Высший

Во время непогоды крыша протекает, и вода льется Сяо Чжаню прямо на лицо. Острые капли бьют по щекам и векам, и он ведет головой сперва в одну сторону, затем в другую, просыпается окончательно и недовольно щурится. Хотя свет от керосиновой лампы, которую он на всякий случай всегда держит зажжённой, довольно мягкий, непривыкшие после сна глаза болезненно реагируют даже на него. Сяо Чжань лежит на спине, какое-то время просто принимая влагу на свою кожу, а заодно и прислушиваясь к звукам извне — ничего. Ничего кроме шума ливня за окном. Он нехотя поднимается, разминая затекшие мышцы, и передвигает циновку на полметра левее, а под брешь в потолке подставляет железное ведро. Капли начинают барабанить по нему с раздражающим металлическим звуком, но зато в помещении становится сухо. Такие дождливые ночи напоминают ему детство в Чунцине, когда они с братьями забирались на чердак, слушали дождь и рассказывали друг другу страшные истории. Из всех пятерых жив сейчас только он. Сяо Чжань какое-то время так и лежит, пялясь в потолок, не шевелясь и плотно сжав губы, руки сложив на груди. Он что есть сил старается не пропускать воспоминания, хранящиеся в сердце, в свою голову, не дает овладеть сознанием, выпустив клубком свернувшееся в глубине души горе на волю. Он проводит так какое-то время, и в конечном итоге снова проваливается в сон, который почти сразу же нарушается требовательным стуком в дверь. Сяо Чжань в долю секунды оказывается на ногах, и сосредоточенно, навострив все внимание и слух, бесшумно крадется к выходу — выработанная годами профессиональная привычка. — Господин Сяо! Господин Сяо! Благословят вас Боги, открывайте! Громкий шепот слышится в коридоре из-за двери, и Сяо Чжань смотрит в глазок, натыкаясь на нетерпеливо заглядывающее туда в ответ, улыбающееся, покрытое шрамами лицо. Ах, это же Цзи Ли, вечная проблема и вечный должник всем, кому только можно в округе. Опустив револьвер, Сяо Чжань почти с облегчением выдыхает. Он медлит, прислушиваясь к собственной интуиции, и через какое-то время наконец открывает дверь. Сяо Чжаню очень интересно, что потребовалось этому хитрому идиоту, которого каким-то чудом еще никто не прибил за назойливость и патологическую жадность, в столь поздний, дождливый час. — Разбудил меня среди ночи, надеюсь, только ради того, чтобы вернуть мне долг? — угрожающе начинает Сяо Чжань прямо с порога, не утрудив себя даже приветствиями. — Да, да! Долг! Он самый! Храни вас Бог всегда! — Заткнись уже, — нетерпеливо обрывает его Сяо Чжань и замечает неподвижно стоящую подле него невысокую, хрупкую фигуру в длинном коричневом плаще, — где мои деньги? — Только не серчайте…денег у меня нет сейчас, но вы же знаете, что такой человек, как я, всегда выполняет обещания и возвращает долги, так-то! Особенно если дело касается Вас. Сегодня у меня есть кое-что другое… — Я беру только деньгами. До свидания, — перебивает Сяо Чжань, и почти захлопывает перед носом Цзи Ли дверь, но тот с несвойственной его неповоротливому от полученных когда-то ран телу ловкостью и прытью, пропихивает между ней и косяком свою обутую в ботинок ногу: — Не спешите гнать вашего покорного слугу, господин Сяо, а сперва взгляните, что у меня для вас, — и он подталкивает стоящего рядом с ним к Сяо Чжаню ладонью в спину, одним движением руки срывая с головы того капюшон и открывая белоснежные, с серебристым оттенком волосы, изумительное, кукольное лицо со светлой шелковой кожей и выразительные темные глаза, контрастирующие со всем остальным так, будто бы их специально подвели углем. Цзи Ли самодовольно скалится, обнажая зубы, отслеживая реакцию на свой такой щедрый по его собственным меркам жест. — Что за нахрен? — Сяо Чжаня относит к стене, о которую он больно прикладывается затылком и шипит, прикрыв один глаз и потирая ушиб пальцами. Спутник Цзи Ли медленно поднимает взгляд, и у Сяо Чжаня в груди подпрыгивает сердце, а ладони нервно потеют — и семи пядей во лбу быть не нужно, чтобы догадаться, что существо, стоящее перед ним — из Высших. — Где бы ты его ни взял, уведи обратно, - Сяо Чжань на всякий случай боязливо оглядывает пустой коридор, - сдурел что ли совсем? Не хватало только, чтобы его клан отрубил тут всем руки и выжег глаза. Уводи, пока беду не накликал! — Не выйдет, господин Сяо. Никак не выйдет, — с сожалением разводит руками Цзи Ли, — клан его истреблен до последнего младенца, и ему самому теперь разве что только сгинуть, — он косится на молчащего юношу, — забрать обратно я его не заберу, мне его девать некуда, да и доставить его сюда в относительной эээ...