Горький шоколад

Ночь, проведенная с альфой, охваченным гоном, далась тяжело, хоть тот и остался верен слову и сдерживал себя как мог, давая Эспену возможность передохнуть. Уходил в ванную и там сопел и вздыхал, кажется, удовлетворяя себя сам. Это было… мило. И даже захотелось посмотреть на то, как альфа ласкает себя, но спросить разрешения на такое Эспен не решился — почему-то казалось, что этот процесс даже более интимный, чем сам секс. Так что он просто лежал и представлял себе, что происходит там, за дверью, — как движется по члену большая рука (ох уж эти руки альф!), как бугрятся мышцы на груди, как топорщится, поднимаясь от возбуждения, густой каштановый ирокез на спине, как вздувается узел… Тот самый узел, которым альфа мечтал растрахать зад Эспена… Сказано это было грубо, но прозвучало так порочно, так по-животному искренне и откровенно, что вроде как интеллигентный и обычно категорически не приветствовавший подобную лексику доктор Хельвор теперь постоянно думал о… процессе. А еще о том, что такое ведь действительно возможно, что анус может быть вполне пластичен при правильном и неторопливом подходе. Эспен об этом прекрасно знал, но примерять подобное на себя оказалось неожиданно увлекательно. Было в подобной перспективе что-то такое, возможно, даже связанное с практиками садомазохизма. И не в смысле удовольствия от причинения или принятия боли — Эспен был уверен, что любовник специально боль ему никогда не причинит, — а в смысле сладких игр в главенство и подчинение. И да — Эспену хотелось подчиниться, сложить с себя ответственность, позволить пользоваться собой, своим телом. Осознавать это было странно, непривычно, но разве в играх такого рода, когда в них играют два взрослых адекватных человека, есть что-то плохое?.. Хотя, наверно, есть, если об этом не принято говорить? Если сам Эспен, которого из-за специфики работы было трудновато чем-то слишком уж сильно смутить, вряд ли решился бы предложить игры вроде этих даже своему мужу и даже в ту пору, когда у них все было хорошо… Ну, конечно, если бы ему пришло в голову что-то подобное… Под утро альфа наконец-таки измотался и вырубился, уткнувшись носом Эспену в шею и положив тяжелую руку ему на живот. Дышал тихо, не храпел, но поначалу, пока сон не стал крепким, сильно вздрагивал, каждый раз выдергивая из полузабытья и Эспена. Зато потом заснул так крепко, что, кажется, хоть из пушки над ним стреляй — все равно разбудить не выйдет. Не то что Стиви, который просыпался от любого движения, любого шороха и тут же начинал ругаться и ворчать на разбудившего его мужа. Из-за этого Эспен в собственной спальне чувствовал себя, словно бы где-то посреди минного поля: одно неверное движение и взрыв! Особенно тяжко было, когда наваливалась бессонница. Приходилось лежать и терпеть, не решаясь сменить позу, а когда сил больше не оставалось, вставать и уходить в гостиную на диван, оставляя супружескую кровать в полное распоряжение проснувшегося и как всегда разворчавшегося Стиви. Это, если честно, раздражало. А тут, с этим альфой, совместный сон неожиданно оказался… удобным. И вообще грел даже сам факт, что тот заснул столь крепко, — казалось, будто бы партнер таким образом оказывал доверие, подпускал к себе еще ближе. Наверно, из-за этой доверительности утром, когда пришло время вставать и ехать на работу, Эспен и задавил в себе желание посмотреть на лицо своего утомленного гоном любовника. Хотя сделать это очень хотелось. В том числе и потому, что никак не удавалось избавиться от мысли, что он должен быть похож на того альфу — владельца цветочного магазина в квартале от дома Эспена, который недавно чудом не сгорел дотла… Представлять такое было глупо, и, чтобы прогнать фантазии, Эспен в очередной раз обнюхал любовника, с наслаждением улавливая в его привычно смутном запахе