неожиданному собеседнику, когда обернулся, а глазами он проследил за тем, как дым ровным колечком вырвался изо рта Холла де Варда и исчез.       Брагинский облизнул пересохшие губы и судорожно сглотнул.       Заполнивший мужскую уборную запах явно дорогих и качественных — другие де Вард и не стал бы курить — сигарет витал совсем не ядовитой пеленой, от которой даже привыкший к табачной задымленности Брагинский задыхался, а скорее манящим облаком, что заставлял Россию бороться с искушением.       — Конечно. Но в туалете курить забавнее, — хмыкнул Нидерланды, с интересом разглядывая Ивана, выпустив при этом новое облако сигаретного дыма в открытое окно.       — Чем же? — Брагинский чуть приблизился к нему, но вставать рядом совсем не хотелось — велика была вероятность, что проснется желание срочно выкурить сигаретку-другую, как это всегда происходило при нахождении рядом с де Вардом.       — Никогда не знаешь, кто сюда ворвется и закроется наедине с тобой, — едва заметная тень улыбки легла на его губы, но Иван лишь на это согласно покивал, пожав плечами. — Будешь?       Россия внимательно осмотрел не протянутую пачку сигарет, которые с недавних пор стали заменять любимую Холлом трубку с табаком по крайней мере на общественных мероприятиях, а совсем неизменившуюся руку с длинными пальцами — указательные были немного искривлены — и выпирающими костяшками. Накатили воспоминания, но, к сожалению, не самые приятные.       — Я сегодня очень добрый и взамен ничего не попрошу, — сказал Нидерланды и начал более настойчиво трясти бумажной коробкой. — Бери, я же вижу, что тебе надо.       Лишь усмехнувшись на это, Брагинский одним ловким движением под прищурено-довольный взгляд фисташково-зеленых, почти кошачьих глаз, сверкающих в задымленном воздухе, вытянул сигарету, зажал в губах, подставив под протянутый огонек зажигалки, что так любезно предоставил ему Нидерланды.       Брагинский затянулся, но немного закашлялся под тихий смешок сбоку, ведь он давненько не курил. Лопнув зубами капсулку, Россия затянулся еще раз и, почувствовав легкий намек на мяту, заметно расслабился, углубившись в свои мысли, глазами наблюдая за облаками, что проплывали за окном.       Холл же без какого-либо стеснения стал наблюдать за неожиданным сокурильником. Зубы сами по себе слишком сильно сжали фильтр сигареты, а в горле пересохло, но не от дыма, попадающего в легкие.       Он явно пытался совладать с самим собой и отвести глаза в то же окно, к примеру, но они то и дело скользили к налитым кровью губам, которые складывались в трубочку для новой затяжки. Интересно, были ли они такими же на вкус, как когда-то? Де Вард вряд ли, конечно, уже узнает это, ведь наслаждаться ими уже несколько десятилетий Брагинский позволял только одному.       Слишком давно они не были вот так, наедине, и, возможно, Брагинский уже перестал как-то реагировать на присутствие своих бывших, но де Вард, тоже, кстати говоря, побывавший в отношениях с другими, все еще ощущал себя довольно странно, находясь именно рядом с Россией. Что-то внутри него вспыхивало, как зажженная сигарета от огонька спички, наполняло приятным теплом и каким-то душевным наслаждением, но затем это быстро прекращалось при отдалении Ивана, оставляя печальное послевкусие.       Их роман во времена Петра Первого был непродолжительный, и Россия довольно быстро заскучал рядом с таким же немногословным Холлом и, в конце концов, вовсе перегорел, зато какое было пламя между ними…       Небывалая страсть навалилась на тогда еще Голландию, и он довольно часто ловил себя на том, что его мысли медленно, но верно утекали куда-то на восток, к России. Холл хоть и пытался сохранять внутреннее спокойствие, но считал часы до новой встречи, и разве что внешне выглядел отчужденным. Но что-то его все же выдало, потому как Иван заметил его терзания.       Глупцу вовсе могло показаться, что в достаточно крепком мужском теле России сидел еще совсем подросток, который все делал либо назло, либо играючи, но де Вард видел все: бурю в этих повидавших море крови глазах, нарастающую мощь, хитрость и хищный проблеск, скользящий по нему, манивший окунуться куда-то вглубь некой абстрактной необъятной русской души и попытаться хоть как-то насытиться им, как родниковой водой.       И нет, им невозможно было насытиться.       Но вот сам Брагинский впитывал в себя чужую любовь, словно губка, лакомился ею, как ребенок — конфетками, но, на что и повелся когда-то сам де Вард, Россия настолько честно, искренне отдавал всего себя своему любовному увлечению, что не ответить ему взаимностью было бы кощунством.       