сохранности было делом, надо признать, весьма хлопотным, и нелегким, а перед вами у меня, как помните, должок. Хотите — оставьте себе, а можете и продать, неплохо за него выручите, если грамотно сторгуетесь, господин Сяо, уж я вас знаю, — Цзи Ли шутливо грозит пальцем, подпрыгивает на месте, крайне довольный собой, — на язык вы остры и хорошим вещам цену знаете, задорого продать сможете, так-то! «Вещам», — невесело хмыкает про себя Сяо Чжань и переводит взгляд на силуэт в замызганном плаще, пристрастно и внимательно рассматривая его — тот стоит, помалкивая, только редко моргая, опуская и поднимая длинные черные ресницы, отбрасывающие на щеки тени. Сяо Чжань видит, как он напрягается и едва заметно сглатывает после слов Цзи Ли о продаже. Ему, наверное, сейчас ужасно страшно, некомфортно, но спина его все равно гордая и прямая, словно в нее загнан железный прут, а взгляд ровный и практически ничего не выражающий. «Порода и благородство», - думает Сяо Чжань, в котором уже зарождается нелегкая внутренняя борьба: «Хоть совсем еще молоденький мальчишка». Прими, — услужливо шепчет ему подсознание, — прими, не то он будет мертв уже через несколько часов, эти стервятники и мокрого места от него не оставят. Но Сяо Чжаню ни к чему лишние проблемы, лишний рот и ненужный балласт. Он работает один, живет один, это его принцип, так было всегда, без исключений: так безопаснее, так эффективнее, так проще — не сделаешь больно, не бросишь в нужде, не оставишь кого-то сиротой. Все трое молчат: Высший, в ожидании решения своей судьбы, Цзи Ли в ожидании списания долга, и Сяо Чжань, в глубоких раздумьях о дальнейших своих действиях. Что-то внутри него дает трещину, здравый смысл замолкает, интуиция перестает работать, и Сяо Чжань вздыхает, убирая наконец Браунинг, что он все это время держал в опущенной вдоль тела руке, за пояс: — Ладно, — в итоге соглашается он, а потом спохватывается, — а с волосами его что? Где они? — Так обрезал, — просто пожимает плечами Цзи Ли, — зачем внимание его гривой привлекать? И правильно, и в то же время чудовищно неправильно, думает Сяо Чжань, переводя взгляд на не слишком ровно и довольно-таки небрежно отрезанные чуть ниже ушей волосы Высшего. Верное решение потому, что светить этим действительно опасно, неверное решение потому, что волосы — главное сокровище высших, средоточие их духовных сил, украшение и гордость. Сяо Чжань отбрасывает прочь непонятно откуда взявшееся желание дотронуться до того, что осталось от белоснежных длинных прядей пальцами, убедиться настолько ли они мягкие, какими кажутся? И Сяо Чжань указывает кивком головы вглубь квартиры, приказывая: — Проходи. Сядь на пол, ладони на колени, чтобы я видел твои руки. — Господин Сяо, не о чем волноваться, его хорошенько обыскивали. — Ясно. Цзи Ли шумно дышит, жадно глядя в спину послушно уходящего в помещение Высшего, и снова скалится, заискивающе заглядывая Сяо Чжаню в глаза: — Все для нашего благодетеля, защитника, господина Сяо, все для вас. Ну как, ну что? Прощен мой долг? — Проваливай, — не меняясь в лице, говорит ему Сяо Чжань и показательно трогает кончиками пальцев оружие на поясе, — и в следующий раз плати как полагается, монетами. Приведешь сюда без моего ведома и разрешения еще какую-нибудь живую душу — пристрелю обоих на месте, а потом скажу, что так и было. — Как тебя называть? Сяо Чжань присаживается рядом с высшим прямо на пол. Тот молчит, только вздыхает едва слышно, рассматривая свои ладони, и Сяо Чжань тяжело устало вздыхает: — Если ты не скажешь своего имени, мне придется дать тебе кличку. Как собаке. — Ван Ибо, — почти сразу же следует ответ, и Сяо Чжань коротко кивает, довольный ответом и послушанием. — Мое имя Сяо Чжань. Теперь мы знакомы. До утра они не разговаривают. Сяо Чжань время от времени косится на привалившегося к стене Ван Ибо: тот сидит, согнув колени, смотрит в одну точку и практически не шевелится. Ни о каком сне и речи не идет, разве уснешь сейчас? Неизвестно, что взбредет в белокурую голову новоприбывшего, и Сяо Чжань пытается припомнить все, что ему известно о расе Высших. Многие считали их легендой, простой выдумкой, до прихода Войны, пока Высшие не стали сражаться с людьми плечом к плечу, против Возвратившихся. Сяо Чжаню пару раз доводилось общаться с теми, кто лично встречался с Высшими, и из рассказов он знал: они выбирают себе одного спутника на всю жизнь, но никогда не связывают свои судьбы с обычными людьми, и без крайней необходимости, практически не вступают с ними в прямые контакты. Слышал, что волосы их обладают магическими свойствами, но что это за свойства — никто толком объяснить не мог, поскольку свидетелем чудодействий не становился, и в конечном итоге россказни и перетолки превратились не более чем в городские легенды. — От тебя несет, как от помойки, — обращается к Высшему, морщится, не выдерживая, Сяо Чжань. Уже почти утро. Комната окрашивается золотистым, а город снаружи просыпается. Следы песчаных бурь смыло ночным дождем, и Сяо Чжань распахивает окно, с наслаждением вдыхая свежий воздух и впуская его в помещение. — Вонь как от дохлой псины, — не унимается он. — Простите… Это первое, что произносит Ван Ибо после своего имени, и Сяо Чжань поворачивает к нему голову: — Вставай, пойдем в купальню. Надо тебя вымыть как следует. Из удобств тут только ведро и кран с минимальным напором воды, а пока такую грязь, как на тебе, смывать будем — Возвратившиеся сожрут нас и все до последней кости обглодают. Давай, поднимайся. Отмою как следует, и отделаюсь от него. Если привести в божеский вид и приодеть, да поторговаться, как и советовал Цзи Ли, выйдет неплохо на нем подзаработать. С глаз долой и денежки в кармане, малодушно принимается утешать самого себя Сяо Чжань, пока они идут по улице. Он уверенно шагает впереди, с револьвером на поясе и сигаретой в зубах, а Ибо тащится следом, в своем плаще, с