* * *
— Траин, я прошу тебя. — Орофер не любил просить, никогда этого не делал. Но должен был попытаться. — Есть много прекрасных имен. Почему ты выбрал именно это? — Потому что оно мне нравится. «Торин» — значит «отважный», «тот, кто осмеливается». Чем не имя для потомка королей? Орофер потянулся за вином. Он знал упрямство гномов. Он не знал только, что тот, о ком они говорят, окажется самым упрямым среди потомков Дурина. Трандуил исполнил свою угрозу. Его лицо передернулось, когда под сводами Лесного дворца прозвучало имя наследника эреборского трона. Следующий рассвет он встретил далеко от дома. Его путь лежал к Северным пустошам. Орофер твердил, что от судьбы не уйдешь. Трандуил собирался проверить это на деле. На Пустошах царили холод и унылое безмолвие. Угрозой здесь веяло от самой земли. Драконья магия коснулась каждого камня, каждой кочки. Трандуил нашел подходящую пещеру и устроил там очаг и лежанку. Тоска по дому уже прочно вошла в его сердце, но возвращаться он не собирался. Он искал свой, собственный путь, на котором Предначертание было бы над ним не властно. И еще, сам не зная для чего, искал дракона. Могучие создания, думал он по вечерам, сидя у костра и глядя в пляшущее пламя, ужасные и могучие… Дракон объявился неожиданно, под холода, плохо приметный среди осеннего золота. С высоты утеса над пещерой, который Трандуил уже привык считать своим, во всей красе был виден поток пламени, опаляющий скалы, — дракон метил территорию. На другой день Трандуил наведался туда, потрогал застывшие слезы камней. Великая мощь, великая магия… Решение пришло само. Он добрался домой по зиме, по темноте самых длинных ночей. Снял шлем, скривившись от боли, и лицо отца исказилось болью, ужасом и гневом. Метки не было — был ожог в пол-лица, в гное и коростах. Левый глаз заплыл, но в правом светилось упрямое торжество. Опомнившись, Орофер обнял сына. Он догадывался, что от него не ждут ни одобрения, ни осуждения, только решения — принять или не принять. И он принял, втайне и против воли восхищаясь настойчивостью сына, упрямо шедшего наперекор судьбе.* * *
День, когда впервые увидел Торина, Трандуил запомнил навеки. Щеку словно ножом взрезали. Кровь тянулась к Предначертанному, сердце, не знавшее волнений, сходило с ума. Вся многолетняя выдержка ушла на то, чтобы сохранить лицо и безразличие во взгляде. Он не смог бы сказать, как Торин выглядит, запомнились только глаза — прозрачные и яркие, как любимые сапфиры. Позже, под покровом ночи, Трандуил будто воочию снова увидел эти глаза — и сдался, потянулся к себе, торопливо и яростно добывая ненавистное наслаждение. Переведя дыхание и стирая с пальцев собственное семя, он понял, что способен унять желание тела. Осталось решить, что делать с отчаянно бьющимся сердцем. Ответ снова пришел сам собой: ничего. Нужно только подождать. В отличие от эльфийской, гномья жизнь конечна. Полтора-два века — не вечность, по силам перетерпеть. Все может кончиться и раньше, понял Трандуил, холодными глазами глядя на то, как Смауг испепеляет великий Эребор. Рев дракона, крики сгорающих заживо гномов и их же проклятия — все доносилось до Трандуила, как сквозь толщу воды. Он не мог двинуться, страшась высвободить огонь, бушующий в нем самом, кинуться на выручку Предначертанному, бросив в пасть огня не только собственную жизнь, но и жизни тех, кто стоял за ним. Нужно было уходить, но Трандуил все стоял, словно превратившись в камень. Последние силы ушли на то, чтобы отвернуться, опустить глаза и оставить за спиной нелепую судьбу, с которой он так ожесточенно сражался. Он чувствовал себя смертельно усталым, как после тяжкой битвы, когда вернулся во дворец. Жизнь продолжалась. Все было кончено. Его напугала собственная шальная, тяжелая, пьяная радость при известии, что Торину удалось спастись. С тех пор о гномах в Лесном чертоге речи не заходило.* * *
