verzaubert

1

      Голоса. Запахи. Слишком много движений, венозных систем, крови. Он не помнит, когда в последний раз приходилось использовать столько рецепторов одновременно, и сколько нужно глушить чувств, чтоб голова не пошла кругом, и работа мозговых полушарий не сошла с орбиты. Чувствует себя метеоритом в бесконечном потоке кольца Сатурна. Никуда не улететь: ни вверх, ни вниз, ни влево, ни вправо, закрыты все возможные диагонали. Сила притяжения сильнее, космос чересчур огромен, вселенная не перестаёт растягиваться и сжиматься в хаотичном порядке, соблюдая анархию, как из абсолютно чёрной и всепоглощающей дыры. А другие куски космического мусора — они чужие, неподходящие, ненужные, инородные, непонятные, с ним ничем не связанные. Или же наоборот: он с ними? Кто здесь более ненужный? Кого должно засосать в бесконечное [ничего]?       В окружении звёзд, ярких порождений хаоса и бесконечных химических реакций, чувствует себя, как солдат на минном поле, о которых читал в нескончаемых книгах — ими завалена его слишком огромная для его жалко маленьких размеров и слишком тёмная даже для него комната. То помещение, где ждёт литературное месиво, потерянные или мёртвые герои и одиночество — его космос, перпендикулярная этой вселенная. Там не было ни одного химического центра, кроме него, хотя он даже не уверен, возможны ли хоть какие-то реакции в его теле.       Он Иной. Он не очередная белая точка над головой миллиарда-другого, живущего эту жизнь в этой бесконечности, которая придумана невесть кем и невесть на что. Он не появляется из гигантской вспышки и не взрывается сверхновой. В нём ничего не сталкивается. Просто был рождён, и теперь (как и всегда) не знает, что с собой делать, и есть ли смысл делать хоть что-то.       Рин поправляет шляпу и сосредотачивает все ощущения на её материале. Вслушивается в краткий шорох, который слышен, когда он проводит по полям пальцами, спрятанными в перчатки. Остальное размывается, словно накладывается блюр.       В чужие лица не всматривается, не хочет видеть в принципе. Как-то мельком ловит чьи-то ярко-красные губы, потом седую щетину, серый старый шарф, закрывающий мощную грубую шею, красные щёки и нос с веснушками, чей-то одеколон с тошнотворно сладкими нотками. От слишком большого количества информации болит голова. Старается сосредоточиться на голосе матери, которая что-то бурно обсуждает с отцом. Почему-то не может понять ни слова.       Боится поднимать глаза. Потому что там чужие взгляды, огоньки, искры, тьма, зеркала, в которых он не виден. Потому что в серых небесах, средь таких же серых плюшевых облаков светит Солнце — огромный яркий химический центр их галактики, жизни на этой планете, их смерти. Рин боится поднять на него глаза, потому что мать всегда говорила, что оно выжжет их. Потому что отец твердил, что таких плохих мальчиков, как он, выводят без одежды на улицу и сжигают. Его семья — его собственная инквизиция, а он — ведьма, которой до́лжно скрываться среди простого люда. Рин старается быть хорошим и пока не видит во снах свою смерть в пламени. Он вообще не видит снов — ночью в голове чёрное и бесконечное [ничего]. Его это устраивает и успокаивает.       Сегодня Токио сер и пасмурнен — по часам моросит или льёт дождь. Он не может сказать, был ли город таким вчера, позавчера, месяц назад. Окна дома постоянно зашторены, двери закрыты на два замка, чтоб наверняка. Единственные маршруты: с этажа на этаж, из помещения в помещение, где пыхтит единственная служанка и ругаются отец и мать. Остальные родственники и прислуга покинули гнездо, будто бы они не подбитые перепёлки, а гордые аисты. Мать называет их глупцами и плачет. Отец зовёт их трусами и бьёт посуду и семейные реликвии — зачем они, если семьи нет?       Так вот, служанка. Проданная собственными родителями мусумэ [1] четырнадцати лет. Единственная, с кем Рин водил, вроде как, что называют “дружбой”. Подруга таскала из кухни орехи и фрукты, часто засушенные и скукоженные, а потом передавала ему, когда приходила убраться в комнате. В рукаве её кимоно всегда была какая-то вкусность, в голове — наплевательство на мелкие запреты и его режим питания.       — Смотри, — говорила она, достав горсть изюма, — как трупики!       — Трупики? — Рин никогда не понимал её ассоциативных цепочек.       — Да! Когда вампиры кровь высасывают, люди выглядят, как изюминки! — забыв о ведре с почерневшей водой и тряпке, мусумэ садилась рядом с ним у кровати. — Сначала бледнеют, а потом чернеют и скукоживаются. А ещё очень сильно худеют. Единственное, что полезно в вампирах — они помогают похудеть. Хочу, чтоб меня укусил вампир.       Рин вздыхал, закрывал книгу, лежащую на коленях, и тёр переносицу. Её рассуждения порой были по-детски нелепыми, глупыми, но такими родными и успокаивающими. “Забавная”.       — Тебе не нужно худеть, — отвечал он и щипал её за щёку, похожую на щёку хомяка. Она возмущалась, смущалась и отворачивала лицо.       — Не ври! Меня смущает твоя ложь! — эта девчонка зачем-то закрывала уши, когда находилась в смущении. Возможно потому, что они у неё краснели.       — Но я не вру, — он слабо улыбался и наклонял голову набок в своей привычной манере. — Тебе правда не стоит худеть, у тебя здоровое женское тело.       — Даже если у меня есть бока и щёки, и повариха зовёт меня толстухой? — она всё же поворачивалась к нему и делала губы бантиком — знак того, что она очень заинтересована в ответе.       — Повариха — старуха, страдающая маразмом, — заметно раздражённо цокал Рин. — Бока и щёки есть у всех.       — И у тебя.       — И у меня тоже.       Мусумэ хмыкала, довольная ответом, и спокойно усаживалась удобнее, прикрыв глаза длинными, закрученными вверх, как у куколки, ресницами.       — Откуда ты знаешь, как выглядят люди, у которых выпил кровь вампир? — Рин кинул взгляд на обложку книги, которую он до этого читал. В золотой рамке на готическом, узорчатом, чёрном фоне скрючился Дракула.       — Моя сестра так умерла, — он резко повернул голову обратно к девочке, со странной улыбкой смотревшей в стену. — Поэтому я приехала сюда вместо неё. Ненавижу.       — Вампиров?       — Вампиров. И родителей. И этот дом. Всех ненавижу, — она вздыхала, вставала, подходила к ведру и брала его в руку, во вторую клала тряпку. — Только тебя люблю, юный господин, — посмотрев на него через плечо, ожидала реакцию. Рин лишь усмехался и отводил взгляд.       — Иначе не делилась бы изюмом.       — Я очень люблю изюм, так что да, ты счастливчик, — девчонка разворачивалась к чуть приоткрытой двери, — мне ещё нужно ванную вымыть, не грусти один!       И она уходила, не дожидаясь ответа. Рин его никогда и не давал — не видел смысла в прощании.       Мусумэ звали Нобуко [2]. И сегодня он впервые с ней попрощался, потому что больше не увидит её живого, улыбающегося лица. Потому что оно скукожится, как изюм, а он даже не услышит её писка, крика или приглушённого “так ты тоже тварь, Рин?”       Площади и проспекты сменяются-сливаются в одну каменную дорогу, не очень узкую, но и не широкую: по ней вполне может проехать повозка, но тогда места для прохожего не останется. Поэтому по ней только прогуливаются и бегают по своим очень важным делам. Рин рассматривает кажущиеся бесконечными стены домов сплошного цвета. Ближе к земле противные разводы грязи, мох и ощутимый запах сырости, бьющий в нос. В углублениях на дороге скопилась дождевая вода, за которой не видно кирпичных камней — только отражение серого неба, крыш домов и традиционной лавки с сувенирами и оберегами. Между жилыми домами и открытой витриной есть пробелы, по которым расселись коты. Круглые глаза отражают дневной свет и светятся белым в неестественно смотрящемся мраке.       Внезапно мать поворачивает голову в ту же сторону и шипит на кота так, словно она сама — злобная, страдающая от бешенства кошка, и этот наглец ступил на её территорию и сейчас останется с пустыми глазницами. В ответ кот вскакивает на ноги, выгибается в спине подковой и шипит в разы тише. Брысь — и он бежит, чуть не разбившись о стену, на параллельную площадь.       — Малыш, — мать называет так всех, от кого ей что-то нужно, — я тебя зову, а ты как в прострацию ушёл.       — Прошу прощения, — натягивает привычную улыбку, на что женщина не обращает никакого внимания. Она вынимает крупную шпильку в форме приоткрытого клюва цапли из копны чёрных волос, и они падают ей на плечо, блестя и сливаясь с рукавом её платья. Почему-то Рин кидает взгляд на её ноги, которые до щиколотки прикрываются плотной чёрной тканью. А обувь неподходяще тяжёлая, массивная. Удивительно, как она не шаркает. Хотя от такой женщины, как его мать, ожидать можно всё, что угодно.       — Пожалуйста, возьми на себя ответственность, — говорит она, держа шпильку пальцами. Рину кажется, что клюв вот-вот закроется, и польётся бесконечное клацанье-цоканье. Что просьба (или указ) матери здесь совсем невпопад.       — Я сделал это ещё когда меня качали в колыбели, — говорит Рин, чересчур наигранно и слащаво посмеиваясь. На самом деле, никто его в колыбели не успел покачать — такие дети, как он, слишком быстро вырастают из пелёнок, а потом зависают в теле первоклассника приходской школы с интеллектом месячной личинки, которая постоянно хочет пожирать. В общем, детство в его случае — не подарок и не лучшее время жизни. Сплошная мутация, что-то вроде атавизма. И даже если бы у него была колыбель, к ней в комплекте давались пара-тройка змей, готовые разорвать на части и проглотить целиком.       Мать смотрит на него краем глаза, уловив лживость на периферии, и ничего не говорит с минуту, смотря перед собой. Рин тоже смотрит в том направлении, но кроме человеческих силуэтов и дороги ему ничего не видно. Пустота наступает ему на пятки. Или же обгоняет — не понять. По крайней мере, сейчас.       В конце концов, она открывает рот.       — Тотобами-сама помогает нам в последний раз, — на лице выражается сплошное смирение, и Рину от этого противно. Он кривится в открытую, но матери, опять же, наплевать. Иногда возникает ощущение, что единственный сын — ничего не значащая фигура в её жизни, а может, вообще клякса на листе биографии. И сейчас выдаётся шанс с корнем вырвать его, ногтями вытягивая маленькие, скрипящие отрывки меж страниц. Рин зачёркивает мысль о смирении и заменяет её на слово “скорбь”. Она скорбит, и явно не по нему, а из-за. Хоронит упущенные возможности, ошибки молодости, результат этих ошибок. Будто бы часть неё отмирает или отмерла уже давно, и только сейчас ей удаётся это показать хоть кому-то, даже если это вызовет лишь отвращение.       Рин останавливается, понимая, что они дошли до окраины города. Дальше — лес Аокигахара, чёрный и сырой, мертвенно тихий и необитаемый. В нём находят пристанище лишь трупы и смертники. Отец свистит знакомому кучеру, и тот подгоняет к ним карету. По цвету она сливается с одеждой. Садятся, и возникает ощущение, что они — это висящие в воздухе лица.       Какое-то время Рин наблюдает пейзаж за окном. частые чёрные, худые и толстые стволы и ветки деревьев, чёрная земля, безжизненно висящие лианы. Не лес, а действительно кладбище. А когда глаз ловит висящую вдалеке человеческую фигуру, и вовсе зашторивает окно, отчего становится совсем темно. Чувствуя себя жуком в спичечном коробке и слушая цокот подкованных копыт, удары колёс о землю и толстые корни, он смотрит на родителей, теперь замолкших, видимо, насовсем. Отец курит трубку с прикрытыми глазами, а мать любовно оглаживает зонт, подаренный той, к кому они направляются.       — Сколько ещё ехать? — ломает тишину Рин, как иссохшую ветвь. Хруст — и сломана пополам.       — Ещё полчаса, — отвечает мать, на что он принимающе вздыхает. Привык, что отец практически никогда с ним не говорит. Возможно, потому, что слишком тошно или энергозатратно. А может, просто не любит пустые разговоры. Выпустив клуб дыма, тот полностью отворачивается к окну, отодвигая занавесь.       Рин решает задать ещё один вопрос, раз уже начал:       — Опишешь мне её? — он не имеет ни малейшего представления о ней. Знает лишь, что благодаря ей он ещё жив, и что остальные из “них” терпят его семейство на уровне “мечтаем оторвать головы, но делать этого пока что не будем”.       Мать реагирует не сразу. Приподняв голову, она глядит на него, сощурившись, лишь уголком глаза — семейная черта. Её губы, накрашенные помадой совсем спелой тёмной вишни (словно Белая Королева из Страны Чудес), сложены в сказочной улыбке. Такой, какой улыбается мудрая и милосердная госпожа. Хотя эта женщина совсем не такая.       — Она очень интересная личность, — Рин слышит это и не сдерживает смешок. База, которую говорят о всех хоть как-то выдающихся личностях. База, которую по отношению к нему никогда не скажут. Задумчиво тронув свои губы, она продолжает: — Умная и сильная — об этом может сказать то, что она добилась такого огромного влияния всего за сорок лет. У большинства на это ушли столетия, как минимум. Она очень умна для своего молодого возраста, я бы сказала, что она кто-то типа вундеркинда. Да, она действительно wonderful. Хотя, может быть это потому, что не у всех ум прибавляется с годами.       — Как у поварихи? — предлагает Рин, на что мать тихо посмеивается.       — Примерно так. Маразм — это страшно. Надеюсь, что твоя матушка такой не станет. Страшной.       Рин не находит, что ответить на это, но и она не ждёт, не прекращая свои скудные описания.       — Она слишком много на себя берёт. У неё постоянно напряжённые плечи, сосредоточенный и твёрдый взгляд. Она сквозит уверенностью. Понимает, что она сильнее, совершеннее. Выше. И что всем нужно постараться прежде, чем её затронуть.       Рин пытается представить такую женщину. У него появляется несколько возможных обличий госпожи Тотобами, но все они недостаточно wonderful. Наверное, потому, что он не понимает значение этого слова глубже словарного.       — Я не знаю её истории, но кажется, словно ей всё безразлично. Какая-то апатия постоянно при ней. Среди вампиров это не редкость, долгая жизнь и не такое сотворит. Но я совсем не понимаю её мотивов. Не понимаю, есть ли они у неё вообще. Ты тоже вряд ли поймёшь.       Рин согласно кивает и ожидает продолжения, но больше мать ничего не произносит. Отец, вероятно, прослушав всё, что сказала его жена, проставляет в своей голове галочки, а потом снова делает вид, будто сидит в глухом вакууме, отдельно от всего. У Рина много вопросов, но ни одного он не задаёт, потому что понимает: всё увидит сам. Так они и доезжают в полной тишине.       Поместье Тотобами находится в особом месте, до которого обычный люд никогда не доходит, потому что просто-напросто не додумывается до такого. Да и само поместье сделано из того же дерева, что тут растёт на каждом шагу — сливается-растворяется в пространстве и тумане. Рина не впечатляют его размеры — не больше собственного поместья, и, скорее всего, так даже удобнее самой хозяйке.       Рин ступает на чужую территорию, отделённую от леса забором по размеру чуть выше его головы, и как из земли, в воздух поднимается рой летучих мышей, поднимая вместе с собой нечеловеческий и неживотный писк. Они толкаются, врезаются подруга в подругу, бьют широкими крыльями, пока не находят нужный порядок и снова не опускаются ближе к земле. Кружась и сужая строй, они начинают приобретать иную форму, пока полностью не превратятся в ту, кто является их настоящим лицом.       — Добро пожаловать, — улыбается им (а именно — ему) молодая девушка, старше Рина максимум на года три. Смотря на неё, понимает, что это точно не госпожа Тотобами. — Меня зовут Маи, и мне приказано встретить важных господ.       — Чудесный вышел танец [3], — то ли шутит, то ли пытается льстить. Маи улыбается в ответ шире, а его не покидает ощущение, что её губы сейчас порвутся.       — Мне ещё нужно тренироваться, — пожимает она плечами. Рин только сейчас замечает, как смешно оттопырены её уши. Правда же, как мышь. — Ну-с, прошу, а любить и жаловать оставьте нам.       Его забавляет её пыл, и идти от этого по единственной дорожке, окружённой то ли газоном, то ли запущенным садом, гораздо приятнее. Они подходят к дому, поднимаются по широким, длинным и высоким ступеням, тоже из дерева, и останавливаются у главного входа. Маи, заправив некоторые пряди коротких волос за уши (зачем — непонятно, на голове и без того гнездо), распахивает их и проходит внутрь. Она отступает в сторону, чтоб пропустить гостей, и Рин поднимает глаза, осматривает потолки, стены и лестницу впереди.       Типичный японский замок что внутри, что снаружи. “Kein wunder [4]”, — единственное, что приходит в голову. Рин не понимает и не помнит, откуда он знает эту фразу, но его эмоции она объясняет отлично.       Они стоят на длинном ковре с изображением Хари-онаго [5], бродящей в прекрасную звёздную ночь по улицам старого Токио. Маленькие домики с разноцветными крышами обрамляют широкую дорогу, освещённую светом луны, по которой рыщет босая девушка в белых одеждах, спадающих с плеч и практически открывающих такие же белые груди. Её чёрные длинные волосы развеваются на ветру и напоминают щупальца осьминога, а кончики локонов загнуты, подобно крюкам. Со своей смертоносной улыбкой она разыскивает очередную жертву.       Рин смотрит на неё какое-то время, на её нарисованное по всем канонам японской живописи лицо. Суженные глаза, аккуратный ровный нос, пухлые губы, уголки которых растянуты к щекам, и чистая белая кожа. Такая чистая, словно и не настоящая. Хотя вся Хари-онаго не настоящая, он ступает как бы за её спину, дальше по дороге, и только потом улыбается. Так глупо, но так спокойно. “Думаю, не сегодня”, — и поднимает глаза. Встречается с чужими тёмными радужками и замирает.       Понимает, что насчёт госпожи Тотобами он только и делал, что ошибался.       — Госпожа Тотобами, — наконец даёт о себе знать его мать, но госпоже нет до неё никакого дела, пока она медленно спускается с лестницы и подходит к Рину практически вплотную.       Несмотря на то, что она ниже, Рину кажется, что взглядом его прижимают к ковру, прямо к щупальцам-волосам пожирательницы красивых мальчиков. Ведь единственное, чем он может похвастаться — лицом вышел. Но госпоже на такое плевать, сразу видно. И не от того, что не привлекают мальчики, а от того, что эти мальчики не могут предложить ей что-нибудь выгодное, стоящее.       Как она оценивающе бродит по его лику, так и он впитывает в память её черты. Берёт по частям, делает лёгкие наброски карандашом и закрепляет их на доске памяти с помощью разноцветных гвоздиков. В углу — её аккуратное ухо, за которое заправлены шелковистые каштановые волосы, посередине — нос, чуть повыше — тёмная, правильно растущая бровь, которую закрывает ровная чёлка. Надо будет спросить фамилию парикмахера или парикмахерши.       