Переселение душ

      У костра было тихо. Забавно, раньше философские диспуты или заумные речи Дуго раздражали Германа, теперь же их не хватало едва ли не больше, чем самого старика. Наверно, потому что эти речи въелись в память как самая суть старого Пилигрима. Остальные, должно быть, испытывали схожие чувства, так как установившееся молчание нарушал разве что Густав — тому все невысказанные табу были нипочём. Он и высказанные-то редко замечал, что уж там. Однако сейчас, когда Великан сосредоточенно освежовывал пойманного зверя (название его никто не знал, но Герда уверила всех, что его мясо не ядовито), его вмешательства в новые правила отряда можно было не опасаться.       Однако воцарившееся молчание никак нельзя было назвать тягостным. Напротив, казалось, что собравшиеся здесь знают друг друга слишком хорошо и попросту не нуждаются в словах. Среди Ветродувов он мог припомнить человека три, с которыми мог бы вот так же молча сидеть и думать о своём, не получая при этом едкий взглядов или колких замечаний; причём двое из них были уже мертвы. А ведь это были люди, среди которых он провёл всю жизнь. Франца же он встретил какой-то месяц назад, Герду — и того позже. И все же они стали ближе, роднее, чем — Германа самого передёрнуло от этого открытия, — чем даже была Альба.       Он усмехнулся собственным мыслям, и тут же почувствовал на себе заинтересованный взгляд Герды, гадающей, что же его так рассмешило. Нарушать молчание не хотелось, но, увы, Герман не обладал даром Корна, хотя очень об этом жалел — здорово, наверно, было бы общаться мысленно, можно спланировать атаку так, что бы враг тебя не услышал, или пофлиртовать, или… Вариантов была масса, но все они, увы, не про его честь.       — Я тут подумал, если А-излучение выбивает из памяти знатные куски, не могли ли мы все попасть под его действие раньше? Ангелы ведь выбрались из своей пещеры уже лет десять назад, и кто знает, когда они получили доступ к спутникам и не проводились ли испытаний где-нибудь рядом с Франкфуртом.       — С чего ты решил, что мы попадали под излучение, — теперь уже Франц отвлёкся от собственных мыслей и с недоумением уставился на следопыта. — После него нет ярко выраженных симптомов, следы воздействия можно обнаружить только специальным оборудованием, так что доказать подобное было бы невозможно. А что, у тебя были в последнее время провалы в памяти в несколько часов?       — Нет, — уверенно отозвался Герман. — По крайней мере, таких, о которых бы я помнил, не было, а когда торчишь на территории враждебного клана, за временем приходится следить тщательно. Я просто подумал… — Герман вдруг отчётливо понял, насколько глупо прозвучит то, что он хочет сказать, особенно с таким неумелым вступлением. «Знаете, ребята, может, нас шарахнуло этой штукой, и мы забыли, что встречались раньше?» Бред! Он на месте спутников непременно рассмеялся бы и постарался найти колкость поядовитее. Так что вместо продолжения следопыт лишь пожал плечами. — Ну, мало ли.       Герда посмотрела на него с недоверием, да и Франца такой поворот явно удивил. За время путешествия все поняли, что если следопыт открыл рот, то дальше последует или очередная глупая шуточка, или дельное замечание. Отсутствие и того и другого само по себе подразумевало недосказанность, но шутить не хотелось, а говорить серьёзно тем более.       Герман уже и сам пожалел, что начал этот разговор — в прежде уютном молчании появилось напряжение, которое нужно было как-то занять.       — Знаете, среди Лиственников в основном выходцы из Азии, — роль заземлителя, или как там Багажники называют ту штуку, что стряхивает лишнее напряжение с электросети, решил взять на себя Франц, — пока мы гостили у них, местные много говорили о своих религиях. Большинство из них зародилось задолго до Последней войны…       — Вот уж религиями я сыт по горло! — запротестовал Герман. — Тебе что, лавры Дуго с его верой хоть во что-нибудь покоя не дают? Вон, Меганики верили, жевала их раздери, и что из этого вышло, причём и для окружающих, и для них самих?!       — Не волнуйся, проповедовать я не собираюсь, — усмехнулся Госпитальер. — Просто мысли вслух. Так вот, в некоторых из этих религий верили, что после смерти душа не умирает, а рождается в новом теле. Если ты жил правильно, твоя следующая жизнь будет лучше, если грешил — хуже… И так постоянно, одна жизнь за другой. Вот я и думал — а если они правы? Кем бы мы могли быть в прошлых жизнях? Может, мы уже встречались, будучи другими людьми, в другое время и в другом месте?       