капюшоном на голове. Он спотыкается несколько раз, а единожды — падает на землю, поднимая собой клубок пыли, и Сяо Чжань, помогая ему встать, замечает, что обувь на нем не по размеру. — Золотые ключи, — глядя на вывеску, вдруг произносит Ван Ибо, когда они останавливаются у банного комплекса. Чистая горячая вода нынче — удовольствие не из дешевых, и здание купален блестит богатой внешней отделкой из натурального золота. — Ты умеешь читать? — изумленно оборачивается к нему Сяо Чжань, и тут же мысленно бьет себя по щекам. Разумеется, он умеет читать, ты, идиот. Он же из Высших, он обучен грамоте, а еще наверняка игре на каком-нибудь музыкальном инструменте и еще куче всякой херни, — их образование практически не пострадало, в отличие от людей. Пока мы спасали золото и камни, параллельно мародёрничая и обирая ближнего, они спасали свои книги, произведения искусства, учителей и лекарей. — Логичнее, чтобы он назывался «Золотые тазы», да? — хмыкает Сяо Чжань и тут же себя одергивает: нет, он не старается быть забавным и милым, нет. Высший в ответ на эту реплику только смотрит на него с долей интереса, высоко подняв подбородок. А потом молча следует за ним. Даааа… идея максимально хреновая, размышляет Сяо Чжань, когда они заходят в холл, где им тут же предлагают стандартный прайс-лист за посещение обычного общего зала. Привести туда обнаженного Высшего равносильно его убийству, и Сяо Чжань арендует для них отдельную ванную комнату с небольшим бассейном и неограниченным лимитом воды на целый час, а потом распоряжается подготовить для Ван Ибо новую чистую одежду и обувь, доплатив за эту еще не оказанную услугу дополнительные деньги. Приходится ощутимо раскошелиться, но ничего страшного — ведь все издержки потом покроет сумма от выгодной продажи. «Управимся побыстрее — и на базар», — думает Сяо Чжань, скидывая с себя одежду и стягивая туго сидящие на бедрах кожаные штаны. Ван Ибо старательно отмывается от грязи, раз за разом трет свою тонкую, молочно-белую кожу до алых полос, трижды моет и споласкивает волосы и Сяо Чжань отчаянно старается не рассматривать юное складное тело, острые коленки, длинную шею и хрупкие запястья. Он замечает, что ступни у Ибо небольшие совсем, а обувь на нем была явно чужая, просто огромного размера, — как только он в ней вообще передвигался, не переломав себе до этих пор ноги? Живот у Ибо плоский, над бедрами явно просматриваются косточки, и в груди Сяо Чжаня зарождается напоминающее жалость чувство, когда он видит, как Ибо долго и жадно пьет воду прямо из-под крана, как дергается его кадык, как он облизывает губы после, и думает о том, что он вероятно, очень голоден, а еще, возможно, и истощен. Правое ухо порвано, там, где мочка, но уже успешно заживает, и в лечении нет необходимости. «Скорее всего там была серьга», — думает Сяо Чжань, — вероятно из драгоценных материалов и с камнями, которую, при транспортировке сюда, вырвали, наверное, прямо на живую, особо не церемонясь». Возвратившимся нет дел до наживы, это прерогатива людей. Отмывшись, Ибо робко и боязливо поглядывает на Сяо Чжаня, неловко забирается в горячую воду и устраивается у дальней стенки, на приличном от уже отмокающего там Сяо Чжаня расстоянии, и тот ловит себя на том, что глаз оторвать не может от того, как дымка пара окутывает чужие бледные и худые, торчащие над водой плечи. Ибо сидит в пол-оборота, и Сяо Чжаню видно аккуратное ухо, за которое заправлена мокрая прядь волос, скулу, по-детски пухлую щеку. Он сглатывает и отводит глаза, одновременно и угнетаемый, и взволнованный просыпающимся в сердце давным-давно позабытым чувством, которое сейчас совершенно не к месту. — Сколько тебе лет, Ван Ибо? — хрипло спрашивает Сяо Чжань, и его голос в стенах купальни звучит, пожалуй, слишком громко. — Семнадцать, — отвечает тот, а затем поворачивает голову и вскользь глядит на Сяо Чжаня, — а тебе? — Я уже не помню. Много. Очень много, Ибо. Если ты закончил, мы можем выходить и начинать собираться? Там уже, похоже, твою новую одежду принесли. Слова по каким-то непонятным причинам даются Сяо Чжаню с трудом, и весь период времени, пока они одеваются и идут до базара, в нем нарастает необъяснимое чувство тревоги, граничащей с паникой, словно он совершает неправильное. Непоправимое. Чудовищную ошибку, будто он преступник, отбирающий чужую невинную жизнь под покровом ночи, нечто, чему нет и не будет прощения, от чего уже не отмыться, сходив хоть в тысячу бань. На базаре людно и пыльно, Ибо с непривычки трет глаза, чихает, прикрываясь рукавом своей новой светлой мантии-плаща, и Сяо Чжань останавливается у главных ворот, переводя дух — ему трудно дышать, будто бы из вселенной постепенно исчезает весь воздух, наполняя ее плотным слоем грязи и смога. Ван Ибо останавливается тоже, и они смотрят друг другу в лица какое-то время. «Он знает, — вдруг доходит до Сяо Чжаня, — он знает зачем я его сюда привел». У Ибо невыносимо красивые, темные и живые глаза и ягодного цвета губы, и он выглядит так неестественно среди всей этой нищеты и грязи, словно неизвестно как, по чистой случайности проросший на помойке пион. Стоит сейчас напротив, готовый покорно принять свою дальнейшую судьбу. И Сяо Чжань вымученно стонет сквозь зубы, хватает