нотки истинного аромата, усиленного гоном настолько, что даже химия не справилась до конца. Обнюхал, а после провел пальцами по подбородку спящего — гладкому, а не покрытому забавной кудлатой бородкой. А потом еще и по губам… Они шевельнулись от прикосновения — так, будто альфа даже во сне захотел поцеловать ласкавшую его руку. На душе потеплело. Теперь и перспектива встать, одеться и уйти не казалась такой мерзкой — ведь после он сможет вернуться! Короче говоря, зажигать свет Эспен не стал, в темноте нашарил и надел слипы, скрыл себя под маской, а после отпер дверь и тихонько выскользнул в коридор. Здесь было пусто и тихо — обитатели ночного заведения, осевшие в комнатах на верхнем этаже, теперь отсыпались. Да и на выходе, когда Эспен уже помылся в своей раздевалке и натянул на себя уличную одежду, ему пришлось будить охранника — дверь в клуб оказалась заперта. Пока тот проснулся, пока вкурил, что клиент уходит лишь на время, намерен вскоре вернуться, а потому оставил вещи в раздевалке, а значит, ее пока что никому не надо отдавать, ушла куча времени. И теперь Эспен, который опаздывать остро не любил, немного нервничал. Тем более что любовнику он не соврал, когда сказал, что сегодняшнюю операцию перенести не может: пришло время для семейной пары, оплатившей процедуру искусственного оплодотворения. Обычно спокойный и уверенный в себе (если судить по предыдущим разговорам), но теперь мило встревоженный бета — старший пресвитер храма Единого бога Мартин Зиверс — позвонил, чтобы сообщить: у его супруга-омеги началась течка. Эспен успокоил его и пригласил в клинику на завтра — когда течка войдет в основную фазу и вероятность оплодотворения станет наиболее высокой. Автобус тащился, будто травленный дустом таракан, так что шанс опоздать стал еще выше, но домой забежать все-таки было нужно. Там Эспен сменил джинсы и футболку на костюм, в котором обычно являлся на службу, а главное, избавился от линз, вновь водрузив на нос куда более привычные очки и этим дав глазам возможность отдохнуть. Клиенты, с которыми сегодня предстояло поработать, уже ждали. Господин Зиверс (фамилия казалась очень знакомой, но вспомнить откуда не удалось) был существенно старше и серьезнее своего супруга-омеги, но, несмотря на это (а, может, и как раз благодаря такой вот разнице — говорят ведь, что противоположности сходятся!), эти двое выглядели гармоничной, любящей парой, теперь еще и созревшей для того, чтобы завести ребенка. Бета, как ни странно, волновался куда больше своего омеги, но все же высказал желание присутствовать в палате во время процесса. Его супруг был только за, так что и Эспен возражать не стал. Тем более что позднее он и вовсе убедился, что именно Льельс Зиверс уговорил мужа быть с ним, участвовать во всем. Эспен в процессе все объяснял, а потом просто предложил им не обращать на себя внимание и лишь с понимающей улыбкой наблюдал, как супруг-бета нежит своего омегу, возбужденного течкой и действиями врача. В итоге все прошло идеально, а значит, вероятность успешного оплодотворения была весьма высока. — Вот бы сразу двоих, чтобы за раз отстреляться… — мечтательно протянул после всего расслабленно-удовлетворенный Льельс и засмеялся, глянув супругу в лицо. Эспен тоже посмотрел и, с трудом удержав улыбку, подтвердил, что такое вполне возможно. А после, извинившись и сославшись на срочные дела, оставил этих двоих отдыхать в объятиях друг друга. Дальше за ними мог присмотреть уже не врач, а медбрат, так что Эспен, обо всем с ним договорившись, вновь помчался домой — опять-таки переодеться, а заодно захватить недопитую бутылку коньяка и едва начатую плитку шоколада, оставшиеся со времени посиделок с Ирви. Зачем? Рогатый и все его прихвостни! Да просто чтобы сделать альфе приятно! Просто сделать ему приятно! И почему-то именно вот