Когда Россия расстался с ним, только позже, переборов некоторую боль и пропустив ее через себя, Нидерланды понял причину разрыва. Иван был довольно странным, и он никогда в открытую не говорил, что его не устраивало в поведении партнера. В отношениях с Холлом он создал вокруг себя атмосферу полной идиллии, а затем резко оборвал все на корню этим «Мне жаль, но ты не тот, кого бы я смог действительно полюбить».       А Холл полюбил…       «Я понимаю», — холодно ответил Голландия ему тогда, а в душе все клокотало, штормило от негодования, от огромного количества вопросов.       Но больше де Вард ничего не смог ему сказать, не смог возразить тем сказочным глазам. Хотя Россия, скорее всего, и так все понял, как всегда и бывало, ведь это было в его стиле — видеть души людей насквозь и перенимать их чувства на себя. Однако в отличие от многих он шел вперед, хоть и не мог ничего забыть.       Нидерланды наблюдал за Иваном: губа у него не была дурой, раз уж он как-то умудрился сойтись с Францией. С ним, однако, у него отношения тоже были недолгими, но определенно яркими и насыщенными, о которых говорила вся Европа.       А потом внезапно, как гром среди ясного неба, ввалился на мировую арену Америка. Мало кто ожидал, что парнишка сможет вырваться из-под строгого надзора Англии, но он, не без помощи стран, которые терпеть не могли Англию, выпорхнул из клетки молодым орланом.       Джонс привлек внимание всего мира, в том числе и России. Мало кто знал, что происходило между ними в ту пору, но поговаривали, что они были близки, пока у Ивана не начались смутные времена, переросшие в революции и приведшие к полной реорганизации государства.       Но вот, что произошло в двадцатом веке, видели и, пожалуй, прочувствовали все — этот накал слишком трудно было игнорировать.       Пожалуй, Нидерланды даже завидовал Джонсу, ведь так сильно и так надолго зажечь Брагинского смог только он. Кострище было знатное, пока и оно, в конце концов, не погасло. Но, кажется, Америка и сейчас не собирался останавливаться. Он делал новый костер, подкидывал дрова, но определенно аккуратнее, чем в прошлый раз. И Россию он отпускать не собирался точно.       Кстати говоря, и Иван вел себя с Америкой довольно необычно. Слишком открыто он выражал недовольство по поводу тех или иных действий Джонса, и де Вард знатно растерялся, потому как не знал, считать ли лживым напускным наваждением, созданным Иваном, их отношения, или же Россия просто изменился под влиянием отношений с Америкой, ведь он, вроде как, нашел то, что искал? Но спросить Нидерланды это не рискнет, да и, он был уверен, что Брагинский на это прямо не ответит.       — Что-то не так? — де Вард вздрогнул, когда заметил на себе заинтересованный взгляд Брагинского. — Ты уже несколько минут меня разглядываешь, — хихикнул он.       — Почему ты прячешься? — улыбка на лице Ивана сменилась замешательством, и он отвел взгляд.       — Ну, я…       Громкий стук прервал его, и Россия отчего-то сразу закатил глаза, словно догадывался, кто мог стоять за дверью.       — Брагинский! — донесся из-за нее разгневанный голос Америки. — Я знаю, что ты там! — и он продолжил со всей дури долбить в деревянную поверхность двери.       — Устал от него? — какое-то злорадство вдруг проскользнуло в душе Нидерландов, когда Иван потупился и закусил губу.       — Да нет, — достаточно неуверенно протянул Россия. — Сегодня он слишком не в настроении. Ал… Америка явно желает поучаствовать в каком-нибудь захватывающем споре, а я на данный момент настроен крайне пацифистично.       — Пофигистично, — добавил де Вард и выругался, когда фильтр сигареты внезапно воспламенился — он даже не заметил этого, потому что слишком сильно сконцентрировался на воспоминаниях, чуть не застряв там, и мыслях о России.       — Это тоже, — Брагинский, не моргая, следил за тем, как Холл старался потушить фильтр, а затем зажмурился, когда назойливый стук в дверь продолжился. — Ну что за засранец, ни минуты на перекур.       — Россия! На счет «три» я выбиваю дверь! — прокричал Альфред, а брови де Варда взлетели от удивления к самой линии роста волос.       — Он шутит?       — К сожалению, нет, — невесело улыбнулся Россия.       — Один!       Россия сделал последнюю затяжку, заполнив все легкие сигаретным дымом со вкусом ментола…       — Два!       Затем он выпустил дым на улицу, высунувшись в окошко…       — Три!       