его за руку и тащит за собой вглубь торговых рядов. Они лавируют между развешанных ковров, орущих в клетках кур, краснеющих на прилавках яблок, между продавцов, покупателей, продажных девок и уличных попрошаек, и Сяо Чжань выгребает почти последнее из карманов, когда покупает новую циновку и одеяло с подушкой, а еще еды на двоих, которой хватит примерно на четыре-пять дней. По возвращению домой они обедают. Сяо Чжань очень внимательно наблюдает за Высшим — тот ест аккуратно и понемногу, видно, что он очень голоден, но на еду не набрасывается. Они выпивают свой чай, и Сяо Чжань стелет для Ван Ибо постель — купленную на базаре циновку. Плюхает на нее подушку и одеяло: — Спать будешь тут. Спи всегда одетым, но без обуви. Если Возвратившиеся нападут в ночи, придется отбиваться голым, а потом, скорее всего, и бежать. Звучит так себе. Выглядит на деле — еще хуже. Завтра покажу, как с оружием управляться, а сегодня отдыхай, ешь и спи. Ибо медленно кивает, и Сяо Чжань, поддавшись все-таки природному своему любопытству, спрашивает: — Ты их видел? Возвратившихся. Видел когда-нибудь? Ибо замирает с чашкой, которую держит двумя руками, смотрит перед собой невидящим взглядом, и Сяо Чжань говорит уже тише: — Это они убили твою семью, да? — Ибо выдерживает паузу, а потом утвердительно кивает, и Сяо Чжань шумно втягивает в себя воздух, — мне жаль… Как же ты выжил? — Я не помню, — коротко отвечает Ибо, и мельком кидает на него взгляд, в котором Сяо Чжань не успевает прочесть всю горечь, потому что Ибо отводит глаза слишком быстро, а потом беззащитно отползает на циновку и отворачивается лицом к стене. И Сяо Чжань его в этот день больше не тревожит. Следующие четверо суток тишина, никакой почты и заказов для Сяо Чжаня. Очень кстати, потому что он тратит это время на то, чтобы обучить Ибо обращаться с оружием, если пока что не на практике, то хотя бы в теории. Чтобы тот мог спасти в случае чего свою жизнь, а если повезет — еще и чужую, а то и несколько. У Сяо Чжаня свой личный Браунинг, с которым он не расстается даже во сне, его лучший друг и третья рука. А в стенном шкафу — старый добрый автомат Калашникова и английские штурмовые винтовки в количестве двух штук. И Сяо Чжань раскладывает их на расстеленной на полу простыне, объясняет, учит собирать, чистить и разбирать, различать и менять патроны. Ван Ибо, который оружие до этого в руках даже не держал, оказывается на редкость прилежным и способным учеником, и под конец у Сяо Чжаня почти зарождается уверенность в том, что возможно, в случае чего, спасти он сможет вместе со своей жизнью еще и его. Самые позитивные выводы за последнее время, пожалуй, хмыкает Сяо Чжань. Я все-таки везучий сукин сын, ухмыляется Сяо Чжань, когда ему наконец-то приходит заказ. Деньги на исходе, и он с радостью берется за долгожданную работу. Он собирается, насвистывая себе под нос незамысловатый мотив, поглядывая в висящее на стене треснутое зеркало то на себя, то на стоящего позади Ибо, с бронежилетом в руках: у возвратившихся нет оружия, но они могут дробить кости одним ударом. Жилет способен это предотвратить, или свести силу атаки к минимуму. Сяо Чжань разворачивается и одним движением ныряет в него, принимая на плечи до боли знакомую, опасную тяжесть, застегивает его на груди и животе, оставляет Ибо одну из винтовок и уходит, ничего не сказав на прощание. Он убивает восьмерых, хоть на это и требуется несколько дней. Наученные, твари наступают уже не толпой, а небольшими группами по две-три особи, и только по ночам. Он разносит всем им головы, кому может, кто не сбегает. — Минус восемь, — говорит Сяо Чжань, и подхватывает автомат за ствол, — троих я упустил. — Все равно хорошая работа, — одобрительно кивает начальник станции, пока его парни молча и хмуро таскают трупы, скидывая их горой, — у группы наших в лучшем случае получается уложить двоих. Это максимум. Двое, всего двое, а так…сплошные потери личного состава или покалеченные. Вы очень помогли сегодня. — Хорошо, — кивает Сяо Чжань, — значит будем сотрудничать и дальше. Но на постоянку не приду — я работаю один, всегда. Это мое личное правило. Либо один, либо не работаю вообще, а лежу и плюю в потолок. Как со мной связаться, вам известно. Такса моя пока что неизменна. В долг не работаю. Восемьдесят процентов вперед, остальные двадцать по окончанию. Сяо Чжань забирает свое вознаграждение — чуть больше, чем договаривались, что приятно радует душу и греет карман. Первое, на что он натыкается по возвращению, — Цзи Ли, сидящий посреди комнаты на полу и корпящий над листками, исписанными кривым неровным почерком. Рядом с ним, скрестив ноги, сидит Ибо. — Что тут происходит? — хмурится Сяо Чжань, и Ибо подскакивает, одним движением оказываясь на ногах, смотря на него и приоткрыв рот, а в глазах — радость. — Господин Сяо жив и невредим! Ай да господин! — лебезит Цзи Ли, а Сяо Чжань переступает через его писульки на бумажках и подходит к столу, на котором стоит блюдо со свежими фруктами. — Это что? Откуда? — Сяо Чжань одаривает Ибо суровым и недоверчивым взглядом, и тот весь сжимается, переступая с ноги на ногу, не в силах ворочать от страха языком, и на его защиту встает Цзи Ли: — Ах, господин, не серчайте, он меня учит