так — не просто купить в магазине, а взять из дома, тем самым будто бы протянув некую незримую ниточку между этим местом и безымянным любовником из клуба… Это было глупо, но все же не глупей всего того, что произошло, когда Эспен уже подходил к подъезду. Он как раз свернул на дорожку к нему, когда ему навстречу неожиданно, кажется, из кустов, так, будто он сидел там в засаде, выскочил Стиви. Сказать, что встреча была неприятной, значило не сказать ничего. Эспен шарахнулся назад, оступился и чуть не упал, Стиви, напротив, напирал и, более того, хищно водил носом, явно вбирая в себя ароматы, которыми пропах его бывший супруг. — Вот, значит, как? Значит, вот так? — Я не… — Значит, изменяешь мне?! Так и прет от тебя запахом секса! — Стиви вдруг заломил руки и даже не зарыдал, а как-то, что ли, завыл, и это было совсем уж неожиданно. — Я иду с работы! Проводил процедуру искусственного оплодотворения. Чего ж удивляться, что от меня пахнет… соответственно? — Ой, да не надо врать-то! Это вы, беты, ничего не чувствуете вокруг себя, а меня не проведешь! Запах течного омеги от тебя — поверхностный, посторонний, а вот запах альфы! Я что, по-твоему, дурачок? Ты с ним трахался! Изменял мне! Ты! С альфой! Во время гона! В то время как я… — Тут Стиви трагически замолчал, прикрывая глаза, и Эспена посетила неприятная догадка: роман, ради которого муж и ушел из семьи, оказался несколько скоротечнее и ненадежнее, чем ожидалось. — Прости, но вот уже полгода, как я могу спать с кем захочу и когда захочу, Стиви. Ты не забыл? Мы в разводе! Ты сам этого хотел. Ты это получил. Что за шоу, я не понимаю? — Бад… Мы… мы с ним расстались, — Стиви смотрел жалобно, с изрядно перепугавшей Эспена надеждой. — И… И я подумал: может, мы могли бы?.. Ты же любишь меня… А я тебя! Я это понял совершенно точно… Стало просто-таки физически дурно. Мгновенно вспомнились дни… да что там — целые недели и месяцы, замазанные черным. Время, когда Эспен пытался собрать себя, пережить последствия разрыва, а после перетерпеть мерзость бракоразводного процесса. Дни и месяцы, когда казалось, что жизнь кончилась и ничего хорошего больше не будет никогда. И все потому, что Стиви… Все потому, что он… — Нет! — Кажется, Эспен даже не сказал, а выкрикнул это. Это было трусостью, но теперь более всего хотелось убежать. Просто взять и спастись бегством, рвануть отсюда, от Стиви, схватить такси, долететь до клуба, а там забиться в темноту спальни и прижаться к ждавшему его там альфе, почувствовав себя в его наверняка растерянных от такого наскока объятиях, будто в домике. Как в детстве, когда во дворе играли в салочки, и можно было в любой опасный момент выкрикнуть в лицо догнавшему тебя воде: «Я в домике!» И вот ведь — детство-то уже давно закончилось, а… Единый бог! Стиви еще что-то говорил, хватал за плечи, но из-за поворота как раз показался автобус, и Эспен стряхнул с себя руки бывшего мужа — будто тех самых пауков, которых боялся и ненавидел, — развернулся, буркнув что-то смутно похожее на «я опаздываю», и припустил в сторону остановки изо всех сил. И несся так, что чуть не сшиб двух пожилых омег, которые неторопливо шли по улице как раз от остановки, что стояла практически напротив цветочного магазинчика. Один был вполне бодр, а вот второй еле брел, приволакивая ногу и опираясь на устойчивую палку, сразу с четырьмя опорами внизу вместо стандартной одной. И вот о ее-то ножки-растопырки Эспен и зацепился! Омега вскрикнул, не упав только потому, что его поддержал второй старик и вовремя подскочивший ближе Эспен, палка отлетела в сторону. — Единый бог! Простите! Я такой неуклюжий! Вы не пострадали? Все в порядке? Убедившись, что старик стоит, опираясь на руку друга, Эспен сходил и подобрал его палку, еще десять раз извинился, предложил любую помощь, получил отказ и