Вдруг госпожа отступает назад, поднимаясь на первую ступень, и теперь они практически одного роста. Рин вдыхает воздух и поправляет галстук, Тотобами же переводит взгляд на ожидающую приговора мать. Она кивает приветливо, и та облегчённо, но бесшумно выдыхает.       — Госпожа и господин Обами, — как бы приветствует, и Рин слышит её голос. Он никак не ожидал чего-то подобного этим нотам, но в то же время ничего более не может подойти к этому лицу, манере. — Как всегда пунктуально, — прикрыв глаза, она складывает руки за спиной, выражая уважение и свою серьёзность. “Смотрите же, я пока что не считаю вас отребьем”.       — Благодарю вас, — госпожа Обами чуть кланяется, Тотобами останавливается в двух метрах от них. Подав знак Маи перебиранием пальцев, она наблюдает, как служанка удаляется в восточную часть дома, а после обращается к главе Обами:       — Когда планируете уезжать? — господин Обами приглаживает свои поседевшие местами усы пальцами в белых перчатках. От него пуще несёт одеколоном, отчего Терано хмурится, но замалчивает данную деталь.       — Через три часа, — госпоже не приходится расслаблять лоб, и она опускает голову, дабы посмотреть то на него, то на неё исподлобья. Госпожа Обами, чувствуя незаслуженное давление, отворачивается. Господин Обами игнорирует, но уточняет: — Вам не стоит беспокоиться больше нашего. Кучер уже готов, нам остались кое-какие мелкие дела. После этого мы встретимся с покупателем, получим деньги, полную сумму, и покинем дом, а потом и город.       — Хорошо, — госпожа Тотобами вытягивает шею и наконец расслабляет лицо. Теперь оно не выражает никаких эмоций, и она поворачивается к ним спиной. Господин Обами оскорблённо сжимает губы. — Только учтите, что задержаться хотя бы на полчаса ни я, ни кто-либо ещё не позволит. Я не могу сдерживать общественные бурления вечно. Думаю, так всё предельно ясно?       — Конечно, — господин Обами сдерживает кашель и обливается потом то ли от негодования, то ли от напряжения. “Как же так вышло, что со мной говорит, как с ребёнком, какая-то девчонка? Пусть даже и на три головы выше меня — невозможно, чтоб ко мне относились вот так!” Рину хочется засмеяться, но вместо этого прячет довольную улыбку, делая вид, что рассматривает перила и потолок.       На периферии он улавливает чужой внимательный взгляд и по инерции поворачивает лицо к госпоже Тотобами. Просверлив в нём очередную дыру, — прямо посередине лба! — она хмыкает, и уголок её губ слегка подрагивает, стараясь сложиться в незаметной ухмылке.       — Ровно через три часа с семьи Обами снимаются все обязанности, и часть их состояния переходит в руки Тотобами, — она взмахивает рукой, и входные двери резко открываются, впуская в холл прохладу вместе с ветром, который гасит несколько ближайших свеч. Снова повернувшись к замеревшим господину и госпоже, она смотрит им в лица, надеясь увидеть что-то. Но что-то не находится, и она устало то ли приказывает, то ли просто напоминает: — Выходите из игры.       Старшие Обами уходят по-английски: не прощаются, захлопывая за собой двери. На секунды образуется гнетущая тишина, в которой остались только двое: он да она. Рин не знает, что говорить, и надо ли говорить вообще, поэтому безэмоционально смотрит в пустое пространство перед собой, кусая губы. Единственное, что связывает его с реальностью — поля шляпы, которые он снова гладит пальцами.       Тишину нарушает щелчок пальцев госпожи Тотобами. Погасшие свечи вновь загораются, в помещении становится и тепло, и светло. Рин не решается снять пиджак, теребя то пуговицу посередине, то хватаясь за узел галстука, как висельник, держащийся за верёвку, которая его и убьёт через пару минут или жалких мгновений. Госпожа Тотобами выглядит, как палачица, которой не впервой лишать жизни — даже не так, это её прямая обязанность. Только их церемония личная, своеобразный тет-а-тет. Шумная толпа не допущена до созерцания умерщвления дьявола. Кроме него и её никто не увидит взмах меча правосудия. А оно у Тотобами своё, собственное, особое.       Госпожа делает шаг на скрипучую доску пола — будто бы специально предупреждает, что приближается. Рин поворачивает к ней голову, но не может заглянуть прямо в лицо. Голова чуть опущена, веки накрывают глаза наполовину. Веера ресниц спокойно прячут зрачки и тёмные радужки, в которых, он видит, плещутся искры. Они словно нимфы, принимающие природные ванны у водопада, абсолютно нагие и прекрасные, но скрытые от чужого, человеческого глаза. Но Рин не человек и впервые чувствует себя избранным, а не изгоем.       Она поднимает на него взгляд, медленно моргнув. Так моргают дикие кошки, которые нацеливаются на жертву и мягко ступают к ней, чтоб перегнать и сомкнуть на шее челюсти. Такая, как Тотобами, не будет тереться о ноги и отвечать на “мяукни для меня”. Она постукивает аккуратно подстриженным, как у обычной женщины, ногтем по тыльной стороне второй ладони, держа её в районе нижних рёбер. Заметно вдохнув, произносит в особых интонациях:       — Терано, — имя звучит странно, словно в нём спрятался твёрдый рык. Предупреждение об опасности, которое никто не принял всерьёз. “Тебе сказано не класть мне палец в рот, так ты пытаешься просунуть голову”. Для Рина кажется статным. — Называй меня так.       — Рин, — произносит в ответ и отводит взгляд, снова смотрит перед собой. А потом расслабленно прикрывает глаза. “Я не хочу вас бояться”. — Принадлежность к семье больше неважна, так? — “Хочу думать, что вы не хотите тоже”.       В холле появляется Маи с такой же улыбкой, с какой она их покидала. Подбежав к Рину, она забирает у него шляпу. Лёгким движением подхватив галстук и проведя им по ладони, развязывает. Сегодня не тот день, когда он умрёт, но радует ли это кого-нибудь? Терано пару секунд наблюдает за ними, после чего молча разворачивается и уходит в ту же сторону, откуда вернулась служанка. Маи помогает стянуть пиджак, а Рин рисует на стенах двери воображаемым золотым маркером, которые соблазняют сорваться на (по)бег. “Только больше тебя принять некому”.       — Понимаю, что чувствовать себя здесь, как дома, вряд ли выйдет, — пожимает служанка плечами, навесу складывая вещи в аккуратную стопку. Положив прямо посередине шляпу, она довольно облизывает свои губы и восклицает: — Но вы уж постарайтесь!