грамоте, и я ему плачу едой. Он вообще-то не только меня учит, но еще нескольких взрослых и даже детишек, но деньгами не берет, только едой, — Цзи Ли чешет лоб карандашом и смущенно лыбится. — Урок закончен, проваливай вон, — командует Сяо Чжань, а потом поворачивается к Ибо, — деньгами не берешь? Совсем идиот что ли? Чем еще брать, как не деньгами? Ну ты даешь, святая простота. Всему учить надо. Они с Ибо остаются вдвоем и Сяо Чжань тихо усмехается, украдкой и не без доли гордости поглядывая на смущенного мальчишку, все еще неподвижно стоящего посреди комнаты: преподавать грамоту, значит, подвизался в мое отсутствие? Не прошло и двух недель, а ты уже собрал тут круг постоянных слушателей, оказывается. Ишь ты, предприниматель юный. Ну хоть едой берешь, и на том спасибо, а то мог бы вообще волонтерский кружок организовать, рассуждает про себя Сяо Чжань, и больше от скуки и интереса, чем от чувства голода, приподнимает крышку со стоящего на плите котелка, и глазам поверить не может, почти сбиваемый с ног знакомым до ужаса и тоски ароматом — Чуньцинская кухня. Для нее теперь практически не достать ингредиентов, и Сяо Чжань вспомнить-то не может, когда ел ее в последний раз. Кажется, что в какой-то другой, наверное, прошлой жизни. — Цзи Ли сказал, что ты родился и вырос в Чунцине, — подает голос Ибо за его спиной. Сяо Чжань стоит не шевелясь, прилипший взглядом к содержимому в посуде, и пытается справиться с эмоциями внутри, ничем себя при этом не выдавая: — Если… — хрипло начинает он, — …если уж занялся преподаванием, то бери деньгами. Вообще всегда бери деньгами, запомни это раз и навсегда. Любую еду можно на них купить, а любой труд должен быть вознагражден. — Хорошо, я обещаю, — спешно отвечают ему, и Сяо Чжань, так, чтобы Ибо не видел этого, касается двумя пальцами котелка, почти ласково проводя по его круглому боку, и устало прикрывает глаза. Сяо Чжань помнит, что Высшие не вступают в связь с людьми. Он помнит об этом всегда — когда Ван Ибо помогает ему надеть бронежилет, перед тем как он уходит, возможно, в последний раз. Он помнит об этом, когда видит через их разбитое зеркало, как Ибо расчесывает свои отрастающие волосы, — те достают теперь до плеч, и Ибо подвязывает их лентой в хвост, который к середине дня разваливается и расползается от тяжести блестящих прядей, и Ибо терпеливо подвязывает их заново. Сяо Чжань помнит об этом, когда ему вдруг не спится ночью, что случается редко, и он курит у открытого окна, неотрывно глядя на тихо спящего, разметавшись на своей циновке, Ибо. Помнит, когда принимает из его рук приготовленную им пищу. Помнит, когда в один из походов в купальню, когда они сидят в ванне с горячей водой, Ибо подползает к нему, неловко убирая его черные мокрые волосы с лица, оглаживая его контур ладонями, и, не встречая сопротивления, мягко приникает к его губам своими, хватая пальцами за подбородок, и Сяо Чжаню в тот момент кажется, что тот улыбается в поцелуй. Помнит, когда нависает над ним ночью того же дня, упираясь ладонями по обе стороны от его головы, а колено пропихнув между его бедер. Волосы Ибо, рассыпанные по подушке, переливаются серебром в свете керосиновой лампы, и Сяо Чжань любуется ими, жадно, во все глаза, прежде чем наклониться и коснуться чужих губ кончиком языка, требовательно заставляя их приоткрыться, оттянуть нижнюю зубами и скользнуть в теплый рот, смять его своим, пройтись по деснам и зубам, жадно вылизаться изнутри, дорвавшись, дождавшись. Тонкие запястья ложатся на его плечи так невесомо, как садится на ветку дерева маленькая птица, пальцы ласкают короткие волосы на затылке, пока Сяо Чжань, опираясь на циновку одной рукой, второй пытается избавить Ибо от одежды — сдергивает широкий, поддерживающий на талии тунику ремень, стягивает узкие штаны, и у него конечно же ничего не выходит — и приходится разорвать поцелуй, приподняться, сесть между разведенных коленей Ибо и быстро, небрежно, дергая, избавить от одежды его, а потом и себя. Сяо Чжань дает себе время, чтобы полюбоваться изумительным молодым телом под собой, провести рукой по груди и встающим под его ладонью малиновым соскам. Он ведет руками вниз, оглаживая бедра, стискивает почти до боли маленькие круглые ягодицы, проводит по бедрам, к голеням и, схватив одну ногу Ибо за узкую лодыжку, целует ее, ведет языком от косточки сбоку стопы до колена, вырывая из чужого горла сладкий тихий стон. — Ты прелесть, — признается Сяо Чжань, и улыбается, и Ибо доверчиво улыбается ему в ответ, обнажая зубы, и та улыбка бьет в самое сердце, и Сяо Чжань слышит уже свой собственный стон, когда наклоняется и прижимается лицом к его паху, трется о него щекой, прихватывает губами головку отяжелевшего, увлажнившегося члена, пропускает в рот и трет языком уздечку, прижимает к нёбу и посасывает, с наслаждением прикрыв глаза. Ибо стонет под ним уже отчаянно, и совсем как-то несчастно, разводит дрожащие от напряжения коленки шире, насколько это возможно, хватает Сяо Чжаня за волосы рукой, не то в попытках притянуть, не то — оттолкнуть. Сяо Чжань предусмотрел все, прежде чем прийти к Ибо перед сном, и в его руке сейчас теплый пузырек с маслом, который он открывает зубами и выливает часть себе на пальцы, аккуратно ставя