милостивое прощение, сдобренное улыбкой, и только после рванул догонять автобус, уже заморгавший поворотником, чтобы отвалить от остановки. Ему повезло: водитель оказался не из числа любителей подпустить бегущего пассажира поближе, чтобы после с наслаждением закрыть двери прямо у него перед носом. Смущенный, запыхавшийся, злой на себя, на Стиви и на тех, кто сейчас делал вид, что не смотрит на него, но на самом деле только и делал, что пялился, Эспен оплатил проезд и уселся на свободное сиденье. Фух! Хотелось согнуться и спрятать горящее лицо в ладонях. Хотелось садануть по чему-нибудь ногой или кулаком. Хотелось заорать в голос, выкрикивая стресс. Но Эспен сидел, смотрел перед собой и… терпел. А что еще оставалось-то? И только добравшись до нужной остановки, он сообразил, что, рванув от Стиви, так и не попал домой. И если заявиться в клуб в костюме и при галстуке было можно, то отсутствие линз, которыми Эспен заменял невозможные в сочетании с маской очки, было проблемой… С другой стороны, в комнате у альфы ведь все равно темным-темно — об этом они с ним договорились особо, — а значит, и смотреть там не на что. А уж от раздевалки до нужной двери Эспен как-нибудь доберется — близорукость у него все же не граничила со слепотой, и ходить, не натыкаясь на стены, вполне получалось. Решив, что так и поступит, успокоившийся и даже повеселевший Эспен разделся, а после принял на всякий случай душ с антизапаховым средством, чтобы еще и альфа, учуяв на нем аромат течного омеги, процедура оплодотворения которого и заставила выйти на работу, не напридумывал себе невесть чего. Мягкие тапочки, наподобие гимнастических — обувь, оговоренная в правилах клуба, а кроме них слипы и маска ждали его, лежа на полках в шкафчике, и он надел их, а после осторожно двинул в нужном направлении. Два лестничных пролета наверх, слабо освещенный коридор… Не желая поставить любовника в неудобное положение, если он проснулся и зажег свет, Эспен постучал в дверь, и тут же, кажется, буквально через секунду, оказался в знакомых объятиях. Нетерпение альфы было велико, а его физическое проявление исключительно точно и правильно легло в руку. Эспен прокатил тонкую кожицу сначала от головки к основанию члена, а после обратно, услышал стон, полный отчаяния и нетерпения, и даже засмеялся — таким приятным был этот звук. Тапочки удалось сковырнуть не нагибаясь — одну о другую. Маска мешала, и Эспен тоже стащил ее с себя, аккуратно пристроив на тумбочку у кровати. Там же пальцы нащупали тюбик лубриканта. Воспользоваться им следовало немедленно, потому что альфа, охваченный гоном, но вынужденный ждать отлучившегося любовника, уже потянул с Эспена слипы: — Хочу тебя. — Потерпи чуть-чуть. Мне надо… — Лубрикант на тумбочке… — Я нашел… — Мне! Дай мне! Хочу сам! Альфа перехватил тюбик, цапнул Эспена за руку, потянул к себе, опрокинул на спину, быстро поцеловал куда пришлось — получилось, что куда-то в подбородок, — а после завозился, устраиваясь. Эспен и охнуть не успел, как он закинул одну его ногу себе на плечо, раскрывая подступы к главному, и принялся торопливо смазывать ставший в такой позе хорошо доступным анус — кружил вокруг входа, надавливал на него, стремясь раскрыть и расслабить, погружал пальцы, а после, как видно, более не имея сил терпеть, и член. Движение было длинным и гладким и породило в теле что-то труднообъяснимое. От вроде бы несочетаемого, но невероятно яркого сплетения боли и наслаждения навалилась дрожь. Такая сильная, что казалось, если расслабить стиснутые зубы, то и они застучат. Эспен вцепился напряженными пальцами альфе в бедра, удерживая его от новых движений, и сам замер, пытаясь унять бурю, бушевавшую внутри. Анус пульсировал, рассылая по всему телу волны мелкой дрожи, из зажмуренных глаз по щекам скатилось по слезинке, эрегированный член