S/T

Дом очень светлый, чистый, почти образцовый, за него не стыдно. Мама любит порядок. Кеттиля мама тоже любит. Горячая овсянка, серая, как её мягкая вязаная кофта. Ковыряет железной ложкой, почему-то чайной. Он помнит – на дне тарелки нарисован утёнок. Таким утром неловко быть панком. Кажется – или одно, или другое. Или ты примерный сын, волосы расчесаны, глаженая рубашка, или не помнишь дорогу домой. Кажется, надо иметь силу выбрать. Но когда тебе 17, выбирать ничего не хочется. Хочется прогулять школу, шататься до вечера, встретиться взглядом, не знать, что задали, выпить сок, оставленный у кровати, может влюбиться. А ещё чтобы 17 тебе было вечно. Его пугают морщины на мамином лице, от поцелуя в лоб на прощание тянет отвернуться. *** Комната уставлена картонными коробками, из коридора слышно, как ходят родители. Он закусывает губу – волнующая не уединённость, отец распахнёт дверь без стука в любую минуту. Бесконечно ходят туда обратно, снова спорят. Матиасу не интересно, о чем. Он тянется к регулятору громкости на магнитофоне, ставит на максимум. Откидывается на голый матрас, под пальцами – жесткая ткань джинсов. Матиас хочет себя опустошить, только бы не было так жарко внутри. Какие же здесь скучные стены. Он закрывает глаза, представляет обложку альбома Limp Wrist: чёрно-белые тела ногами вверх, головами в землю, такие короткие шорты, темные коленки, он бы их поцеловал. Матиас кончает ровно, когда голос в песне срывается на крик. *** Кеттиль живёт напротив. Он не видел здесь похожих на себя, пока в соседних окнах не появился Матиас, угловатая дерганая тень на занавесках. Этот город слишком маленький –насколько же, бля, проще было родиться в Осло. Да и время уже не то, панк вроде как умирает. Он мечтает жить лет на двадцать раньше. Что об этом думает тот парень? Может и ничего. Кеттиль не подойдёт первым. Поднимает голову – через дорогу Матиас спешно курит, упираясь локтями в подоконник, ярко красная футболка. Опускает голову – мамины розы, тоже красные, газон страшно ровный. Темнеет, Кеттилю все кажется немного размытым, какими получаются снимки, если дрожат руки. У него закончилась пленка, надо посчитать монетки, оставшиеся со школьных обедов. Зовут ужинать. *** Сегодня Кеттиль ушел с последнего урока. К черту физкультуру, он так ненавидит эти спортивные шорты – ощущение сразу, будто он футбольный фанат или чей-то батя перед телевизором, в растянутой майке. Он представляет, что так отцы и выглядят – сам не видел. Трогает сережку, болтающуюся в левом ухе – когда-то заколка в виде креста, которой он убирал челку. Понравилось бы такое отцу? Честно, похуй, я панк. А всё-таки как... Кто-то легко касается его плеча. – Аамм... Punks not dead? – Матиас широко улыбается. – Ну я живой пока, – протягивает Кеттиль, – А ты? Взгляд упирается в ту красную футболку, на ней неровными буквами (наверное, сделал сам) : Anarchy in Scandinavia. Кеттиль думает, что это сильно лучше, чем Anarchy in the UK. *** Сегодня Кеттиля вообще не было в школе. Хотя он, конечно, вышел из дома. Пять шагов от белого забора влево, мимо розовых кустов, пока мама смотрит на него из-за шторы, как делает каждый раз. Знает – на шестом шаге она отвернется, пойдет ставить чайник. Матиас любит курить прямо в комнате, открыв нараспашку окно. Ему интересно, как скоро родители заметят. Но сейчас здесь нет никого, кроме этого не особо разговорчивого пацана, что сидит с ним рядом на подоконнике. Кеттиль... Он аккуратно берет протянутую сигарету, одну на двоих. – Как думаешь, панк умирает? – В плане? – Ну... разве не