Ромашковое счастье

Ромашки торчали из почтового ящика. В тусклом свете подъездной лампочки Ренегат не сразу понял, что такое засунули туда, но подойдя ближе, узнал их — такие нежно-белые и хрупкие, с солнечными серединками. Скромные и немного помятые, они были извлечены из железного плена; почты в ящике не было. Леонтьев вошёл в лифт и, пока поднимался на свой этаж — смотрел на цветы. В ответ, прямо на него уставилась с лепестков очень нахальная букашка. Реник сдул насекомое и зарылся носом в букет. Дома Саша сначала поставил его в вазочку, а уже потом принялся раздеваться. Из ванной вышла Алёна, чмокнула мужа в щёку. — У тебя поклонник завёлся, — шутливо нахмурил брови Рене. Женщина оценила содержимое вазы, хмыкнула и снова скрылась в ванной — ромашки её не впечатлили. Зато Леонтьев вновь и вновь бросал на них свой взгляд. Он заварил себе чаю и уселся на кухне, разложил вокруг себя бумаги с текстами песен. В одной не хватало, буквально, пары строк и хотелось уже её добить… Цветы пахли умопомрачительно — лугом, летом и чем-то совершенно беззаботным. Работать рядом с ними было просто невозможно. Саша откинулся на спинку стула и потянулся — нет, не сегодня! — Алён, пойдём погуляем, — позвал он жену. Они прошлись вдоль проспекта и свернули в парк. Дневная жара уже сменилась вечерней прохладой. Груша проворно бежала впереди на поводке, задорно похрапывая и радуясь прогулке не по расписанию. Реник купил мороженое и Алёна, сначала пожалевшая, что поддалась на уговоры мужа пойти в парк, а не по магазинам, с аппетитом принялась уплетать эскимо. Сам Рене довольствовался пломбиром в вафельном стаканчике. Аграфена всем своим видом показывала, что тоже не отказалась бы сейчас от угощения и, в итоге, стаканчик был отдан ей почти целиком. — Я завтра в Питер уеду на пару дней, — Ренегат приобнял жену. — Там ещё вопросы не решены по поводу фестиваля. Да и порепетировать нам с парнями надо — давно не играли… Чёрт бы побрал эту самоизоляцию — столько времени упущено! У нас до феста его почти не осталось. Алёна вздохнула и прижалась к мужу. Такие вечера были в их доме не часто. Дети гостили у бабушек и можно было посвятить сейчас всё время себе, но она давно смирилась с тем, что Саша весь отдавался сцене. Впрочем, света софитов хватало и самой Алёне с её агенствами, но после работы она стабильно возвращалась домой, а Леонтьев мог не появляться в семье неделями. Карантин осадил его в четырёх стенах, но женщина видела, как Реника ломает без зрителей и музыки. Он ежедневно терзал у себя в кабинете гитару и глаза его оставались грустными. Первые вылазки зажгли тот свет внутри Саши, о котором он сам почти забыл и сейчас Алёна не вправе была удерживать мужа. Они зашли по пути в продуктовый, купили фруктов и безалкогольного вина, чтоб отметить такой прекрасный вечер, а на утро Ренегат укатил в Петербург. Его не было дома три дня, два из которых они с группой репетировали, а третий Рене провёл у Пашки дома, занимаясь отбором материала и подготовкой документов. Когда же Саша вернулся в Москву и вошёл в свой подъезд, то увидел, как… Из почтового ящика торчали ромашки! — Это уже не смешно, — пробормотал Леонтьев. Он дёрнул, зажатый дверцей, букет. Часть белоснежных головок грустно осыпалась на бетонный пол. Если в первый раз можно было предположить, что это чья-то милая шутка или баловались соседские дети, то сейчас на шутку это мало походило. Ренегат смял цветы и выбросил в мусоропровод. — Алён, как это понимать? — решение наехать прямо с порога пришло