то приподнимался, то вновь со шлепком падал на живот. Мир вокруг балансировал на такой острой грани, что она резала, причиняла боль — ту самую сладкую муку, о которой недавно говорил альфа. Эспен дышал со всхлипом, крутил головой, еще сильнее сжимал пальцы, пытался контролировать себя и свои физические ощущения, но так и не понял, в какой момент все-таки соскользнул вниз… Или это, напротив, был взлет? — Ну вот, — пробасил обиженно альфа. — А как же я? — Кто ж тебе виноват, что ты… такой? — Какой? — теперь в голосе звучало отчетливое кокетство. — Нереальный, — выдохнул Эспен, невольно вкладывая в это слово понятный подтекст — этот альфа, чьего имени он не знал, чье лицо никогда не видел, но с которым провел несколько фантастических часов в общей постели, действительно иногда казался порождением фантазии. Фантомом, призраком с еще более явно проявившимся запахом горького шоколада и, кажется, цветов… Перед внутренним взором вновь встало лицо хозяина цветочной лавки. Эспен, когда увидел, что произошло с его уютным, словно явившимся из прошлого магазинчиком, даже испугался. Но альфа, встреченный им на улице в тот момент, когда рабочие устанавливали новое стекло в витрину, уверил его, что никто не пострадал, а от предложенной помощи отказался. Настаивать было неудобно, так что Эспен, подавив в себе желание подойти ближе, чтобы втянуть в себя ускользающий на свежем воздухе запах, отступил и… И, рогатый все это побери, о чем он, вообще, думает в такой момент?! Пришлось собирать себя в кучку, чтобы помочь достичь желанной разрядки и любовнику, которому это было точно нужнее, чем Эспену. Так что он сосал и лизал, сжимал член альфы в кулаке, надрачивая его то неторопливо и нежно, то с силой, быстро. Под руку подвернулся все тот же тюбик лубриканта, брошенный на простынях, и Эспен воспользовался им, сначала добавив смазки на свои «тылы», которым еще совершенно точно придется сегодня поработать, а после выдавив изрядное количество пахнувшего апельсинами геля себе на пальцы. Альфа предсказуемо зажался, когда Эспен принялся осторожно растягивать его, одновременно смазывая. Его анус, несмотря на владевшее им острейшее возбуждение, был восхитительно тугим и мило пугливым. Эспен возился с ним долго — все то время, пока делал минет. И таки добился, чтобы альфа перестал рефлекторно зажиматься. — Ты меня или я тебя? — спросил Эспен, когда понял, что и сам возбужден в достаточной мере, и партнер близок к тому, чтобы излиться. — Я тебя, — очень быстро ответил тот. — Не хочешь… так? — Эспен вновь нежно погладил альфу между ягодицами, где теперь все было скользко и горячо. — Честно? Просто трушу. Но давши слово — держись, ведь так?.. — Я буду нежен, — шепнул ему прямо на ухо Эспен, а после перекатился, чтобы оказаться у любовника за спиной. Нет, чуда не произошло, и альфа не кончил, но и отторжения секс в принимающей позиции у него совершенно точно не вызвал. По крайней мере, чуть позже, когда он сам дотрахивал Эспена, опять уложив его на спину и забросив уже обе его ноги себе на плечи, им было сказано, что повторение точно будет, «если ты захочешь», потому что «с тобой я смогу пойти вообще на все». Это было… приятно. Помимо прочего еще и потому, что прозвучало как-то особо и многообещающе. После этого раунда в общем списке жизненно важных вещей гон был оттеснен с позиции «нужда номер один» строчкой ниже: теперь есть хотелось больше, чем трахаться. Они заказали обед (или, может, это уже был ужин?) в номер, а потом, когда в дверь постучали, были вынуждены натянуть на головы маски, а на задницы трусы. Нет, можно было есть голяком и в полной темноте, но разумнее все же было на время включить хоть какой-то свет… Эспен сделал выбор в пользу неяркой лампы над столом, стоявшим у по-прежнему зашторенного окна, а потом пошел открывать дверь. Официант