круче было бы нам в 80х? Сейчас ведь уже не то... Музыка, само движение. – Это да, но бля, знаешь, чего у них не было? Группы Fagatron. Матиас рывком спрыгивает на пол, наклоняется над коробкой с кассетами. – Я такой не знаю... – Реально? Пиздатый квиркор, – Матиас достает нужную и вставляет в проигрыватель, – Послушай. a s s k i c k a t r o n a s s k i c k a t r o n a s s k i c k a t r o n in highschool i was a punching bag when i got out i was a punching fag you fuck with me i'll fuck with you back asskickatron is a name of my band asskickatron is a name of a plan asskickatron it gotta use your hand asskickatron for woman or man Кеттилю не хочется уходить. И не надо. *** Они проводят так почти каждый день, иногда после школы, а иногда вместо. Кеттиль тоже приносит свои кассеты, хотя у Матиаса их, конечно, больше – кажется, бесконечно много, где он только их все достал... Сейчас нет ничего приятнее, чем делиться тем, что нравится. Блять, Матиас разделил бы с ним весь свой мир, маленький, запертый в этой комнате, и большой, бунтарский в его горящем, таком страшно юном сердце. Он бы с ним пошел против всех вокруг, минимум – подрался бы со скинами. Они сидят очень близко, чуть касаясь коленями. i think you're a lot like me we get nervous i think i'm a lot like you fucking nervous Кеттиль не видит. Матиас не скажет. О таком не говорят. Временами ему ужасно хочется прижать Кеттиля к себе. *** Гладко отштукатуренная светлая стена. Баллончик с краской, сжатый в руке. Матиас размашистыми, смелыми буквами быстро выводит лозунги. "ACAB" Сердце с приятной тяжестью куда-то проваливается. "Respect existence or expect resistance" Сука, это лучше дрочки. "Eat the rich" Стена теперь кажется совсем маленькой. Места осталось на одну надпись. "Fall in love – not in line" Дописав до середины, Матиас оглядывается через плечо на стоящего в нескольких метрах от него Кеттиля. Он напряжённо, крайне внимательно смотрит в ту сторону улицы, откуда кто-нибудь может выйти. Какой хороший. Ещё слово. – Блять, идут! Последняя буква. – Да давай уже, – Кеттиль на бегу хватает его за руку. Прохладный ветер в лицо. Красный, растекшийся по стене. Сзади – глухие шаги. Впереди – мелькающие темные улицы, существующие между ударами тяжёлых ботинок об асфальт. Внутри – жар. Горячий трепет за ребрами. Сворачивают за угол, дальше бежать незачем. Пытаются отдышаться, но смех мешает. Кеттиль даже не может устоять на ногах, упирается другу в плечо. Матиас думает, что не видел его раньше весёлым. Ещё думает, что революция – самое романтичное дело на свете. Блять... это невыносимая близость. Матиас целует, насколько умеет осторожно, но выходит исступлённо, отчаянно. Спутанные волосы на затылке. У него такие мягкие губы. Сердце теперь никогда не успокоится. we should never ever ever kiss i know this feels good but no fucking way we fit way too close and i don't wanna i don't wanna fuck it up *** Кеттилю тошно смотреть в потолок часами, вообще куда-либо, но хуже всего – на себя, он избегает отражения в зеркале. Он не пошел на уроки, не пойдет к Матиасу. К нему точно нельзя. Лежит на кровати, свернувшись, в одной футболке, сам себя обнимая за плечи. Он бы сломал себе ребра, если бы мог. На столе стакан с водой, видит его каждый раз, когда поворачивается с боку на бок. Кеттиль больше всего не хочет, чтобы снова было, как тогда. Морозное утро, ему 15, рядом тело, теплое, он не может найти носки, дома не существует. Надо встать. Уже вечер, все фиолетовое, как жидкое мыло на раковине. Кеттиль не знает, зачем помнит этот адрес. Вернее – дорогу, он толком и не думает, как называется улица, ноги несут. Здесь почему-то нет фонарей. Людей тоже, ощущение, что он это место выдумал. Он почти разворачивается, хочется завыть. Ладно. Звонит в дверь, прислоняясь к стене. Вот бы не открыл. Блять. – Привет, ты один? – Кеттиль спрашивает, смотря на парня исподлобья. Бервальд всё ещё носит те очки. Кеттилю они никогда не нравились. – Один, проходи... – он, конечно, удивлен. Кеттиль не снимает куртку, стоит посреди комнаты, теребя нашивки на рукаве. – Помоешь руки? Какой же ты, бля, правильный. – Ага... – Ванная там, в конце коридора. – Да я помню... Открывает кран, смотрит, как воронкой утекает вода. Из другой комнаты, как из-под пухового одеяла, слышно – играет The Cure. Подставляет руки, холодная. whenever i'm alone with you you make me feel like I am home again whenever i'm alone with you you make me feel like i am whole again Кеттиль вдруг ощущает себя страшно уязвимым, беззащитным, как котенок. Чувство, что он не в том месте, но совсем не уверен, где должен быть. whenever i'm alone with you you make me feel like i am young again whenever i'm alone with you you make me feel like i am fun again У него в груди рождается что-то трепетное, неуловимое, от чего хочется заплакать, обнять кого-то, кого-то нужного. however far away i will always love you В этой ванной невыносимо. Почему он здесь. however long I stay i will always love you Хочется любить Матиаса. Наверное. whatever words I say i will always love you i will always love you Закрывает кран, полотенце жесткое. Коридор короче, чем он помнил. В его комнате скрипит пол. Три шага от двери, три скрипа. – Боже, ты слушаешь постпанк... – Что ты хотел? – Включи что-нибудь.. похуже... – В смысле, – улыбается, – что, например? – Ну... Siouxie and the banshees. Бервальд пожимает плечами, идёт к полке с пластинками. Винил у него, блять. – Да, спасибо, так хуже. Кеттиль подходит к нему вплотную. Один шаг к кровати, один скрип. Больно упирается коленками в паркет. Пальцы чуть дрожат, пока он расстёгивает ширинку. Бервальд накрывает его руки своими. Может, не надо? С силой тянет ткань вниз, вверх старается не смотреть. Чужая ладонь давит на шею. Это очень долго. Поднимает глаза, глядит почти зло. Кажется, Бервальд боится встретиться с ним взглядом, сдержанно вздыхает. Пряди липнут ко лбу. Кеттиль встаёт, вытирая губы. Руки пахнут мылом, ромашковым. – Не останешься? – слова ударяются в спину. Кеттиль не оборачивается. Надо бы забыть дорогу до этого дома. *** Кеттиля нет третий день. Матиас даже в школу пошел от такого. Выдал на английском пламенную речь, почти манифест (спросили, кажется, про домашнее сочинение), выцарапал на парте ключом символ анархии, подумал, рядом добавил член, выслушал претензии к внешнему виду от поймавшего его в коридоре завуча, покурил в туалете, читая надписи на побитом кафеле. Боже, куда же себя деть. Матиас чувствует себя виноватым и сильно обиженным одновременно. Он бы хотел спросить Кеттиля, как тот себя чувствует, почему ему плохо, что сделать, но кажется, встреться они сейчас – Матиас что-то разрушит, проломит головой стену. Почему он не может его пожалеть? i met you last week i thought you're pretty cool but i saw you downtown you didn't even look at me and all i can say is what the fuck and all i can say is what the fuck Суп остывает, Матиас долго бесцельно смотрит на кубик морковки, попавший в ложку. Родители говорят, ему надо чем-то наконец заняться, нельзя же вечно лежать и слушать эту проклятую музыку. Да я ведь сходил в школу. Первый раз за