2

      Маи ведёт его на второй этаж. Она прыгает со ступени на ступень, иногда перешагивает через одну, а ладонью скользит по перилам. Рин наблюдает за её тонкими пальцами, прыгающей юбкой до колен, огромным бантом на спине. Эта мышка уже не веселит, а раздражает. Мечется перед глазами, как мошка, думая, что выглядит забавно и мило.       Её кимоно видится ему безвкусным. Ни рисунка, ни цвета, ни какого-нибудь стиля. Просто тряпка для просто девчушки, выполняющей грязную работу. Свежо предание, да верится с трудом: уверен, что Терано бы свою прислужницу так не одела. Кажется. Молиться не будет — ему-то и никакой священнослужитель не рад.       Поднявшись на этаж, они проходят по коридору, в котором сложно идти плечом к плечу. В конце него — две двери, смотрящие подруга на подругу. Маи открывает ту, что по правую руку, и впускает в комнату Рина первым.       Пол застелен ковром с традиционным японским узором. Ничего необычного, в холле интереснее. Напротив двери — кровать. Отступаешь от входа влево — встречаешь шкаф вдоль стены для одежды. В правой стене, ближе к окну, вырезано довольно большое окно, стекло выглядит тонким. За ним можно просматривать вход на территорию поместья и сам двор практически в полном его размере. На стенах не висит ничего лишнего, в углу стоит туалетный стол с несколькими баночками духов и пудры. Рина такое более, чем устраивает.       — Ваша комната, — запоздало комментирует Маи, на что Рин оборачивается и кивает. Она указывает на дверь напротив. — А это — комната госпожи.       — Странно, — вырывается вместе с поднятыми бровями, на что Маи закусывает щёку изнутри и вопросительно смотрит. “Никогда бы не подумал, что такого, как я, разместят так близко к такой, как она. Но об этом я тебе, разумеется, не скажу”. Решает замять и сменить тему. — Во что я могу переодеться?       — Госпожа уже всё подготовила, — говорит Маи. Наклонив корпус, она подходит в комнату и распахивает шкаф, чтоб показать ряд висящей одежды. — Она не знала о ваших предпочтениях, поэтому сделала на заказ, оперевшись на свои вкусы. Надеюсь, вас это не слишком огорчает. Госпожа в любой момент может предложить то, что действительно понравится.       — Сшить всё это на заказ для одного меня — слишком велика честь, — хмыкнув, он подходит и протягивает руку, чтоб попробовать ткань на ощупь и посмотреть, что же нравится Терано. Отодвинув стопку одежды, Рин рассматривает кимоно для официальных приёмов. — У меня нет особых предпочтений, — враньё, — но вкус Терано-сан я не могу не похвалить. Это чудесно, — лесть и доброжелательная улыбка.       — Рада слышать, — Маи щурится, берёт пустующую вешалку и использует её для пиджака и галстука. Шляпу она кладёт на полку. — В самом начале висит юката, которую вы можете надеть сейчас. Для передвижения по дому самый удобный вариант.       Рин кивает, и Маи покидает его. Облегчённо вздыхает. Наконец-то снова один. Любая компания напрягает сейчас больше обычного. Расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки — всё равно, что открыть клетку, прутья которой вылиты из титана. Он борется с пуговицами одновременно устало и с огромным желанием поскорее скинуть с себя всю одежду. Ткань, хоть и мягкая, комфортная, сегодня трётся о кожу и раздражает, словно его кутает терновник. Одна, вторая, третья — расстёгивает все до последней, вытягивает края из-под брюк и стягивает полностью, теперь чувствуя кожей стоящую в воздухе прохладу. Складывает рубашку и думает, что лучше оставить её на табурете перед туалетом. Борется с застёжкой ремня пару секунд, пуговица также легко поддаётся. Тяжело опустившись на край кровати, стягивает брюки, складывает штанины одна к другой и так оставляет возле себя, свисать к полу вместе с одеялом. Снимает носки и, не особо заботясь, скомканы они или нет, бросает к рубашке.       Иногда Рин жалеет, что он не может увидеть себя в зеркале. Так бы сейчас без проблем причесался, осмотрел себя, может, посочувствовал отражению. Но такого нет, не было и никогда не будет — вот настолько в этом мире приходится быть одиноким.       Пропустив пряди волос через пару пальцев, протирает ладонями лицо и поднимается. Всё ещё нужно одеться. Он находит юкату, о которой говорила Маи, и внимательно её осматривает.       Лёгкая ткань тёмно-синего цвета рассечена множеством серо-белых полосок и пунктира между ними. На основной части юкаты они идут вертикально, на рукавах — горизонтально. На стыке сторон вышиты отдельные полоски. Вместе с халатом на плечах висит красный пояс с парой тонких полосок золотого цвета ближе к краям. Сама текстура напоминает плетёный трос.       Рин накидывает на себя халат, суёт руки в длинные и широкие рукава, закрепляет пояс на талии. В самом низу шкафа он находит деревянные сандалии и решает надеть их тоже на босую ногу.       Выпрямившись, тут же оборачивается на знакомый спокойный голос:       — Рада, что тебе подошло, — Терано стоит возле окна, внимательно глядя на него и сложив руки на груди. Улыбка-усмешка, играющая на её губах, наводит на мысли, из-за которых он смущается сильнее, надеясь, что глаза забегали не слишком быстро.       — Вы давно здесь? — Рин не понимает, когда она успела проскочить, и почему он не заметил. Пусть вампиры умеют передвигаться практически бесшумно, соратники и соратницы это должны замечать.       Терано берётся пальцами за подкладку своего кимоно, закрывающую грудь, и немного её подтягивает, параллельно думает над ответом.       — Достаточно, — “чтоб оценить меня по достоинству, вероятно?” Рин вздыхает и чувствует себя неудобно от того, что его простое одеяние никак не сочетается с роскошными одеждами Терано.       