расставил тарелки и бокалы и ушел, пожелав приятного аппетита. Все выглядело отлично и пахло отчаянно вкусно. Ели быстро, не поднимая глаз от тарелок и в тишине — как едят реально голодные люди. Трапеза как раз подходила к концу, когда у альфы зазвонил телефон. Эспен вот свой в раздевалке всегда оставлял, а любовник брал с собой… — Да, папа. Я в порядке. Да, в полном, — в голосе альфы прорезалась улыбка. — А ты? Все хорошо? Подслушивать чужой разговор казалось делом невежливым, и Эспен сделал попытку уйти в ванную, но любовник, на роскошное тело которого оказалось так приятно смотреть после горячего, но, увы, ограниченного лишь тактильными ощущениями секса в темноте, не позволил — удержал, решительно ухватив за руку. — Гуля-ять? — альфа даже головой удивленно крутнул и глянул на Эспена, а после уже не сводил с него глаз, ловя прищуренным взглядом ответный. — Чуть не снес с дороги, так мчался? Извинялся, и пахло от него мной? И глаза дымчато-серые? Эспен шокированно молчал, а потом вдруг выругался и зажмурился, отворачиваясь и глупо прикрывая лицо ладонью. Линзы! Долбаные зеленые линзы, которые он из-за Стиви так и не зашел забрать. И старик омега с палочкой, о которую «повезло» споткнуться во время погони за автобусом… Папочки родные! Единый бог и вся небесная рать! Пикнул звоночек отбоя в телефоне альфы, а потом Эспен, так и сидевший отвернувшись и с плотно закрытыми глазами, будто так мог от кого-то спрятаться, почувствовал, как с него потянули вязаный чулок маски. Захотелось трусливо вцепиться в него, не позволить снять, но это было глупо. Так что он дал альфе сделать это, а после, разрешив ему еще и рассмотреть себя, сам стянул с него колпак. — Ну здравствуй, Эспен, — проворчал тот со странным выражением и потер лицо напряженными ладонями. — И вам не хворать, господин хозяин цветочной лавки, которому никогда и в голову не приходило представиться мне или сделать хоть что-то, чтобы… — Ты ж у нас по омегам! Цветочки им все ходил покупать. Я недавно даже тебя с одним из них видел — ты ему как раз мой букет и всучил возле своего дома… — Изволили следить? — Изволил интересоваться. Чтобы лишний раз убедиться: не для меня твоя роза цветет, уважаемый доктор Хельвор. — Это был мой коллега из клиники и друг по жизни! Зовут его Ирви Зейн. И это, кстати сказать, именно он мне сюда, в этот клуб, сходить и посоветовал. Чтобы развеяться и прийти в себя после развода. — И как? Развеялся? — Ты про это сам все знаешь. А в тот день мы как раз собирались несколько запоздало отметить мое грехопадение. А потом сидели и гадали, не может ли так получиться, что хозяин цветочной лавки — тот самый альфа, что лишил меня анальной невинности. — И что надумали? — склоняя голову к плечу, поинтересовался Айрен и скептически выпятил нижнюю губу. За нее тут же захотелось дернуть, а лучше укусить, но внезапно наступившее в комнате глобальное похолодание к этому никак не располагало. Эспен вздохнул: — Решили, что таких совпадений не бывает. И я убедился, что Ирви прав, когда в тот же вечер полез целовать тебя и обнаружил, что у анонима, с которым я трахаюсь, в отличие от другого анонима, у которого я покупаю цветы, нет бороды! — Я после того, как увидел тебя с этим твоим Ирви, решил начать новую жизнь и… и побрился. — А потом бородой опять оброс, чтобы после снова побриться? И что по поводу этих эквилибров сказал твой муж? Да и по поводу запахов… Хотя сейчас есть столько средств… — Какой муж? Какие средства?! — Средства? Те, что ты используешь, чтобы скрыть свой личный аромат здесь, в клубе. А муж… Ну как? Я всего лишь про омегу, которым от тебя пахнет! Запах такой сильный, такой въевшийся в тебя, что и подавители его не до конца уничтожили, и мой малочувствительный нос беты его уловил, и… — тут Эспен хлопнул себя ладонью по лбу, а после