остатки чуть поодаль, на расстоянии вытянутой руки. Масло, надо сказать, очень удачное, натуральное — не впитывается сразу в пальцы, которыми он сперва поглаживает анус, а потом проталкивает сперва один, а потом и другой палец примерно до середины. Ибо идеальный, потому что сразу расслабляется, не создавая помех и лишней возни, чуть приподнимает таз, облегчая подготовку. Доверяет, не сжимается, и Сяо Чжаня ведет, когда два пальца по самые костяшки оказываются в тугом, пульсирующем тепле. Ибо стонет от удовольствия, запрокинув голову назад, так, что острый кадык вот-вот прорвет кожу, и Сяо Чжань почти вгрызается в него, засасывая и зализывая, сгибает пальцы внутри чужого тела, находит безошибочно простату и надавливает, вызывая новую волну стонов и беспорядочных всхлипов. Сяо Чжань снова скользит языком в его рот, опирается согнутой в локте рукой на циновку, а пальцами зарывается в волосы Ибо, Сяо Чжань никогда не трогал их вплоть до сегодняшней ночи. Они поразительно-мягкие, прядки текут сквозь пальцы как вода, и Сяо Чжаню кажется, что они оставляют после себя легкое, едва ощутимое покалывание. Он целует изуродованное ухо, прихватывает мочку губами, обводит раковину языком: — Тут было украшение, да? Я куплю тебе новое. Самое изысканное, какое найду, — горячим шепотом обещает Сяо Чжань, и Ибо под ним пробивает дрожь. Он тянет Сяо Чжаня на себя и тот едва удерживается, чтобы не рухнуть на него всей тяжестью своего тела. Кожа у Ибо горячая и влажная, как мокрый шелк, он изумительно пахнет, отзывчивый и чувствительный, реагирует на каждую ласку, каждое прикосновение, тянет Сяо Чжаня за волосы, направляя его рот на один свой сосок, а затем на другой, и тому нравится — нравится, что Ибо может и умеет выражать свои желания и показывать чего ему хочется в данный момент. И Сяо Чжань с удовольствием отдается и подчиняется, тонет под шквалом неконтролируемой нежности, юности и любви. Ибо жалобно сводит к переносице брови, когда Сяо Чжань толкается внутрь: скользит в него одним плавным движением, сразу до упора, и дает время привыкнуть к распирающему ощущению внутри себя, шепчет ему что он должен подать знак когда можно, и тот кивает медленно и неуверенно, кусает свои налитые кровью губы, смотрит на Сяо Чжаня сквозь полутьму, и тот, не устояв перед соблазном, касается кончиком языка его дрожащих ресниц. — Уже можно, — тормошит его за плечо Ибо, потому что Сяо Чжань слишком увлекается облизыванием, изучением каждой черточки его милого лица, и Ибо, кажется, это забавляет, потому что в следующий момент он полушутливо шепчет: — Ты что, вставил и забыл? И Сяо Чжаня накрывает, смывает теплой волной вожделения и похоти: Ибо податливый и ужасно чувствительный под ним, и он толкается до упора, один раз, второй, и замирает, эгоистично наслаждаясь горячностью и теснотой, Ибо недовольно ерзает под ним, требовательный и нетерпеливый, и Сяо Чжань готов спустить уже от одного вида его раскрасневшегося лица и изломанной в удовольствии линии бровей. Он трахает не быстро, но в определенном, налаженном ритме, с оттяжкой, прижимаясь к Ибо всем телом и тем самым зажимая его член между их животами — супер, не придется использовать руки, думает Сяо Чжань, когда чувствует, как Ибо пытается инстинктивно податься вверх, чтобы усилить трение. Такой беспомощный, урча про себя, с радостью думает Сяо Чжань и усугубляет ситуацию, прижимая запястья Ибо по обеим сторонам от его головы, к циновке, сжимает их до боли, до темных отметин, которые несомненно выступят завтрашним утром, и двигает бедрами резче и глубже, собирая губами стоны с губ Ибо, втягивая в рот его слюну. Они кончают почти одновременно: Ибо задыхается под ним, скулит и трется, его зрачки вспыхивают сине-серебряным. Охренеть, восхищается Сяо Чжань, судорожно прижимаясь губами к его переносице. Он даже и не думает о том, чтобы вытащить, чтобы кончить куда-то помимо горячего тела под ним. Он загоняет настолько глубоко, насколько может, тесно прижимаясь лобком к гладкой заднице, и его накрывает такой ошеломляющий оргазм, что он на миг теряет способность видеть. Впервые за очень долгое время Сяо Чжань позволяет себе слабость и роскошь, но только на этот, единственный раз — не засыпает в одежде, с тоской и почти отчаянием вспоминая о том, какой же это кайф, в особенности, если рядом тот, к кому так хочется прикипеть обнаженной кожей. — Красивая сервировка, правильная. Старая школа. Надо же…сто лет такого не видал, — хвалит Ван Чжочэн, когда Ибо опускается на пол, подавая чай. Разливает сперва в одну чашечку, затем в другую, и неслышно отходит, возвращаясь на свою циновку и открывая книгу. Они с самого утра играют в мацзян, и Сяо Чжань, задумчиво глядя на сидящего напротив него Чжочэна, уже в который раз думает о том, что он, наверное, единственный человек, с которым можно было бы сработаться. Но вся беда в том, что в ближнем бою Ван Чжочэн из рук вон плох. Он и сам знает об этом, и надо отдать ему должное, компенсирует блестящими стратегическими навыками и прекрасными связями с поставщиками оружия из самых разных регионов. Ван Чжочэн арендует целые апартаменты на первом этаже того же здания, половину из которых занимает склад. Живут рядом — рукой подать, но при этом видятся