А её кимоно и правда роскошное. Тёмно-синяя ткань в пол, украшенная белым рисунком, состоящим из одного контура. Крупные чешуйки, плотно прилегающие подруга к подруге так, чтоб под них не пролез ни один жук, ни одного острия меча, извивающееся тело, свободно парящее в воздухе, хвост с то ли кистью, то ли плавником, рога, лапы с тремя пальцами [6] и длинные усы, прямоугольная челюсть — небесный дракон изображён по всем японским канонам. На полотне показано, как брюхом он скользит по потоку воздуха, похожему на волну цунами, в окружении чаек, и из круглых ноздрей вырываются потоки обжигающего пара. Его глаза, всегда бешеные и бесстрашно смотрящие, напоминают своей краснотой как раз поспевающую вишню [7], а где-то в самом низу, раскрыв свои длинные клювы, в панических конвульсиях бьются аисты, машущие своими крыльями как попало, сливающиеся в единую белую цепь, избивающие друг друга ради собственного выживания и поднятия до небес, где их всё равно ждёт крах. У Рина во рту начинает горчить, и он досадливо сдвигает брови. Почему эта женщина будто бы специально пытается задеть и принизить, но в то же время выглядит так невинно, будто таков порядок вещей?       Терано никак не реагирует на изменения в нём, но по глазам он читает прекрасно. “Твои выводы лишь подтверждают огромное влияние твоего комплекса неполноценности”. Как она узнала? Ловит себя на том, что это — все его мысли, и удивляться нечему. Странно предполагать, что она знает. “Странно желать, чтоб она узнала, хочешь сказать?”       Она не касаясь проводит диагональ по окну, а потом поднимает его одной рукой. В комнату тут же залетает порция прохладного ветерка, обласкивающий щёки, шею и руки. Солнце не показывается на сером небе, полностью закрытом тучами, дождь не планирует переставать лить. Холодная водяная стена из тысячи, нет, десятков тысяч игл, разбивающихся о землю и превращающихся в нелепые брызги, не даёт рассмотреть хоть что-то, находящееся дальше забора. Терано всё равно всматривается в ту невидимую даль, пытаясь проскользнуть взглядом меж темных силуэтов огромных деревьев, проверить обстановку. Рин представляет, что она, как улитка, вытягивает свои рожки с глазами на кончиках. Он улыбается от нелепости увиденного шире.       — Что такое? — спрашивает она, замечая, на что Рин слегка мотает головой и, держась за пояс рукой, подходит ближе к окну. К ней. — Я выгляжу забавно?       — Совсем нет, — кинув взгляд туда же, куда смотрела до этого Терано, убеждается, что там ничего интересного, да и в принципе ничего не увидишь. Он вытягивает руку, надеясь поймать хотя бы каплю воды, но ни одна из них не хочет разбиться об ладонь. Рин вздыхает и медленно сгибает руку в локте, перетирает подушечки большого и указательного пальцев между собой. Глядит на них, на чуть удлинённые ногти, больше похожие на когти, сплошного белого цвета, и сжимает губы. Может, тоже подстричь? — В голову всякая ерунда лезет, — “Ведь это и вправду ерунда?” — наверное, нервное, — “Почему-то при вас совсем не выходит выглядеть не глупо”.       — Нервное, — повторяет Терано, больше утверждая, но Рина это не успокаивает. Наоборот, возникает больше вопросительных знаков и интонаций, а здравые, понятные вопросы на человеческом языке не могут никак составиться из кусочков пазла, разбросанного по его голове, как в комнате его внутреннего ребёнка, которого ещё воспитывать и воспитывать. Терано ещё немного смакует его слова на языке, посасывая, как твёрдую конфету-ириску. Рин отводит взгляд и сглатывает. — Самое здравое предположение, которое у меня есть по этому поводу, заключается в том, что на тебя так влияет смена обстановки. Чужой дом, чужие личности, которых ты ещё не выучил для себя. Здравым считаю признать и то, что так влияю на тебя я, — Рин снова смотрит на неё и встречается с её спокойным, рассудительным взглядом. В зрачках прыгает простодушное “Мне не привыкать”.       — Почему вы не думаете, что я переживаю из-за потери имущества и части состояния? Волнение за родителей, в конце концов, — Рин ведёт плечом и отворачивается от окна, смотрит в оставшийся открытым шкаф. Сдвинув брови, он изучает части орнаментов на рукавах одежд более тщательно.       Терано фыркает, и Рину слышно, что этим она прячет смешок. “Какая же у меня жестокая госпожа”, — качает головой самому себе и поворачивает к ней лицо снова, когда она начинает говорить.       — Тебя это абсолютно не волнует, — на его лице расцветает белая улыбка. Показывает ровные зубы и острые, короткие клыки, больше похожие на человеческие. И хочет увидеть её клыки. Какие они по размеру? Белее, чем его, или тоже с лёгким желтоватым налётом? Мешают? Гордиться ими? Ненавидит? Чем больше он держит лицо в напряжении, тем больше вопросов заполняют мысли. “Почему информацией должен делиться только я?” — Даже не так. Тебя это радует, — “Почему вы обнажаете меня?” — радует, что тебя наконец избавили от никудышных родителей и ответственности за свои особенности, — Рин опускает уголки губ, и клыки выступают за губы, из-за чего виден их истинный хищный размер, — радует, что они потеряли всё, потому что отняли это всё у тебя, — он прикрывает рот, перед этим клацнув зубами по привычке, из-за чего Терано на мгновение перестаёт говорить. — Хотя они тебе ничего и не давали, кроме жизни и роли мутации в ней.       — Вы считаете, что вот так читать меня, совсем не показывает вашу истинную жестокость? — в его голосе звучат обиженно-оскорблённые нотки. Не возмущает, что его читают. Возмущает, что нет никакой отдачи. “Я тоже хочу обнажать, иначе какой от всего этого толк?”       — Я это не прочла прямо сейчас, — Терано качает головой, и Рин закусывает губу изнутри. — Мне рассказали это, а я сложила общую картинку. Твои родители никогда не казались мне замечательными вампирами, что уж говорить о роли родителя и родительницы. Совсем не умеют скрывать свою никудышность.       — Рад, что в этом мы сходимся, — Рин подавляет желание закатить глаза.— Но всё же, это было резко.       — Люблю резкость.       — Учту, — они усмехаются друг подруге.       — По-другому не умею, — она пожимает плечами и проходит в его сторону, поровнявшись плечами. — Я очень хочу тебя узнать.       Рин чувствует, как по спине пробегают мурашки. Хочется дёрнуться, но он держится, сжав посильнее губы и зубы. Ногтями проводит по поясу со всей силы, а звук всё равно выходит глухим и тихим.       — Только поэтому ты сейчас здесь и можешь остаться на неопределённый срок, — он наклоняется к её уху, одновременно заглядывая в лицо. Жилка на чужой щеке дёргается, и Терано закрывает глаза, готовая выслушать, несмотря на нарушение личного пространства.       — Насколько неопределённый? — задаёт вопрос Рин более глубоким голосом. Он не чувствует ни тепло, ни холод чужой кожи, и при этом он знает, что его дыхание горячо.       — Пара сотен лет в запасе есть точно, — Терано всё же старается отклониться в сторону, и Рин выпрямляется. Приносит тихие и краткие извинения. — Потом делай, что хочешь.       — Я жертва эксперимента или очередной глупости? — она делает шаг вперёд и тут же замирает. Думает, смотря в пол, читая иероглифы на ковре:       В пути я занемог.       И всё бежит, кружит мой сон       По выжженным полям. [8]       — Всем свойственны сантименты, — лишь говорит Терано, а потом покидает комнату: так же бесшумно и легко, как и зашла.       Дождь заканчивается. Капли больше не стучат ни по крыше, ни по подоконникам. Рин касается пальцами виска, и там бьётся пульс, слабый-слабый, будто бы он вот-вот умрёт.       Солнце выходит, разгоняя облака. Его лучи просачиваются сквозь них, падают на землю и белую кожу. Она чуть горит и блестит. Это приводит в чувство.

3

      Распахивает глаза и чувствует себя рыбой, выброшенной на берег: вроде бы склизко и влажно, а вроде бы душно и нечем дышать. Рин поднимает с подушки голову, чувствуя под щекой мокрое пятно, отбрасывает одеяло в сторону и прикасается пальцами к лицу. Мокрые ресницы, глаза, щёки, нос, губы, шея. Потеет затылок, подмышки, грудь, внутренняя сторона бёдер.       Снова кошмар, и снова разрыдался.       Главное, из сна вообще ничего не помнит — мозг скорее пытается избавиться от травматического, спасти от панического состояния. От усталости, правда, не спасает. Зачем только спал?       Рин поворачивает голову и смотрит в окно. Идеально ровный месяц освещает двор поместья, придавая всей растительности голубоватый оттенок. Он поднимается с кровати и открывает его ослабевшими и трясущимися руками. В лицо бьёт желанная ночная прохлада. Глубоко вздохнув и также выдохнув, высовывается в него, чтоб хотя бы немного охладиться.       — Господин Рин? — знакомый голос доносится откуда-то сверху. Он не может поднять голову так, чтоб увидеть, но уверен, что это Маи. Она не заставляет его перетруждаться и сама спускается, свисая вниз головой перед окном. — Выспались?       Рин осматривает её прежде, чем ответить. У неё очень острые, привлекательные черты. Как он знает, люди хвалят такое фразой “Об твой подбородок можно порезаться!” С одной стороны бледную кожу украшает лунный свет с голубоватым отблеском, с другой падают тени, заставляя глаза сиять в темноте. Причёска у неё всё такая же растрёпанная, тёмные волосы кажутся мягкими и похожи на шерсть животного. Переодета в клетчатый комбинезон множественных оттенков коричневого и белую, даже накрахмаленную рубашку, первые две пуговицы которой расстёгнуты, чтоб открыть ещё немного кожи с видными синими венами.       — Кошмар приснился, — легко смеётся, всё ещё пытаясь успокоиться. Рин вытирает пот со лба и перетирает между собой ладони. — Сколько времени? И что ты делаешь?       — Хм, кошмар — это нехорошо, — только и заключает она, взяв свой подбородок пальчиками в раздумии. В итоге ни до чего стоящего она не додумывается, а только переворачивается и усаживается на подоконнике, свесив ноги на улицу. — Госпожа не напрягает меня ночью, поэтому я гуляю, сколько хочется. А сейчас только пятнадцать минут первого.       — Ясно, — отвечает Рин и кивает. Он запахивает спальный халат сильнее, чтоб скрыть грудь, а Маи во все глаза смотрит на лунный месяц. — А чем занята госпожа?       — Головой, — отвечает она и достаёт длинную, как минимум сорок сантиметров длиной, кисэру [9] из кожаного чехла, висящего на поясе рядом с кисетом для кизами — крепчайшего в Японии табака. На поверхности кожи узнаются иероглифы — “полночь”, — окружённые ветвями и плодами сливы. Меж деревьями плещется карп, и вода под его хвостом расходится кругами. Сама кисэру состоит из трёх частей: металлического наконечника и чаши и бамбуковой трубки, покрытой лаком. Рассматривая металл, Рин делает вывод, что это какой-то сплав.       — В каком смысле? — Маи открывает кисет и суёт в него руку. Через тёмную ткань различаются черты тонких пальцев, сгребающих табак. Когда Маи достаёт руку, между её большим и указательными пальцами виден табачный шарик размером с горошину.       — В самом прямом, — она помещает этот шарик в чашу, после чего достаёт из-под пояса какой-то бумажный талисман с неаккуратной надписью “огонь”. Маи повторяет в воздухе первый иероглиф, и бумага загорается. Пока она полыхает, как спичка, она подносит её к чаше, пока не появляется тонкая струйка серо-синего дыма. — Госпожу постоянно тревожат какие-то мысли, и она отдаётся их потоку, пока не устанет грести и не заснёт.       Обхватив начало наконечника губами, коротко вдыхает. Прикрыв глаза, она выпускает небольшое облако дыма, которое практически сразу же растворяется перед глазами. Рину не нужно принюхиваться, чтоб почувствовать горький-горький запах. Он подпирает щёку кулаком, задумавшись о том, что сказала Маи. О том, о чём могла бы думать Терано подолгу. Получается с переменным успехом. Очевидно, ведь он совершенно не знает её. Что ему думать о той, кто спокойно поговорила с ним единожды, и то — о нём?       