Бывало и хуже

Таверна на краю Мультивселенной — лучшее место для того, чтобы умереть. Хотя бы потому, что умереть здесь чертовски сложно — если использовать, конечно, бильярдный кий и дротики для дартса строго по назначению. Гекапу ощущает кожей, ощущает всем своим существом, как та её копия, что осталась на вечеринке с пиццей, — кричит до хрипоты, растворяясь в воздухе, сгорая заживо на невидимом огне; как остальные копии, что прятались призраками в разуме, готовые выскочить, точно карты из колоды, — молчаливо гаснут, превращаясь в прозрачное ничто. Внутри полощется противная, серая, абсолютная пустота. Так бывает, когда то, из чего ты состоишь, — прекращает существовать в принципе. Гекапу лениво проходит к барной стойке и берёт ещё пинту пива. Её взгляд невольно падает на то место, где растаял недавно свежий портал, и по губам проскальзывает усмешка. Интересно, Марко и вправду решил, что она — умрёт? Повёлся на дешёвую масочку героя, что приносит себя в жертву легко и без колебаний, с этакой красивой насмешливой фразой, которую будут вспоминать потом со слезами на его похоронах?.. Дурачок. Гекапу ласково обнимает рукой принесённую кружку, чувствуя ладонью влажную прохладу стекла. Сдержанно благодарит бармена — и намерена уже отправиться обратно, на своё место, когда резко распахивается дверь. Фигура, очерченная грязным светом, кажется смутно, настораживающе знакомой. Впрочем, внезапные встречи — не редкость здесь. Гекапу гадает пару минут, не обозналась ли — чёрт их разберёт, этих похожих друг на друга ползучих гадов; но визитёр проходит к барной стойке, и её мигом обдаёт заносчивым ароматом какого-то пафосного парфюма да льдистым холодом его голоса: — Шампанского, пожалуйста, — и он называет марку, до которой в меню едва ли доходил кто-то из тех, кто склонен хоть иногда поглядывать на цену. Гекапу бросает сомневаться ещё до того, как замечает под его серым плащом — хмурую черноту костюма, да свежий шрам, пересёкший наискось средний палец одной из рук. — Отмечаете что-то? — звонко спрашивает она. Он поворачивает голову. Щурится. Узнаёт быстро — и выражением лица не меняется совсем, но во взгляде бледным бликом мелькает искра. Гекапу смеётся хрипло: — Сюрпри-и-и-з! — и патетически вскидывает кружку. Он отвечает едва заметным изгибом уголков губ. Улыбка, в его исполнении. Вероятно. Гекапу не знает пока что. Шампанское ему подносят вовремя — ровно для того, чтобы он ответил тем же жестом; сливаются в вызывающем звоне тонкое изящное стекло — и толстое, грубоватое. Он манерно делает короткий глоток, вздымая со дна бокала стаю взбудораженных пузырьков, прежде чем произнести: — Отмечаю. Полчаса назад я наконец оказался прав. — Понимаю. Полчаса назад я должна была умереть. Гекапу не манерничает, опустошая залпом половину кружки; пиво приятно струится по горлу, обжигая холодом. Туда, в пустоту? — И как ощущения? — вежливо интересуется он. — Бывало и хуже. Гекапу вскидывает брови, почти что стреляет глазами. Есть в этом какой-то вызывающий, звенящий абсурд — вот так, сидя на неудобно высоком стуле у барной стойки, сжимая в руках ледяно холодную кружку, — едва ли не флиртовать с тем, кто недавно был одной из главных угроз для твоего мира. Мира, которого больше нет; и такого, каким он был раньше, — никогда и не будет. И он это понимает прекрасно — иначе не сидел бы сейчас рядом, не звенел бы вычурно тонким стеклом о её заурядную кружку, не играл бы на губах недоулыбкой. — Кстати, у меня тут есть столик, очень милый, прямо у грани небытия. Не хотите со мной? — Не откажусь, — прохладно роняет он, по-прежнему не меняясь в лице. Гекапу знает, что он идёт за ней, когда уверенно, ни разу не обернувшись, прокладывает путь обратно сквозь нервную полупьяную толпу. Они садятся друг напротив друга, и не сказав ни слова — опять, ритуально как-то и необъяснимо, соприкасают со стеклянным звоном кружку и бокал. Он отпивает ещё шампанского, и чуть помедлив, скидывает с плеч плащ, окончательно обнажая костюм — чёрный, сдержанный, адвокатский. Что-то смутно ноет и сжимается в груди у Гекапу, когда её взгляд ухает вниз, по лацкану пиджака из дорогой ткани. Но она тут же напоминает себе: Мьюни больше нет — и всё вот это, остальное, теперь не имеет значения. Внутри полощется противная, серая, абсолютная пустота. Гекапу уверена, что сможет к ней привыкнуть.