спонтанно. — Что такое? — жена, очевидно, спала, но вышла на его голос в коридор. — Букет! — Опять? — Снова. — Что на этот раз? Розы? — Нет, всё так же… — Ну и что, ты хочешь сказать, что они там для меня? — Ну не для меня же! — А вдруг? Может, это твои фанатки тебе дарят! Пока тебя не было — ромашек тоже не было. Алёна надулась и вернулась в комнату, закрыв дверь прямо перед носом Саши. Леонтьев решительно прошёл в кухню и выкинул стоящие там на столе цветы в ведро, а воду из вазы вылил в раковину. — Больше никаких гербариев, — крикнул он так, чтоб слышно было за закрытой дверью. Но через пару дней, когда семья Леонтьевых возвращалась из торгового центра, в почтовом ящике снова обнаружился сюрприз. Алёна заплакала тоненько и жалобно: — Саш, я правда не понимаю, откуда они тут! Мне некому дарить цветы, кроме тебя. Да и ты уже давно не дарил… Я не знаю, что это… Не знаю, не зна-аю… Рене снова отправил ромашки в мусоропровод и обнял супругу. — Успокойся… Ну пусть они будут… Пусть засовывают… Кому-то же однажды это надоест! Женщина всхлипнула и уткнулась носом в грудь мужу, а Ренегат задумался. Сразу вспомнился фильм «Телохранитель», а ведь Саше предстояло вновь уехать в Удмуртию на несколько дней. Оставлять Алёнку одну ему стало тревожно. — Поедем со мной, — предложил он ей вечером, собирая вещи. — Я не могу, — Алёна тяжело вздохнула. — Мне сейчас дела в агенстве не на кого переложить. — Да чёрт с ним, с агенством! Проживут без тебя пару дней! — Не проживут, — она поводила хрупкими плечиками. — Просто возвращайся быстрее… Реник уехал мрачнее тучи и, естественно, от парней не укрылось его настроение. На все расспросы фронтмен долго отмалчивался, но потом не выдержал и всё рассказал. — Ну и дела, — присвистнул Яшка. — И что, на сколько его хватит, как думаешь? — А может, это всё-таки не он, а она, — ухмыльнулся Куликов. — Хорошенькая такая блондиночка, м? С третьим размерчиком! — Давай сразу с четвёртым, — мечтательно прищурился Цвиркунов. — Не люблю блондиночек, — развёл руками Ренегат. — Да и не стала бы она, мне кажется, с цветами заморачиваться. Я на концертах то их не получаю, а тут в подъезд суют… — Не подъезд, а парадная, — шутливо поправил Пашка и уже серьёзно добавил. — А видеокамеры если просмотреть со входа? Должны же быть они у вас? — Ну так то да, — Реник погладил бороду. — Точно, — хлопнул Яша по коленке. — Как сразу то не додумались? — Да, — Куликов кивнул. — Хорошая идея! А если там не увидишь, то можно установить свою небольшую возле ящиков, например. — Саш, — обратился Рене к Поручику, который всё это время молчал и блестел глазами из-под козырька кепки. — А ты как считаешь? Пор, будучи скромным и спокойным по жизни, последние полчаса вообще притих, но после Леонтьевских слов — завозился, уронил палочку, потянулся за ней и чуть не снёс стаканы с минералкой, стоящие на столике. Посуда затряслась, но устояла. — Осторожней ты, — Пашка подвинул столик, позволяя Щиголеву протиснуться и поднять злополучную палку. Ренегат смотрел на Поручика и ждал ответа. Почему-то ему было очень важно услышать, что тот скажет, но Пор выпрямился и безразлично пожал плечами, заявив: — По-моему, это всё ерунда. Лишнее. Камеры эти все. Бред какой-то. Ну ромашки и ромашки. Никого же убивать не собираются. — А вдруг? — хохотнул Яшка. — Может, маньяк отвлекает таким образом. А потом Реник потянется за цветами, а тот ему «руки вверх» и пальнёт! — Дурак, — буркнул Щиголев и запустил в Яшу палкой. Вскоре подтянулись друзья и знакомые из других