крайне редко — дела и частые разъезды у обоих. Но больше, конечно, у Чжочэна. — И чай хорош, но хоть бы вина мне налил. Давненько мы вот так не сидели с тобой, — ворчит тот, и Сяо Чжань хмыкает, принимая из рук вновь подошедшего Ибо уже прикуренную сигарету: — Вина ему подавай…было бы вино, так подал бы. Но ведь не достать, если только в Шанхай ехать, а он закрыт до осени. Вот похолодает, город откроют и поеду, — Сяо Чжань кидает быстрый взгляд на Ибо, который, словно почуяв, тут же глядит в ответ поверх своей книги, и поправляет себя, — поедем, то есть. — Кстати, про осень, — начинает Чжочэн и потирает ладони, — в сентябре будут новые поставки, и я покажу тебе все первому, как и договаривались. Жду не дождусь уже, сам предвкушаю, будет очень хорошая партия, лучшая, наверное, за последние годы. В ответ на это Сяо Чжань только кивает несколько раз, отпивая из чашки и размышляя о том, что надо бы купить у Чжочэна какое-нибудь личное оружие для Ибо, чтобы оно всегда было с ним и принадлежало только ему одному. Интересно, что бы подошло? Когда Чжочэн уходит, Сяо Чжань поднимается с пола, чтобы помочь Ибо убрать после визита гостя. Они сталкиваются локтями пару раз, и продолжают молча наводить порядок, до тех пор, пока Сяо Чжань не забирает из рук Ибо тарелки, с тихим стуком возвращая их на стол, и не наклоняется, присасываясь ртом к его шее. А потом подхватывает под задницу и несет на циновку. Я люблю тебя…я так сильно люблю тебя, думает он, подставляясь под ласки Ибо, пьянея и дурея от его прикосновений, от того, как тот снимает с него одежду, а потом и от того, как Ибо, оказавшись вдруг сверху, седлает его бедра, надеваясь на его член собой. Сяо Чжаню не нужно открывать глаз, чтобы по зловонному дыханию над собой понять — в комнате Возвратившийся. Навис над ним, поймал в ловушку. Как он сюда попал, сколько их всего, где в данный момент остальные? Стандартный перечень вопросов, которыми задается Сяо Чжань каждый раз при встрече с ними, классическая и бездумная рабочая аналитика, доведенная до автоматизма, выметается сейчас из головы одной только мыслью — Ибо. Возвратившиеся не оставляют после себя жизнь, и Ибо, который спал у него под боком, должно быть, уже убит. Вероятно даже, не успев проснуться — что ж, оно и к лучшему, не успел испугаться, не понял, что произошло, не терпел страдания. Сяо Чжань сжимает челюсти, не двигаясь и не дыша, — время переживать весь ужас своей потери у него будет позже, а сейчас, лихорадочно продумывая как поступить, выгнав панику на второй план, он просчитывает все возможные варианты. Браунинг под подушкой, его ладонь тоже почти под ней, но это так рискованно — одно, пусть даже самое слабое движение — и он покойник. Сяо Чжань убил их тысячи, заработав на каждой бездыханной туше, а теперь застигнут врасплох в собственной постели, загнан как животное, безоружный и беззащитный, какая чудовищная ирония. Не успевая додумать, он слышит глухой удар, а за ним еще один, и еще — они такие сильные, что сам Сяо Чжань сотрясается от них на своей циновке. Возвратившийся вопит и замирает, а потом бьется над оцепеневшим от страха Сяо Чжанем в предсмертных судорогах, пищит на высокой ноте, почти переходя в свист, а затем хрипит, задыхается и Сяо Чжань распахивает глаза, видя над собой абсолютно обнаженного Ибо с обычным кухонным ножом в руке. Его полные ненависти глаза мерцают серебристо-синим, рот брезгливо и мстительно искривлен, и он одним движением своей красивой, узкой, голой ступни скидывает тяжелое мертвое тело с Сяо Чжаня и протягивает тому руку, помогая подняться. Когда Сяо Чжань встает, глаза Высшего уже возвращают привычный темный цвет. Высказать бы ему за то, что тот в очередной раз уснул голым после близости, поленившись одеться: он слишком рад тому, что они оба живы, и слишком шокирован фактом того, что Ибо, каким-то волшебным образом не привлекая к себе внимания движениями, только что уложил крупную взрослую особь практически одним ударом. Почти голыми руками, а вернее, с помощью оружия из говна и палок, чем по сути и является стандартный, даже не боевой нож против Возвратившегося. Ибо даже не дал тому возможности повернуться, чтобы глянуть в глаза своей смерти. Пока Ибо торопливо одевается, зажав нож в зубах, Сяо Чжань достает из шкафа оружие и проверяет патроны: — Не забывай про отдачу, — напоминает он, протягивая одну из штурмовых винтовок Ибо, а потом усмехается, — и губы свои не порань лезвием. Тот коротко кивает, а внизу уже слышатся крики, топот, и короткая автоматная дробь. Чжочэн, с нежностью и облегчением думает Сяо Чжань, как вовремя…возможно, кто-то сегодня даже выживет. С Чжочэном они пересекаются на лестнице, между вторым и первым этажом, и почти сразу с Возвратившимися. Ибо бьет ножом двоих, одного за другим, по очереди, не убивая, но дезориентируя, а Сяо Чжань добивает — даже автомат в ход пускать не приходится, просто пристрелить из револьвера. — Нихрена себе, блять, охуеть, — с придыханием кричит Чжочэн, брызжа слюной и меняя обойму. — Не важно оружие, — быстро поясняет ему оказавшийся рядом Ибо, — важно только то, куда бить. Если знаешь — сойдет любой острый предмет, хоть дамская шпилька. И Сяо Чжань знает, что Ибо имеет в виду, но эта техника