месяц. Ну да. Отец грозится, что когда-нибудь выбросит все эти кассеты, пользы от них никакой. Может, выпить моющее средство? По приколу. Блять, да куда же уйти. you and me on our own you and me on our own *** Матиас никогда ещё не подходил к его дому. Не представляет, как выглядит его мама, знает только, что Кеттиль не любит о ней говорить. У них почему-то нет звонка, приходится стучать. Дверь открывает женщина, у нее неприветливое лицо и руки в муке. – Вам чего? – Он дома? – выпаливает Матиас. Блять, это же не так говорят. – То есть, я хотел сказать... Кеттиль дома? – Дома, а что? – она посматривает в сторону, его приход явно отвлёк ее от какого-то дела. – Можно с ним поговорить? – Выйди, к тебе тут... Кеттиль громко вздыхает, уткнувшись лицом в подушку. Иногда очень сложно надеть штаны. Он неловко встаёт в дверном проёме. – Привет, не хочешь погулять, поговорить? По Кеттилю никогда не поймёшь, что он думает. Но, кажется, он рад: закусывает губу, пряча улыбку, которой сам не ждал. – Так давай у меня поговорим... или ты маму боишься? – Ужасно боюсь, – Матиас смеётся. Из кухни слышится грохот кастрюль и тарелок. Только сейчас понятно, что на улице ноябрь, они в свитерах. У Матиаса очень теплые ладони. Всё хорошо. – Бляя, у меня, получается, теперь есть тёща? *** У Матиаса в руках тонкая книжка размером с тетрадку, с загнутыми уголками страниц. Он листает, что-то ищет. – Что это? – спрашивает Кеттиль. – Зин, мне ммм... друг из Копенгагена, Тим, подарил, когда я приезжал, он сам сделал, прикинь? Кеттиль из-за плеча Матиаса разглядывает чёрно-белые грубо напечатанные фотографии. Я бы такое делал, может заняться... – Вот, послушай. Так, а... ..но всегда оказываюсь на полу с кофтой, задравшейся выше татуировки, что прячу от мамы. от нее одной я сокрою, что целуюсь с тобой, а мир пусть смотрит, мне похуй. Это его стихи. – Ахах, это предложение? – Какое, ты о чем? – Ну, хочешь набьем друг другу партаки? – Бляя, я хочу "faggot" над коленом. – Это твое любимое слово, да? А я хочу хочу "queer" под ребрами. – Ну мы и геи, конечно, Кеттиль... Матиас набил "queer" с буквами "q" и "r" в обратную сторону. Говорит, мы против орфографии тоже. Кеттилю теперь сильно хочется, чтобы кофту правда задирали выше татуировки. Невыносимо почти. – Сука, мне что, надо на всех штанах ткань на коленках порезать? Я хочу, чтобы все видели. – Да у тебя же всего одни штаны, Матиас... *** Они лежат на кровати рядом, лицом к лицу, под ещё холодным одеялом. Им не нужно друг друга касаться так, как это обычно бывает: забираться рукой под футболку к сердцу, сжимать бедра, проводить по низу живота, всё это. Зато им не страшно повернуться голой спиной, каждый знает – другой ни за что не ударит. Зато если один заплачет, другой обнимет и заберёт его грусть, целуя в лоб, почти как ангел. Мама говорила Кеттилю, что нельзя плевать через правое плечо – в ангела попадешь. Они бы оба, конечно, плюнули. Об этом думать смешно. Им обоим кажется, что любовь ещё никогда не была такой – не разрушительной, не кидающей в омут с головой. Это все впервые, а нам всего 17. Добрых снов, добрых снов. life is a mystery everyone must stand alone i hear you call my name and it feels like home when you call my name it's like a little prayer down on my knees i'm gonna take you there in a midnight hour like i feel your power just like a prayer my voice can take you there just like a child you whisper softly to me you are in control just like a child now I'm dancing i hear your voice just like an angel sighing i hear your voice i hear your voice