групп, и Леонтьев отвлёкся — фестивальная суета взяла верх над тревогами повседневной жизни. За два дня он лишь раз вспомнил о «цветочном маньяке», как окрестил его Яшка. Дело было непосредственно перед выступлением. Поручик всё время вертелся где-то рядом, а потом, неожиданно возник прямо перед фронтменом. — Рень, — глаза его стали ярко-зелёными. — А ты что, не любишь ромашки? Ренегат уже настраивался на выход — группа перед ними доигрывала свой сет, а потому вопрос Щиголева застал его врасплох. — Кого? Что? — не понял Саша и, наверное, посмотрел на коллегу чуть суровее обычного. — Ничего, — вякнул Пор и исчез. Леонтьев ещё какое-то время протупил, стоя и соображая, почему Поручик задал этот вопрос именно сейчас, но ведущий уже объявлял их выход. Парни толкнули его плечами в знак единства и по одному начали подниматься на сцену. Выступление прошло отлично — Северный флот завершал концертный день. Народу было прилично и ребята, так давно не получавшие эмоций от фанатов, выложились от души. Но в праздничном настроении им пришлось пребывать недолго. — Саш, — подошёл к нему Яшка уже в гостинице. — У меня для тебя плохие новости… — Ну, — Рене моментально стал серьёзным. — «Тодд»… Они всё-таки едут в гастрольный тур без нас. Твои доводы их не убедили. Там новая группа музыкантов, сборная. — Вот дерьмо, — огонёк в глазах Леонтьева потух. — Ага, — Цвиркунов вздохнул. — Я ещё до выступления знал, но не стал портить тебе вечер. — Звонил оргам? — Звонил. Глухо, как в танке — трубку никто не берёт. — Ясно, — Реник сжал кулаки. — Зря они так… Очень зря… Надо в соцсетях везде написать посты, предупредить фанов. — Занимаются этим уже. — Хорошо. Оба музыканта помолчали. — Ладно, — нарушил Ренегат тишину. — Пойдём спать. Всё давно к этому шло. Утром парням скажем. — Они в курсе. — Тем лучше. Отбывали с феста в гробовом молчании. Опустились руки даже у оптимиста Куликова. А Леонтьев впервые с того момента, как завязал пить, почувствовал бешеное желание нажраться. Он бросил взгляд на Поручика, сжавшегося в комок на заднем сидении трансфера и на душе стало совершенно тоскливо — отдать столько лет Мишкиному детищу, чтоб в итоге тебя так безапелляционно заменили на других в этом спектакле, ставшем частью жизни. Пор, задумавшись, смотрел в окно и вздрогнул, когда Рене сел рядом. — Саш, ты это, — фронтмен приобнял товарища. — Не грузись так. Я смотреть на тебя не могу. — Так не смотри, — пожал плечами Щиголев. Ренегат промолчал, но руку не убрал. Так они и ехали до аэропорта. Барабанщик пригрелся в тёплых лапах Леонтьева и задремал, а Саша всё думал… Думал… Питер встретил их серым неприветливым небом и пронизывающим ветром. Куликов и Пашка сразу поехали по домам, а Рене с Яшей решили заехать на точку. Необходимости в этом не было, но и домой не хотелось. — Сань, ты с нами? — позвал Поручика Яшка. Пор, кутавшийся в тёплую кофту и как-то отрешённо бегающий взглядом по стоянке, снова вздрогнул. — Что? — Я спрашиваю, ты на точку с нами? — Да. Нет. Не знаю, — Щиголев посмотрел на Ренегата и, вдруг, жалобно выдал. — Парни, неужели, Котов лучше меня? Леонтьев беспомощно развёл руками: — Саш, они все там лучше нас, выходит. Никому не предложили остаться — всем нашли замену. Но в группе то у себя мы все незаменимы и мы вместе! Наверное, это самое главное. — Вот увидишь, фаны нас поддержат, — Яшка улыбнулся. — Все ещё пожалеют, что отказались от такого профессионала, как ты! Барабанщика с мировым именем! Александр Щиголев! Ого-го! Поручик улыбнулся. — Прыгай