рисковая и сложная, требует таланта и блестящей подготовки: если лезвие войдет хотя бы на пару миллиметров от цели, второго шанса уже не будет. Ибо с винтовкой наперевес, но к ней даже не прикасается — орудует только ножом, в два счета выводя тварей из строя. Сяо Чжань в какой-то момент ловко избавляет его от оружия, чтобы было легче двигаться и экономить силы, и Ибо действительно испытывает облегчение, его движения сразу же становятся четче. Сяо Чжаню остается только добивать — это не составляет особого труда, учитывая то, куда и как ранит их Ибо, рассчитывающий и части тела, и силу, с которой наносить удары. Он действительно очень хорошо обучен, думает Сяо Чжань, который видит подобное впервые. — Этот, вроде бы, последний, — кричит Чжочэн, и все остальное Сяо Чжань видит как в замедленной съемке, почти покадрово — Ибо опускает руку, в которой зажат нож, и не успевает сгруппироваться, потому что настоящий последний несется прямо на него с третьего этажа, и Сяо Чжань ни о чем не думает в этот момент, голова совершенно пуста — он просто делает шаг в сторону, закрывая Ибо своим телом, прежде чем Возвратившийся пробивает ему грудную клетку. Как раз там, где сердце. Что ж, оно…того стоило, улыбается Сяо Чжань, падая сперва на колени, и заваливаясь на бок, видя над собой потолок и почти сразу — бледное лицо склоняющегося над ним Ибо. Какие же у тебя красивые глаза, думает Сяо Чжань, и губы ягодные, хотя ты бледный, как смерть. Почему ты такой бледный, Ибо? Я так паршиво выгляжу? Сяо Чжань думает, что говорит это вслух, но на деле — хрипит, и Ибо наклоняется к нему ближе, еще ближе, а вот и искривленное в страхе лицо Чжочэна возникает рядом. — Надо уходить, — тот дергает Ибо за локоть, но получает жёсткий отпор, и Сяо Чжань только кивает. Прощай, Ибо, думает он, держись Чжочэна и во всем ему доверяй, он поможет тебе. — Уходи. И Ибо уводи с собой, — это все, на что его хватает, потому что в следующий момент вместо слов изо рта выливается уже только кровь, и Сяо Чжань почти захлебывается ею, и слышит будто бы сквозь вату, как протестует, как зло и возмущенно кричит и воет Ибо, которого пытается оттащить, перехватив поперек груди, Чжочэн. Но Высший не сдается, выпутывается, агрессивно и больно впиваясь в его руки зубами, и снова прилипает к Сяо Чжаню, и Чжочэн дрожащим голосом говорит: — Ибо…у него дыра в груди, Ибо. Ему уже не помочь, но мы еще можем помочь себе. — Я вижу, вижу, — торопливо шепчет он, а потом наклоняется совсем близко, лбом утыкаясь в лоб Сяо Чжаня и говорит ему, — дотронься до меня. И тут же сам спешно берет его за безвольные, ослабшие запястья, укладывая раскрытые ладони на свою голову, накрывает волосами пальцы. И Сяо Чжань не видит, как красиво окрашиваются кисти его рук в сине-серебристый, как мерцает миллионами мелких-мелких звезд его кожа, вспыхивая холодным голубым, серым, и стальным цветами, а затем снова возвращает свой нормальный цвет. Дыра в груди затягивается, оставляя после себя лишь рваную одежду и плотные следы крови, дыхание восстанавливается, а к лицу приливает кровь. — Так значит, это не легенды, — Чжочэн присаживается рядом с Ибо, облизывает палец и подносит его к носу Сяо Чжаня, проверяя дыхание, — ты можешь исцелять людей… — Один раз, — кидает на него быстрый взгляд Ибо и бережно подкладывает ладонь под голову Сяо Чжаня, с любовью наблюдая за тем, как к тому возвращается жизнь: как трепещут его ресницы, как губы приобретают здоровый, темно-розовый цвет, — я могу сделать это только один раз за всю свою жизнь. Этот дар работает лишь единожды. Зима наступает тихо, хотя ее приход чувствуется задолго — пыли в воздухе становится ощутимо меньше, небо чище и воздух почти прозрачный, почти как в детстве в Чунцине, когда ты выходишь в особо зябкий день на улицу, и лицо обдает восхитительной и долгожданной свежестью декабрьского утра. Солнце встает поздно, а по дому растекаются ароматы местной кухни и терпкого зеленого чая. Сяо Чжань медлит, прежде чем застегнуть на себе бронежилет, новенький, прямиком из свежей партии, привезенной с запада. Он проверяет застежки — нравится, надежные. И переводит взгляд на стоящего рядом Ибо, уже полностью облаченного в свою амуницию — два ножа на поясе, один на ремешке на голени, жилет, кожаные штаны, и капсула с цианистым калием в медальоне на шее. Он проводит пятерней по темным, коротко остриженным волосам, и надевает черную бейсболку. — Готов? — Да. Сколько в этот раз? — Две сотни, не меньше, — Ибо хмыкает в ответ, тут же начиная в уме подсчет гонорара за каждую тушу, если им, конечно, удастся управиться в этот раз и все пройдет без сучка и задоринки. Деньги — это хорошо. Ибо их любит, и считать умеет, научился за все это время. Сяо Чжань какое-то время смотрит на него с гордостью, а потом подхватывает свою винтовку и идет к двери. — Заработаем состояние, отойду от дел и выкуплю чертовы золотые источники, — обещает он Ибо, — деньги будут течь, а я буду пить настоящий кофе по утрам и жевать виноград. И делать примерно ни-хре-на. Ибо криво усмехается, уголок его рта дергается и он подталкивает Сяо Чжаня к выходу, абсолютно, совершенно, ни на сотую долю не веря его словам — тот не сможет, не оставит дело своей жизни примерно ни-ког-да.