— Зачем ты притащил их сюда? — А что я должен был сделать с ними, отец? — Леголас вскинул голову. — Оставить на съедение паукам? Отпустить? Я сделал то, что должен был сделать, и теперь тебе определять их судьбу. Снова. Снова решать то, что было решено давным-давно. — Хорошо. Они впервые с того далекого дня оказались лицом к лицу. Тогда Трандуил не запомнил ничего — сейчас видел все, до последней трещины на губах. Впервые он оказался так близко — лицом к лицу с судьбой, впервые столкнулся с ее невообразимым упрямством. — Ты ничего не знаешь обо мне, — бросил он, когда они остались наедине, когда в груди лопались и скручивались тяжелые обручи, а Трандуил мог лишь беспомощно смотреть на это. — Предначертание нельзя изменить, но ему не обязательно следовать. — Не обязательно, — подтвердил Торин. Он показался Трандуилу выше, чем был на самом деле. От его близости темнело в глазах. — Отпусти меня. Чем дальше отсюда, тем проще. — Не тебе говорить о простоте! — Голос Торина жалом впивался в висок, впрыскивал яд, как оса в свою жертву. — Я сделал все, что смог! Это ты… это из-за тебя Предначертание все еще работает! Он сбросил чары, обнажая перед глазами Торина самое сокровенное — изъеденную огнем дракона плоть, то, что осталось от метки. И усмехнулся. — Я не смог, — хрипло согласился тот. Глаз не отводил, разглядывал незаживающую рану. Отвращения в глазах не было, скорее — восхищение. Потом расстегнул правый наруч. Метка обвивала запястье, словно змея. Трандуил узнал свое имя. Кожа под наручем была намного светлее. Мягче ли она на ощупь, нетронутая солнцем? Услышат ли губы, как бьется кровь в венах на запястье? Каково было бы прижаться к ней изувеченной щекой? — Кузнецу и воину с поврежденной рукой никак, — донеслось до Трандуила, и он понял, что слишком долго смотрит на метку. Это становилось невыносимым — полоска бледной кожи, восхищение пополам с непонятным превосходством в синих глазах, голос… — Ты сгниешь в темнице, — услышал себя Трандуил и больше ничего не слышал — ни шагов стражи, ни злых прощальных слов Торина. В ушах шумело, будто он тонул в море, и красный туман застилал глаза.* * *
Ночь пылала, словно под лесными чертогами развели костер. За окном стоял туман, и Трандуилу казалось, что это река кипит и исходит жарким, душным паром. Он не мог больше терпеть, оставил спальню и торопливо стал спускаться вниз, вглубь, в прохладную тишину каменных переходов, пока не вжался лицом в холодную решетку темницы. Она нагрелась под его пальцами, под его лбом слишком быстро, чтобы принести облегчение. А потом на его пальцы изнутри камеры легли другие, незнакомые, жесткие и сильные. — Я же говорил — не удерживай. Я же предупреждал… От близкого, жаркого шепота вспыхнули щеки, словно ветер дунул на притухшие угли. — Я не хочу подчиняться судьбе. Я хочу выбирать сам. Он хотел пройти сквозь решетку, чтобы наконец оказаться вместе, рядом. Чтобы стать целым. — Я понимаю. — Казалось, Торин действительно понимает. Этого не могло быть — скорее всего, Предначертание заставляло Трандуила слышать в словах Торина то, чего там не было. И все же Трандуил слушал — и не мог отойти от решетки, сбросить чужие руки, отодвинуться. — Я ненавижу судьбу, предначертанные пути, обреченность. Я хочу вернуть свой дом, и мне все равно, что думает об этом судьба. Но тебя я хочу тоже, и это мешает, это не дает мне покоя. Если иначе нельзя, давай просто исполним Предначертание, и каждый пойдет дальше