the words you'll never say

      Иногда ты просыпаешься со странным ощущением чужеродности своего тела, словно оно — темница для твоей усталой души. Представляешь, что когда-то не будет этих оков, а сам ты, получив долгожданную свободу, превратишься в иное, неземное существо. Вокруг тебя раскинутся бескрайние просторы тишины и покоя. Там не будет места ни тревогам, ни страхам. Все вокруг — деревья, животные, земля, вода и ветер — все будут говорить с тобой на понятном тебе языке. Твое дыхание навсегда станет ровным, а душа обретёт сладкую безмятежность. Телефон. Проклятие человечества. — Да. Спасибо. Буду в пять, как договаривались.       Но это позже. До пяти вечера ещё надо пережить сегодняшний воркшоп.       Несколько сцен с другой частью каста. И наконец… Сцена первого поцелуя.       После вчерашнего молчания под аккомпанемент дождя — даже не представляешь, как вы оба выдержите и отработаете «в полную силу» этот момент.       Сегодня Галф непривычно серьёзен. Обычно, даже когда приезжаете почти одновременно, он сразу же попадает в компанию своих реальных ровесников, часть из которых которых играет его друзей по лакорну. Ты же скромно держишься в стороне, делая вид, что такое «гордое одиночество» для тебя в радость. Как-то раз Галф, помахав тебе рукой, с улыбкой позвал с ними на обеденный перерыв, а ты бездарно изобразил равнодушие и поспешил обратиться к режиссеру с якобы архиважным вопросом.       Но сейчас твой юный партнёр по съемкам — сама сосредоточенность и серьезность. Можно было бы подумать, что он повторяет текст, чтобы не забыть, но слов в этой сцене — минимум у обоих. Почти все построено на взглядах и прикосновениях.       Вы двое — друг против друга. Вокруг — никого, кроме режиссера и его помощников. На первый раз именно так, дальше поблажек не будет.       По сценарию первый шаг делаешь ты, но это всего лишь воркшоп и все, что от вас сейчас требуется, — привыкнуть именно в этом смысле друг к другу, чтобы потом, на реальных съёмках, не было неуместной неловкости и скованности, так заметной даже для неискушенного зрителя.       Ни один из вас не двигается. Между вами — какой-то десяток сантиметров, а кажется, что бесконечность. Берешь себя в руки, — ну кто-то должен это сделать, вы на работе, в конце-то концов! — и сокращаешь расстояние между вами настолько, что Галф дышит тебе в лицо. Осторожно, полусогнутыми пальцами, берешь его за запястье. Кожа на нем — нежная, теплая, и слышно, как частит под ней пульс. Рот Галфа приоткрывается, обнажая жемчужины зубов, а ямочки на щеках становятся глубже даже от лёгкой улыбки. На какое-то мгновение тебе кажется, что напряжение между вами исчезает. Твоя вторая рука оказывается в его немного влажной ладони. Галф сам переплетает ваши пальцы, и чудится, будто та самая иголка, что терзала твое сердце тупым концом, сейчас повернулась острым и пронзила его насквозь. Чтобы как-то заземлить эту резкую боль, клонишь голову вбок и, тяжело дыша, целуешь его первым. Всего лишь короткое, почти неосознанное прикосновение. Губы у него — мягкие, но немного сухие. Отстраняешься, всего на пару сантиметров, и видишь, как темнеют глаза напротив. Высвободив свою руку из твоих пальцев, Галф поднимает ее вверх и кладет тебе на шею, кончиками пальцев щекоча на ней отросшие волоски. Точь-в-точь, как она когда-то. Ещё немного и катастрофы не избежать.       