Любовь моя всегда выходила мне боком, Занозой под ноготь: жить мешает, да больно вытащить
Туманное, холодное утро. Так всегда осенью. Инженер-то уж знает: эта осень, кажется, моросит у него внутри вместо крови. Сколько букетов оказывалось в мусорном ведре, а сколько еще рассыпалось, топталось чужими ботинками на улицах, на сыром асфальте... Тогда казалось, что вместе с букетами ударяется сердце. Сегодня на нем уже достаточно ссадин и ран, успевай только заклеивать, а ведь оно отчаянно трепещет, хочет жить.Я жду, когда загорится красный на пешеходном, И никогда не шагаю — жалко водителей.
Забитые автобусы, гудят машины, по улицам снуют вечно занятые люди. Их много. Инженер ищет в них только одну спину, в сизом кителе. И печально-задумчивый взгляд. А его нет. Нет. Может, это больной разум? Может, и нет никакого полковника Жилина? Инженер закрывает лицо руками, покрытыми химическими ожогами, и перешагивает через бордюр и идет без разбора. В голове шум. В истерике сигналит машина, за ворот дергает чужая рука. Инженер не слышит, как ему кричат, какой он идиот и вообще, что ему, жить надоело. Он сгибается пополам. Кашель царапает горло. В ладонях он снова найдет бордовый цветок гвоздики.Сколько раз клялся себе и стенам не быть тяжестью, Якорем не цепляться за руки людей.
Инженер помнит каждого, кто смеялся ему в лицо. И всегда после такого он зарекался смотреть на кого-либо как на спасительную соломинку. И вот опять. Зачем Жилин появился в его жизни. Нет, я ему не нужен, дай ему жить спокойно, не мешай, не лезь, ты не заслужил, кто ты и кто он. И пытался бросить, как зависимость какую. А он возвращается, мелькает на краешке сознания где-то во снах и не оставляет в покое.Врачи напишут мне в карточке «неврастеник», Лечение: медикаменты и физический труд. А я, тонущий в иле, молча смотрел вокруг...
Инженер стоит в ванной, опираясь в холодную раковину. Гудит кран. Зеркало перед ним давно уже разбито, но он не боится в него смотреть. Бледный, с запавшими глазами. Но уж лучше так, чем не чувствовать абсолютно ничего. Какой толк тогда: жить не живя. Врачи настойчиво предлагают операцию, Инженер молча встает и уходит. Он просто хочет, чтоб его любили... Любовь моя всегда выходила мне боком, Ножом, подставленным к горлу: еще не больно, но страшно выдохнуть Жилин просыпается рывком и задыхается в приступе кашля. Ему снова приснился тот роковой вечер, когда глаза прочитали в письме от единственной любви о предательстве. Так сухо и жестоко, мол, ты же знал, что все так обернется, что всегда найдется человек лучше тебя, ты же не дурак. Да, Жилин не дурак, а так хочется иногда побыть дураком и снова без страха броситься в чувства. А только одергивает себя: не нужно этого больше, шрамов достаточно. Это беспомощность новорожденного, Это табличка «нет выхода» Выпал. Полковник впервые за долгое время на больничном. Светлая, тихая палата. Он здесь один. Только монотонный писк кардиографа составляет компанию и настойчиво погружает в сон. Человек, который привык прибегать на помощь другим, сейчас сам балансирует на тонком стебельке между жизнью и смертью. Все считают ромашки такими нежными, безобидными цветами. Все ложь. Мелкие белые лепестки остаются на бордово-синих губах. Коллеги редко приходят к нему. И каждый раз одно и то же: они и не стремятся понять Жилина, они просто качают головой и поддакивают врачам, которые уже примеряются над ним со скальпелем, как бы избавиться от болезни. Сто шагов по болоту: необходима осторожность линий, Но оступаюсь и падаю в воду Жилин так редко бывает в сознании. В моменты бодрствования он отказывается подписывать бумаги врачей и почти все время проводит у окна, наблюдая за играми дождя. Привык к своему цветку, привык видеть во снах чуть смугловатое, доброе лицо, большие очки, привык искать среди прохожих внизу знакомую походку. Жилин сам усугубляет себе болезнь. Он сушит каждую упавшую с губ ромашку в книгах, рядом с фотографиями Инженера. Он не хочет, чтобы кто-то вмешивался в его это своеобразное, смертельное счастье. Он всего лишь хочет, чтоб его любили... Полковник доводит себя до крайне опасного состояния, которое уже не остается без внимания региональных каналов. Вечерний сериал прерывается экстренным выпуском новостей. Сердце Инженера испуганно вздрагивает, когда на улице кричит-разрывается сигнализация машины скорой помощи. Из рук выпадает чашка, разбивается о пол, чай обжигает ноги, но Инженер игнорирует эту боль. Это ерунда по сравнению с тем, как заболел и сжался цветок гвоздики внутри. Дверь больницы распахивается. Инженер врывается ветром, не видя никого и ничего перед собой, расталкивая врачей, которые упрямо говорят, что ему сюда нельзя. Нет, именно сейчас и именно ему просто необходимо быть здесь. Секундная стрелка действует на нервы. Успокойся, не дергайся, и без тебя знаю, что времени мало! Только бы успеть. Страх ставит подножки, цепляется за рукава. Но любовь несется впереди как путеводная звезда. Вот и ты. На тебя страшно смотреть, ты только дыши, пожалуйста, слышишь. Ты должен выжить, ты сильнее своей болезни. Нашей болезни. Инженер падает на колени перед постелью, кладет голову на грудь Жилина. Сердце бьется с перебоями, с короткими замыканиями. Нет, ты не умрешь. Инженер хватается за недвижимые тяжелые руки полковника, такие прохладные, такие белые... как лепестки ромашек. Букет ромашек уже стоит на подоконнике - сам собрал? Инженер с яростью открывает окно и выбрасывает злосчастный веник вниз. На глазах слезы. Пожалуйста. Кашель мечется эхом в палате. Но багровых клочьев больше нет... Кардиограф бешено пищит. Жилин распахивает глаза, это его первый вдох чистого воздуха без боли, без судорог, без мучений. Только потому что он здесь, его Инженер. Спас жизнь тому, кто сам привык спасать жизни. На одеяло капают горячие живые слезы. Инженер припадает к груди полковника, заключая его в объятия. А я верил, верил! Жилин осторожно тянется и прижимает его к себе... и с каждой секундой все сильнее, все крепче, и к горлу подкатывает комок. Я здесь, я тебя люблю.