уставил на альфу указующий перст. — Кста-ати! Кстати, о носах! Что это за шоу уже с твоей стороны? Уж ты-то меня по запаху должен был на раз вычислить — я-то в этом смысле себя никогда не прятал! Не был заинтересован, потому что тогда и тебе бы деанониться пришлось, и возник бы риск, что я все расскажу твоему мужу? — Да какому, к рогатому, мужу?! Нет у меня мужа! И носа, считай, у меня тоже нет! — Эээ… — скептически промычал Эспен, в упор изучая вполне себе ярко выраженный профиль альфы. Тот махнул рукой: — Да есть, есть он у меня! Пока не отвалился, — тут альфа смешно пошевелил носом. — Но толку от него — чуть, потому что нюха у меня нет. Последствия приема препаратов-подавителей, которыми нас кормили в армии. Так что… Нюха нет, мужа тоже нет и не было. А запах… С папой я постоянно вожусь — с тем самым хитрым стариканом с клюкой, которого ты чуть не затоптал сегодня на улице, когда на автобус бежал, но который при этом успел тебя обнюхать и все про нас с тобой понять, — альфа вдруг улыбнулся, стрельнув в Эспена глазами, встал, а после внезапно поднял и его со стула прямо к себе в объятия. — Колись, когда на автобус мчался, сюда спешил? Ко мне? — Сюда, к тебе, — не стал спорить Эспен и, прикрыв глаза, уперся лбом альфе, имени которого он пока что так и не узнал, в плечо. — Теперь разочарован? — А ты? — Невежливо отвечать вопросом на вопрос. — Невежливо, — опять со всем согласился Эспен, но так и остался стоять, спрятав лицо и молча. — Меня сбили с толку твои зеленые глаза, — вздохнул альфа и потерся щекой Эспену о затылок. — Это были линзы? Эспен покивал, теперь уже сам невольно потеревшись любовнику то ли о подбородок, то ли опять-таки о щеку. — Зачем? У тебя совершенно потрясающие глаза! Дымчато-серые. — Очки вместе с маской — никак. А из линз у меня только эти оказались. А сегодня… Сегодня перед работой я их снял, а потом… Потом со мной сначала случился мой бывший муж с предложением вернуть все как было, потом твой папа… — Погоди с папой! Я не понял: что там с твоим бывшим мужем? — Ничего! — решительно ответил Эспен и наконец-то решился поднять голову. — Ничего у меня с ним. — Ну так это ж хорошо? — альфа смотрел неуверенно, даже как-то заискивающе. — Жизнь покажет, — ответил Эспен и осторожно, самыми кончиками пальцев погладил его по лицу — щеки и подбородок кололись от начавшей отрастать щетины, но это было до странности приятно. — Жизнь — она да, но я… Это, наверно, очень глупо и вообще… Но меня зовут Айрен, и… и я люблю тебя, — альфа крутнул головой и губами поймал пальцы Эспена. — Кажется, давно уже. Даже сюда пришел, чтобы найти тебе замену. И вот… нашел… Знаешь, ты мне даже снился. От этих слов стало горячо — щеки и уши будто кто кипятком ошпарил — и в то же время неловко. Просто потому, что ответным признанием Эспен своего альфу — как выяснилось, Айрена! — порадовать не мог. После Стиви одна только мысль о том, чтобы снова рухнуть в любовь, пугала. Так что он, желая уклониться от главного, уцепился за последнюю фразу: — И что я делал в этих твоих снах? — Что-что? Трахался со мной! Ничего романтичного… И… И я понимаю причины твоего молчания в ответ на мое признание. Мне кажется, понимаю. Просто… дай мне шанс, Эспен! Потому что, если ты… Если ты останешься со мной. Я имею в виду не только сейчас, когда гон и все такое, а… а вообще… то я сумею… Я постараюсь понравиться тебе. Стать тебе желанным хотя бы в постели, раз уж тут у нас все так… — Тут Эспен перебил, буркнув: «Уже», и Айрен обнял его, привлекая к себе еще теснее. — Ну… Это ведь тоже хорошо? Для начала? Да? Так что просто позволь мне стать тебе нужным. Дай время на нормальные ухаживания, на узнавание… Обещаю: я буду дарить тебе цветы каждый божий день, чтобы компенсировать отсутствие романтики, ну, в начале. Да! Цветы и шоколадки. — От них