Галф словно не видит, как одичало бегает твой взгляд по его вдруг вновь сделавшемуся серьезным лицу. Он облизывает губы, тянется ими к твоим и накрывает их так бескомпромиссно властно, что у тебя стягивает желудок. Его губы вновь такие же мягкие, но уверенные и твердые, влажные от пахнущей мятой слюны. Чуть раскрываешь рот, чтобы просто ответить на поцелуй, но Галф воспринимает это как сигнал к действию. Нисколько не тушуясь, он проникает своим языком между твоими дрожащими губами. Ещё мгновение и вот он уже скользит по твоему собственному. Это уже слишком. Что он себе позволяет? Что я ему позволяю делать с собой?       Не давая себе отчёта в своих действиях, резко отстраняешься и, убрав руку из его пальцев, теперь обеими толкаешь его от себя. Галф пошатывается, но удерживает себя на ногах. Широко распахнув глаза, полные удивления, тревоги и непонимания, быстро разворачивается и убегает прочь из помещения.       Оглядываешься на режиссера: тот словно остолбенел. — Простите, Пи'… Я… Я не знаю, что произошло, — безбожно сочиняешь на ходу оправдания. — Я… Я сейчас верну его.       Надеешься только на то, что Галф не успел покинуть студию. Вот только его искать, по всему зданию?       К твоей удаче обнаруживаешь парня идущим в сторону выхода, так что просто ускоряешь шаг и вскоре оказываешься с ним наравне. — Остановись, пожалуйста.       Галф замирает. Ты, конечно, ожидал, что может и слушать тебя не станет, но этот парень не перестает тебя удивлять. Во всех смыслах. — Я допустил грубость… Но и ты тоже хорош. У лакорна рейтинг не тот, чтобы выдавать такие… французские поцелуи. — Так вас рейтинг заботил в тот момент, Пи'? Молчишь. Вновь стоите напротив друг друга. — Ладно… Я виноват. Простите меня.       Галф сворачивает от выхода в сторону, где идёт проход к какому-то залу, а дальше — лестница, под которой виднеется широкий выступ. Вот туда-то он и приземляется, вжав голову в плечи и опустив взгляд в пол.       Набрав побольше воздуха в грудь, идёшь следом.       Сидит там… Ни дать, ни взять… просто потерянный малыш какой-то, а не вполне себе взрослый парень.       Стоишь над ним с минуту, а затем опускаешься на корточки: — Галф, посмотри на меня, пожалуйста.       В ответ только трясут головой и упрямо пялятся в пол. — Ну, будет тебе. Пойдем, нас ждут.       Оставшись без ответа, протягиваешь к нему руку раскрытой ладонью вверх: — Пойдем и покажем им всем самый лучший первый поцелуй на свете, а? — Вы не сердитесь на меня? — нерешительно поднимает на тебя свой неприкаянный взгляд. — Буду сердиться. Если, — загадочно улыбаешься, — не перестанешь мне «выкать». Галф трётся носом о свое плечо и быстро-быстро кивает. — Так что, идём? — твоя рука все ещё одинока       Тогда Галф медленно протягивает к ней свою и здесь происходит что-то, что ещё не раз заставит тебя улыбнуться где-то в своих мыслях. Он не вкладывает свою ладонь в твою, а цепляется за три твоих пальца своими, — ну ведь и правда совсем малыш, — усмехаешься ты про себя. Оба поднимаетесь на ноги, он по-прежнему держится за тебя пальчиками, так что на этот раз ты сам переплетаешь их со своими. Не говоря ни слова друг другу, молча шагаете обратно.       Уже в конце дня, после воркшопа и встречи с доктором, ты до полуночи будешь сидеть на диване и обдумывать слова последнего: — Никто не требует от вас «забыть». Но позвольте себе жить дальше. Ты это и запишешь в дневник: Научиться. Жить. Дальше. Впервые три слова будут иметь общий смысл. Привычно не сразу провалишься в сон, перелопатив в голове все события этого и прошедших дней, и всё-таки отяжелевшие веки и утомленная душа возьмут свое — около часа уснёшь. Уснёшь, не зная, что кто-то будет лежать без сна, перебирая пальцами левой руки пальцы правой, все пытаясь запечатлеть в памяти те ощущения, а затем, прижав к груди скомканный край одеяла, до рассвета будет шептать в него твое имя.