своим путем. Трандуил молчал. Он не мог сдаться после всего, через что прошел, но не мог не признать и правоту Торина. То, что тот предлагал, было самым легким выходом. И Трандуил хотел этого. — После огня дракона это уже мелочь, — неожиданно хмыкнул Торин, и его усмешка стала последней каплей. Ключ повернулся в замке, и Трандуил шагнул в темницу, на ходу сбрасывая плащ. Не было противно, не понадобилось усилий над собой, ничего не понадобилось. Чужое тело стало своим, близким с первого уверенного прикосновения. Широкие плечи, густые волосы, жесткие, не знающие сомнений губы. Одежда устелила каменный пол, и Трандуил напрягся, когда именно он оказался прижатым к этому неуютному ложу. — Постой… — Что? Наверное, Предначертание действительно влияло на них — иначе нельзя было объяснить то, что один короткий вопрос сказал Трандуилу все: и что Торин не видит иного продолжения, и что даже сейчас еще не поздно отступить, и что его согласие не будет принято за слабость. Решение снова было за ним, и Трандуилу не понадобилось долгих раздумий. Он не чувствовал неловкости, отдавая свое тело, принимая Торина в себя, закусывая губы, чтобы не стонать — вначале от боли. Он собирался потерпеть, пережить, пройти через это, как через тяжелое лечение. Но это не было ни повинностью, ни наказанием. Было жарко, немного неловко и хорошо. Трандуил не мог вспомнить, когда еще ему было настолько хорошо. Он вообще сейчас не мог ничего вспомнить, будто родился только что, из слияния их тел, перемешавшись с Торином и став другим. Новым. Лучшим. Предначертание — это проклятье, подумал он. Короткий крик отразился от стен маленькой камеры, и Торин застонал в ответ, до синяков сжимая плечи, прижимаясь мокрой от пота щекой к левой щеке Трандуила. Боли не было. Метка успокоилась, и он мог выпустить Торина из кольца рук. Но не выпускал. — Мы уйдем завтра. — Дыхание Торина щекотало ухо. — Хорошо. Но если у нас есть время до утра, я хочу… я хочу тебя. Так же, как ты сделал со мной. Трандуил мог поклясться, что не говорил этого. Но Торин хмыкнул под ухом достаточно выразительно. — Это означает да? — Почему бы и нет? И так тоже было правильно — ласкать, раскрывать и брать, узнавать вкус, запоминать запах, прижимать к губам злополучную метку. Торин снизу был другим: вздрагивающим, громким, отзывчивым и жадным, и накрывшее вскоре Трандуила наслаждение было подобно удару — гул и темнота, и мгновенное забытье, из которого так сладко было возвращаться. — Я не отпущу тебя, — сказал он под утро, когда вышел наружу, и темница снова была заперта. Торин обернулся. На его лицо было страшно взглянуть. Трандуил и не смотрел. — Ты же обещал. — Ты погибнешь в этом походе. — Ясновидение? — Нет. Предчувствие. — И что? Тебе жаль какого-то гнома? — Торин злил его, нарочно, Трандуил чувствовал и старался не поддаваться. — Не хочу, чтобы ты умирал. — Если это из-за Предначертания, значит, с судьбой бороться бесполезно. — Торин схватился за решетку, будто хотел выломать. Трандуил прикипел взглядом к его пальцам. Нельзя его отпускать, нельзя, нельзя… — И значит, глупо удерживать меня силой. — Мы могли бы справиться с Предначертанием. Мы сами выбрали легкий путь. — Если выбор всегда за нами, твои предчувствия бессмысленны. Отпусти. Трандуил покачал головой. Поднимаясь, он слышал взбешенные крики за спиной. Когда гномы все же сбежали, он понял, что недооценил упрямство Торина. И неожиданно надежда на то, что предчувствия лгут, окрепла и расправила крылья. Неужели он боролся с Предначертанием столько лет, чтобы оставшуюся вечность жить одной-единственной встречей? Нет, не может быть. Судьба не может посмеяться над ним дважды.