давай, — Рене открыл ему дверь внедорожника. — Поехали! Чуть больше недели в почтовом ящике царило относительное спокойствие и хозяева квартиры доставали оттуда лишь рекламу, корреспонденцию и счета за коммуналку. Реник уже и думать забыл о том, что собирался поставить камеру в подъезде, однако спокойствие было не вечным. Вечером, вернувшись с прогулки, Алёна, пропустив вперёд собаку, молча подала мужу букет цветов. — Да что такое то, — вздохнул Саша. — Разберись, пожалуйста. Мне это надоело! Женщина ушла мыть Грушу в ванную, а Леонтьев сел гуглить организации по установке систем видеонаблюдения. Выбор пал на одну, где радовала не только цена, но и качество, судя по отзывам, было в норме. Рене позвонил в фирму и уже на следующее утро приехал мастер со всем необходимым оборудованием. Мужчину звали Сергеем и он оказался вполне приятным собеседником и толковым специалистом. — Фанаты одолели? — поинтересовался он у Ренегата, когда узнал, кому монтирует систему. — Если можно так это назвать, — пожал Саша плечами и, не выдержав, рассказал Сергею всё. — Да уж, — вздохнул тот. — Обычно, если дело касается установки на квартире, то это кто-то из супругов хочет свою вторую половину на измене словить. Реже — устанавливают вне жилого помещения, чтоб вычислить тех, кто гадит в подъезде, когда соседские войны идут. Но чтоб поймать того, кто дарит цветы — такого в моей практике не было. — Ну, теперь будет, — усмехнулся Леонтьев. — Кофе сварить? Они выпили по чашке ароматного напитка, проверили, как работает камера и распрощались. Сергей оставил визитку с номером на случай, если что-то пойдёт не так. Ренегат пообещал две проходки на ближайший концерт в Москве для самого Сергея и его жены и, довольный, уселся наблюдать за подъездной жизнью. Отвлёк его телефонный звонок Поручика. — Да, — бодро рявкнул в трубку Реник. — Привет, — тихо поздоровался Щиголев и сразу перешёл к делу. — Саш, я хочу на акустику с вами. — Вот как? — Леонтьев оторвался от монитора. — Интересное предложение. Как именно? — Перкуссия. — Ну… Почему бы и нет? Якову сейчас позвоню только. — Спасибо, — скромно улыбнулся Поручик и Рене это почувствовал. — Чем занимаешься? — Я то? Да вот, камеру установил, сижу жду теперь. — Чего ждёшь? — не понял Пор. — Курьера с цветами, — хохотнул Ренегат. — Ааа, ясненько, — зачастил барабанщик и поспешил попрощаться. Леонтьев хмыкнул и, какое-то время ещё рассматриал погасший экран телефона, а потом набрал Цвиркунова, чтоб сообщить о решении Щиголева и, заодно, прихвастнуть новой системой для поимки хулигана. Но «цветочный маньяк», словно почуяв, что его караулят, затаился. Саше игрушка быстро надоела и он забросил дежурство у монитора, ничего полезного так и не выяснив. Подсматривать за соседями — кто какой мусор выносит и во сколько идёт на работу — было скучно, а больше камера ничего «не показывала». Ренегат чувствовал, что решение всей проблемы где-то очень близко, но не мог понять, в какую сторону двинуться, чтоб дойти до него. Так прошла ещё неделя. Группа отыграла акустику на корабле и даже анонсировала первые даты электрических концертов. Леонтьеву уже стало казаться, что он зря выбросил деньги на ветер, установив камеру. Весь этот бред с ромашками превратился в смешную выдуманную историю на фоне навалившейся работы. — Кому расскажешь — не поверят, — усмехался он себе в бороду. — А я бы поверил, — ответил однажды Поручик и покраснел. Ренегат тут же устремил на него пытливый взгляд. Задавать лишних вопросов фронтмен не стал, но слова Пора