Быстрыми, потому и неловкими движениями Иван потушил сигарету в пепельнице и принял как можно более расслабленный вид.       На удивление Нидерландов, Америка действительно выбил дверь — силищи ему точно не занимать. Бесцеремонности и глупости — тоже.       — Как мило, сегодня ты не выбил дверь с петель, — весело хлопнул в ладоши Брагинский, взглянув на Америку, чьи плечи в гневе вздымались чуть ли не к ушам. — Сейчас ты определенно настроен очень благоприятно.       — Какого черта ты… — он прервался, потому как наконец-таки заметил четвертого лишнего.       Почему четвертого? Он (Америка), Россия как свет его очей и, конечно же, его огромное американское эго уже составляли три структуры данного туалета.       Переменившись буквально на глазах, Джонс вытянулся и растянул губы в ядовитой, так напоминающей артуровскую, ухмылке, прищурив глаза, будто всматриваясь в де Варда и пытаясь вспомнить, что тот вообще из себя представлял.       — Нидерланды! — весело вскрикнул Альфред и засверкал своими белыми зубами.       — Америка, — холодно кивнул ему Холл.       Сложив руки в карманы в свою куртку, Америка, будто прогуливаясь по улице, непринужденным шагом подошел к России вплотную.       — Мы же договорились, что ты не будешь курить, — процедив сквозь зубы, сказал он Брагинскому.       — Ты сам с собой договорился, — премиленькая улыбочка легла на губы России, и он довольно сощурился, заметив гневный проблеск из-под очков.       — Я думаю, нам надо поговорить, — старался вкладывать как можно больше пассивной агрессии в свои слова Джонс.       — Думать — не в твоем стиле, Альфред, — подобно Джонсу говорил Россия.       Громко набрав в грудь воздух, Джонс недобро усмехнулся, а затем схватил Ивана за руку и потащил его за собой. И когда вдруг он почувствовал сопротивление за спиной, то остановился и, обернувшись, взглянул сначала на сбитого с толку Ивана, а затем на Нидерланды, который держал Брагинского за свободную руку и смотрел ему прямо в глаза.       — Холл?.. — удивление проскользнуло в голосе России, и его глаза распахнулись от шока, когда де Вард дернул его на себя и прислонился губами к его приоткрытому рту в поцелуе.       Затем же в глазах Брагинского начала нарастать паника, и Холл, не успев среагировать, впечатался щекой в стену, ударившись о нее, и соскользнул на пол, вытерев ладонью лопнувшую от прилетевшего кулака Америки в челюсть губу.       Он поднял взгляд на нависнувшего над ним Джонса, и усмехнулся, заметив наконец-то то, ради чего и решился на столь отчаянный поступок: пылающая ревность вперемешку с явным желанием прикончить его.       Вот оно. Не те язвительные «любезности», которыми Россия и Америка перекидывались ранее. А самая искренняя ревность, за которой всегда стоит самая сильная любовь.       Но, кажется, Джонс на одном ударе останавливаться не собирался. Он взял внешне спокойного Холла, в глазах которого все же проскальзывало несильное волнение, за шиворот рубашки и процедил:       — Где же сейчас твоя смелость? — и замахнулся для нового удара.       — Ал, прекрати, — перехватил его руку за запястье Иван, который тоже переволновался не на шутку. — Не надо. Он же это специально, — Альфред развернулся к нему, и судя по взгляду Брагинского у них начался какой-то безмолвный разговор (?) глазами.       Рука Джонса сжала ворот Нидерландов чуть сильнее, от чего тот с трудом начал дышать, но потом вдруг его отпустили, и Холл беззвучно вдохнул.       — Пойдем, — прошептал Альфреду Россия, а тот, чуть погодя, схватил его за протянутую ладонь и утащил из уборной.       Да уж, в планы де Варда напрашиваться на драку и тем более на кулак Джонса сегодня не входило.       Он, вцепившись в раковину, встал и, чуть покачнувшись, взглянул на себя в зеркало. Из губы сочилась алыми капельками свежая кровь, на одной стороне щеки уже багровело пятно, предвещающее синяк, а вторая щека отделалась лишь болезненными ощущениями.       Холл набрал в ладони прохладной воды из-под крана и хорошенько умылся. Когда боль слегка притупилась, стало чуть легче — все-таки у Джонса была очень тяжелая рука, много дури и немереной силищи.       Однако, несмотря на такую печальную для Нидерландов концовку всей этой ситуации, был и единственный положительный момент, так сильно греющий его сердце.       Он прошелся пальцами по своим тонким, покрасневшим от удара губам и словно почувствовал то самое прикосновение, то самое тепло чужих сочных, безумно притягательных губ, которые ранее так мягко обхватывали сигарету.