толстеют, — засмеялся Эспен. — Во-о-от! — Айрен поднял вверх палец. — А чтобы этого не произошло, нам придется очень много двигаться. — Я так понимаю, в горизонтальной плоскости? — Почему только в горизонтальной? Совсем не обязательно! Ну что сказать? Очень скоро Эспен узнал, что действительно был не прав и что Айрен так же хорош в сексе стоя, сидя и все-таки лежа. На спине… или на животе, когда уже бета, а не альфа желал быть сверху. Папа Айрена — тот самый пожилой омега, с которым Эспен так некрасиво столкнулся, — несмотря на столь странное знакомство, отнесся к его появлению рядом с сыном с радостью. (А ведь не верилось — как-то Эспен был убежден, что каждый пожилой омега только и мечтает о внуках, которых зять-бета ему точно не даст!) Ирви, уверенный, что роман друга и альфы-флориста закрутился исключительно благодаря ему, периодически предлагал Эспену «поговорить об этом», но, кажется, совсем не в рамках отношений врач-пациент, а из чистого омежьего любопытства. Что же до Стиви… Об этом думать было особенно тяжело, потому что бывший муж, чье счастье с альфой, ради которого он и ушел из семьи, действительно оказалось крайне скоротечным, не оставлял в покое, звонил, а когда Эспен перестал брать трубку, опять подкараулил на улице для «окончательного разговора». — Результат тебе не понравится, Стиви. — Ты не понимаешь: все альфы — козлы! Ты не сможешь быть счастлив ни с одним из них. И вообще, ты же сам всегда был… ну… как альфа… — Недоальфа, — напомнил Эспен, и Стиви замолчал, отвернувшись и ссутулив плечи. Молчание это длилось долго. Эспен уже начал раздражаться и собрался уходить, когда бывший муж поднял на него глаза: — Прости меня. Нет, серьезно: прости, если можешь. Потому что очень тяжело понимать, каким был дураком и как много из-за этого потерял. Жизнь… она умеет давать уроки. — Стиви… — Ладно… Просто скажи: ты ведь любишь этого своего цветочника? Он-то любит — это видно. А ты? — И я люблю! — сердито огрызнулся Эспен, который уже было собрался растрогаться из-за сказанного бывшим мужем ранее, пожалеть его, а теперь просто-таки озверел, поняв, что он снова полез куда не просят. Да и тема была такая… скользкая. О своих чувствах к Айрену Эспен ведь так и молчал, хотя за прошедшие месяцы — то самое время, о котором тот и просил, уверяя, что сможет влюбить в себя даже такого калечного на чувства бету, как разведенка и брошенка доктор Хельвор, — у него в душе и на сердце изменилось многое. — Тогда скажи ему об этом! И будь счастлив! Я тебя больше не побеспокою! — разве что не выкрикнул Стиви и ушел, ссутулив плечи и повесив голову. А Эспен смотрел ему вслед… и нет, не жалел — в конце концов, каждый сам кузнец своего счастья, — но именно в этот момент решил: да, скажу. И не откладывая! Так что, распростившись с бывшим мужем, Эспен свернул не к дому, а сначала в магазинчик, где купил коньяк и шоколад. А потом — в другие двери, другой лавки, где, глядя в глаза хозяину, заказал букет — особый, к особому случаю. — Ты?.. — начал Айрен, откладывая в сторону газету. Эспен автоматически выхватил глазами начало названия статьи: «Арестован глава бандитской…», но тут же об этом забыл — были дела важнее. — Мне лилии и каллы… Хотя нет. Пусть будут розы. — Есть особый сорт. Говорят, они пахнут шоколадом… — Идеально. Айрен, пока составлял букет, посматривал странно — тревожно-вопросительно, а Эспен… Эспен просто собирался с силами и банальным образом решался. — И для кого цветы? — Для одного важного для меня человека. — Для… омеги? — Нет. Для альфы. — Какое-то… радостное событие? — А вот сейчас и выясним, — принимая букет, прошептал себе под нос Эспен. Прошептал, выдохнул, опустился на одно колено, поднял голову, чтобы смотреть глаза в глаза, а после уже громко и решительно произнес: — Я люблю тебя, Айрен Акерли. Станешь моим мужем?