крепко засели в его голове. Иногда в жизни происходят странные вещи: одно предложение, нелепо выпавшая из рук вещь, глаза, отведённые чуть раньше, чем досказана фраза — всё это может за секунду изменить отношение к человеку. К человеку, которого мы, кажется, знаем почти всю жизнь и не ждём подвоха от судьбы. Леонтьев раз за разом перематывал воспоминание и удивлялся тому, что скромный, почти незаметный Пор в тот момент повёл себя именно так… Конечно, это не было громким поступком, заслуживающим медали за отвагу, но после этого Саша не мог более думать о Щиголеве иначе, чем как о человеке, гораздо глубже чувствующем его самого и ситуацию в целом. Через пару дней ко всему прочему прибавилась какая-то томная тоска и желание позвонить просто так, без повода. А ещё через день Ренегат, возвращаясь после того, как отвёз детей в школу, столкнулся в подъезде с тем, кого он так давно выслеживал и кто стал для него фигурой номер один в уходящем лете. Почтовые ящики, как всегда, не подсвечивались — лампочка давно перегорела и полумрак постоянно царил в этом углу. Невысокая фигура в чёрном капюшоне дёрнулась и забилась в мощных руках Рене. Ромашки выпали из пальцев, скованных ужасом и рассыпались по лестничной клетке. — Стоять, — рявкнул Леонтьев. — Хуже будет! Он рывком сдёрнул капюшон с головы своей жертвы и чуть не осел на пол. Перед ним стоял Поручик! Тот самый Поручик, который на протяжении нескольких недель знал обо всём, слушал рассказы Реника и сопереживал ему — тот самый Поручик сейчас нервно мял рукав широкой толстовки, которая была им надета явно для конспирации и явно была ему большой. — Я думал, что я успею, — вякнул Пор. — Успеешь что? — до конца не мог поверить в происходящее Рене. — Цветы затолкать… А ты раньше приехал. Зелёные глаза, не мигая, смотрели в карие. Саша разжал пальцы, отпустив Щиголева и медленно покачал головой. Поручик догадывался, что это конец. Конец всему: работе, дружбе и тому немногому, что было у него от Саши лично — рукопожатия чуть дольше обычного, общие шутки, понимание друг-друга с полуслова… Он внутренне сжался, готовясь к чему угодно: например, к тому, что Рене даст ему в глаз или начнёт орать. Или, что ещё хуже — молча развернётся и уйдёт, навсегда вычеркнув барабанщика из своей жизни. — Зачем? — тихо спросил Леонтьев и подобрал с пола один из цветков. Пор пожал плечами. Рассказывать о том, что фронтмен стал для него самым нужным и, причём, давно — не было смысла и желания. Но Ренегат обо всём догадался и без слов. Он чувствовал, как откуда-то изнутри поднимается тёплая волна нежности к этому немного сумасшедшему человеку… Кататься всякий раз из Питера в Москву, чтоб совершить маленькое чудо… Чудо, которое не оценили и из-за которого чуть не разругалась семья Леонтьевых. В подъезде было так тихо, что Реник услышал, как судорожно сглотнул Щиголев вязкую, от напряжения, слюну. — Ну иди же ты сюда, дурак! Поручик обмяк в сильных Сашиных руках и, не веря в происходящее, ткнулся носом ему в плечо, жалобно всхлипнув. Одному не хотелось выпускать, а второму — вырываться. Они какое-то время так и стояли, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Ренегат, словно баюкал Пора, укрывая ото всего мира. — Может, домой зайдём уже, — прошептал он, наконец. — Сколько так стоять то можно? Щиголев молча кивнул. Они направились к лифту и Саша, по пути, окончательно осознал и принял, как данность то, что этого человека он больше не отдаст никому и что Пор — это теперь его маленькое личное ромашковое счастье.