На последних словах Герман едва не подскочил. И ведь сумел же, гад, сказать так, что даже особого желания смеяться не возникло. Интересно, это Францу сейчас к слову пришлось, или мальчишку занимают те же мысли?       — Это сколько же мы нагрешили, что нам досталась такая поганая жизнь? — отозвался он.       — Все нагрешили, — возразила Герда. — Ведь согласно этой концепции мы, как и большинство живущих, жили и во времена Последней войны, и наверняка участвовали в ней. В ней тогда все участвовали, хотели они того или нет.       — Не обязательно, — возразил Франц. — Если я правильно понял, между перерождениями может проходить достаточно большой промежуток времени, так что мы могли и не жить в то время, а что до поганой жизни… Не думаю, что, родись мы в Тёмные века вне убежищ, она казалась бы намного лучше.       Тут уж было не поспорить. Если брать эпоху после Последней войны, то им и впрямь досталось ещё не самый поганый период.       — Ты, я погляжу, уже рассматриваешь эту белиберду как науку? — не смог удержаться Герман. Он-то прекрасно помнил, как мальчишка во Франкфурте кичился торжеством науки над предрассудками и доказывал всем, что привидений не существует.       — Что? — не понял парень, и тут же стушевался: — В смысле, нет, конечно! Просто подумал, забавно было бы пофантазировать, кем мы могли быть в прошлых жизнях. Чисто теоретически, конечно…       — Не знаю, кем бы был Герман, но не сомневаюсь, что в той жизни он тоже не любил людей, — вступила в игру Франца Герда.       — Это ещё почему? — следопыт поднял бровь.       — Потому что в этой жизни люди не любят тебя. Закон равновесия.       — Ну-ну… — усмехнулся Герман. — И чем же я занимался? Убивал людей за деньги?       — Зачем? — не понял Франц.       — Ну как же? Может, какой-нибудь староста хотел избавиться от соперника, но так, чтобы родственники не подумали на него, или сам потенциальный убийца против жертвы как ревун против тигроволка. Логично, что он кого-то наймёт, — забавно, прежде Герман никогда не задумывался о подобном, но сейчас рассуждения казались вполне правдоподобными.       — Дикость! — скривился Госпитальер. — Я ещё могу понять убийство ради самозащиты или защиты других. Не одобряю, уж простите, но понимаю. Но ради денег… Неужели в прошлом и впрямь были такие люди? Если так, и если ты и действительно был одним из них, сомневаюсь, что мы могли встречаться…       — Но если встречались, не сомневаюсь, что ты и там наврал мне с три короба и прикидывался кем-то другим.       Мальчишка вновь насупился.       — Ты мне собираешься это всю жизнь припоминать?       — Нет, только пока не дойдём до Бранденберга, дальше наши дорожки расходятся, так что припоминать будет некому, — при этих словах начавшее было подниматься настроение Германа резко ухнуло вниз. Расставаться с Гердой и Францем было сродни вырыванию части себя, но Герман упрямо напоминал себе, что так будет лучше — люди, к которым он привязывается, живут недолго…       Франц уставился на огонь, и отвечать на очередной выпад не спешил, так что грозивший завершиться разговор вновь подхватила Герда.       — Деталей нам знать не дано, но мне кажется, что ты, Франц, был бы тем, кем являешься здесь и сейчас.       — Мальчишкой с талантом влипать в неприятности и втягивать в них других? — поинтересовался Герман.       Герда пропустила замечание следопыта мимо ушей — она подняла глаза и старательно подбирала слово.       — Целителем, — наконец заявила она.       Герман вздрогнул. В этом обозначении было куда больше, чем врачеватель или Госпитальер, хотя следопыт хоть убейте не смог бы объяснить, чем оно так уж отличается от последних.       — Как и любой Госпитальер, — парировал Франц.       — Не скажи, — возразила Герда. — Я прошла почти всю Германию и даже некоторые территории, раньше принадлежавшие другим странам, и встречала достаточно членов вашего ордена, чтобы сказать — настоящие Госпитальеры, ставящие жизнь превыше всего, встречаются редко. Для одних их помощь — предмет торга, для других — возможность оказывать давление, и я сейчас не только о праве пресекать межклановые войны. И многие, очень многие считают себя выше прочих, даже Пилигримов.       Ну, Герман уж никак не мог сказать, что их спутник лишён всех выше перечисленных черт — давление он оказывать пытался, пусть и не слишком успешно, да и с самомнением у Франца всё было в порядке. То есть, по меркам Госпитальера: оно высокое и идеалистически-бескомпромиссное. Впрочем, Герману и сравнивать было особо не с чем — прочие Госпитальеры, которых ему доводилось встречать, были профессионалами и не отвлекались на бесполезную болтовню с пациентами или случайными проходимцами. Они действовали слаженно и уверенно, почти как Меганики… От последнего сравнения Германа передёрнуло, и он поспешил напомнить себе, что Госпитальеры, в отличие от этих грёбаных киборгов-фанатиков, спасали жизни. И всё же, так ли уж неправа Герда?..       Франц от слов Пилигрима нахохлился и собирался возразить, но Герда опередила его.       — Скажи, ты, именно ты, будь у тебя такие полномочия, смог бы оставить целый клан умирать от жёлтой лихорадки лишь за то, что человек из этого клана несколько лет назад случайно убил твоего собрата, или не смог помочь ему, если тот попал в беду?       Франц долго смотрел на огонь.       — Нет, — обречённо выдавил он. — Я знаю, лорд Комендант говорил нам, что это необходимо ради поддержания порядка. Госпитальеров слишком мало, и мы должны заставлять людей считаться с нами, но… Это всё равно не повод оставлять сотни людей без помощи из-за глупости или ошибки одного. Они ведь ни в чём не виноваты… — парень тряхнул головой и улыбнулся. — Ладно, договорились, целитель. Будем считать, что я исцелял тех, кого он, — Франц кивнул на Германа, — не добил. А ещё я просто обязан был быть волшебником!       Герман рассмеялся:       — Окстись, парень, разве твоя любимая наука не утверждает, что волшебников не существует?       — Как и переселения душ, — парировал Госпитальер, — но мы же фантазируем на тему, так почему бы и нет? В конце концов, я здесь единственный не универсал, должна же быть в мире справедливость!       — Ну, допустим, не единственный, — Герман бросил красноречивый взгляд на Густава. — Сложно представить Чёрного Принца универсалом. Разве что его талант находить жратву где угодно.       Франц тоже задумчиво уставился на великана и валяющиеся у его ног освежёванные тушки.       — Ты точно уверен, что он не универсал?       Заслышав общий хохот, Густов оторвался от своего занятия и озадаченно уставился на спутников.       — Э, вы чего это?       Невинный, казалось бы, вопрос, вызвал очередной приступ хохота, так что даже такой тугодум, как Густов понял, что смеются над ним, и недовольно насупился. Впрочем, остаться голодными все равно никому не грозило — великан просто не умел держать обиду долго.       — А ты? — Франц обернулся к Герде. — Кем бы могла быть ты?       Тут уже пришла очередь Пилигрима задумчиво глядеть в огонь.       — Не знаю, — призналась она. — Но, думаю, в основе своей тоже тем же, кем и теперь — искательницей. Это суть всех Пилигримов — искать правду и нести её людям.       — Так уж и всех? — поинтересовался Герман. — Как суть всех Госпитальеров спасать жизни человеческие?       Герда бросила на него уничтожающий взгляд, но, помедлив, даже усмехнулась.       — Может, ты и прав. Но тем, кто избрал для себя жизнь Пилигрима приходиться куда тяжелее, и отбор в наши ряды строже.       — Мы бы его, конечно, не прошли, — заметил Франц, которому замечание Германа напомнило недавние слова самой Герды о его ордене и то, что он собирался на неё обидеться.       — Ты — точно нет, — не моргнув отозвалась Пилигрим, — но это даже к лучшему, каждый хорош на своём месте.       — А я?       Герман уже предвкушал словесную перепалку и взаимные остроты, но Герда, к его удивлению, ответила совершенно серьёзно:       — А ты своё ещё не нашёл, так что всё может быть, дорогой мой. Всё может быть.       Герман мог бы ответить, что его место с его кланом, только это было лишь полуправдой. Он никогда не задерживался в родном клане надолго, почти ни с кем не сближался. Так велика ли разница, будет он пропадать по несколько недель на территориях других кланов, скрываясь от местных охотников, или в пустошах между городами, уходя от диких зверей. Да и самыми смертоносными существами, которые встречались им в этом путешествии, оказались люди. К тому же, Пилигримы тесно связаны друг с другом и с Госпитальерами, а значит, и прощаться со спутниками навсегда не придётся. Кто знает, куда судьба и долг занесут тебя в следующий раз, и, может, видеться с ними предстоит куда чаще, чем он думал? Тем более что баз Госпитальеров за последние дни резко поубавилось. Или его в первом же переходе разорвёт очередной речной монстр…       Герман скинул наваждение. Конечно же, нет! Он не рождён для такой бродяжьей жизни, он — дитя города. Да и Густова нужно вернуть домой, иначе Майка сама пуститься за ними в погоню и семь шкур сдерёт, а то и больше. Она может!       И всё же… До Бранденберга путь неблизкий, кто знает, как оно всё обернётся.