Рин думает, что Терано интересная, и боится разочаровать её ожидания. Хотя ему даже не привыкать: уже разочаровал всех, кого только можно, ещё не успев родиться. “Но она правда заинтересована во мне, — он хмурится, погружая зрение в темноту век, — кажется, нужно просто радоваться взаимности”. Тяжело вздыхает и трёт переносицу двумя пальцами.       Маи оборачивается на него, продолжая элегантно держать кисэру. Хмыкнув, она закидывает ногу на ногу.       — Что, тоже занялись головой? — и снова вдохнув, выпускает дым прямо ему в лицо. Рин в ответ медленно открывает глаза и глубоко вдыхает воздух вперемешку с дымкой.       — Ты очень плохо ведёшь себя в присутствии господ, — он улыбается зубами, практически отражающими свет луны. На это Маи втягивает шею в плечи, поворачиваясь в его сторону корпусом, и смотрит в другом направлении, то ли не соглашаясь, то ли сомневаясь в своей правильности. Она прижимает конец кисэру к своим губам, а потом и вовсе берёт его в рот, облизывая маленькую окружность. Рин выжидает, щурится и наблюдает за ней, пока ему не протягивают трубку.       — Можете попробовать, — говорит Маи, самовольно меняя причину чужой претензии. Она практически закатывает глаза в духе “ты же хотел этого? вот, бери”. И Рину нечего на это возразить.       Подняв правый уголок губ, он подпирает левую щёку кулаком, неотрывно глядя на неё.       — Ближе.       И Маи подносит кончик кисэру прямо к его губам. Он заправляет прядь волос за ухо и обхватывает его, тут же вдыхает поглубже. Посторонняя влажность на металле заставляет дёрнуть бровями вверх и тут же опустить их — имитирует заинтересованность в ощущениях. Выпустив трубку изо рта, сразу выпускает дым и закашливается.       — Дрянь? — спрашивает Маи с ехидной улыбкой. Мышке явно нравится, когда всё следует по её плану. Рин машет возле своего лица ладонью и вместе с этим пытается смахнуть её улыбку из поля зрения.       — Дрянь, — облегчённо выдыхает и чувствует противную горечь на губах и языке.       Маи забирает трубку себе, водит возле лица, но в рот не берёт. Табак вот-вот догорит, а небо становится всё синее.       — Ещё приноровитесь.

4

      Окно открыто нараспашку. На пол падает солнечный свет полосками, не доползая до ванны. Рин не идёт на ту сторону, где видно, как парят мелкие пылинки. Смотрит на воду: она чёрным зеркалом отражает потолок и его лицо, но не показывает, что скрывается на дне.       Глубокая ванна построена из обработанного тёмного дерева посреди комнаты и наполнена для него практически до краёв. Пробует на температуру, опуская ладонь по запястье — горячая, практически обжигающая. Сжимает губы и проводит той же рукой по краю достаточно толстого борта. Рассматривает выравнившееся отражение своего лица. Может различить синеву под глазами, тёмные на фоне белой кожи губы. Оценивает степень растрёпанности волос. Пересчитывает вены, видные на шее и груди.       Закрыв глаза, Рин снимает с бёдер полотенце и оставляет его валяться на полу. Он поднимается на небольшую ступень, чтоб без проблем залезть в воду, погрузившись по шею.       Кожу обжигает кипяток, поэтому шумно выдыхает-стонет через рот, схватившись пальцами за борт. Откидывается назад и старается как можно быстрее привыкнуть, несмотря на покалывание на кончиках пальцев и разливающуюся по телу боль. Подтягивается. Расслабляется. Сосредотачивает все ощущения. Чувствует, как вода приятно обволакивает, а на стыке водной глади и воздушного слоя происходит столкновение температур, образующее пар. Его частицы покрывают лицо, особенно подбородок, из-за чего оно потеет, и Рин умывается.       За дверями слышно какое-то шевеление, и Рин задерживает дыхание, прислушиваясь. В последний раз всколыхнув воду, он разваливается в максимально комфортной и открытой позе: одну ногу сгибает в колене так, чтоб оно уткнулось в стенку, вторую вытягивает, держа от первой на приличном расстоянии; локоть ставит на задний борт, вторую руку оставляет на животе. Единственное, что помогает ему не чувствовать стыд — это вода до краёв, заставляющая соски твердеть от своего колыхания: то поглощающая их со своим жаром, то оставляющая обдуваемыми легчайшим ветром, залетающим в открытое окно.       По дому ходят и госпожа, и служанка. Рин уже умеет различать их: у Терано поступь сдержанная, ходит она неспешно и тихо (в голове так и закрепляется очередная ассоциация с улиткой); Маи же то скачет, то бегает, то шаркает, то прыгает по ступеням, точно вёрткий мышонок, спешащий пройти лабиринт и найти сыр во время типичного эксперимента. Она не убегает далеко, потому что нужно обслужить его до конца, но и не торопится возвратиться и напрямую потратить время на него. Сам он не привык кого-либо торопить, себя в том числе.       Отмокая, следит за редкими хождениями Терано. В основном она хозяйничает в гостиной, из-за деревянной подошвы проще узнать, насколько она далеко и как двигается. Возможно, проводит какие-то сравнения в своих бумагах, за которыми он застал её сегодня утром, пока она пила кофе и водила по белому листу тончайшей кистью, больше похожей на иглу — у неё всего было три, будто бы человеческих, волоска. У Рина нет предположений, на чём основана её работа, и больше цепляет то, как она интересно оттопыривает-сгибает мизинец, складывая вместе другие пальцы, держа какие-то предметы. Истинная аристократка, которой нужно разминать ладони в два раза чаще.       — Маи, налей мне вина, — кричит она, и в ту же минуту слышится чужой топот вместе с металлическим дрязгом.       — Пару минуточек, госпожа! — кричит Маи в ответ и толкает дверь в ванную ногой. В руках у неё ведро, из которого, кажется, вот-вот выльется вода. Она задерживает взгляд на улыбающемся лице Рина, а потом удивлённо поднимает брови. — Господин! — Подбежав к ванне и чудом не поскользнувшись, выливает в неё воду и перемешивает её с уже имеющейся рукой. — Здесь же кипяток! Вы в порядке?       Рин наблюдает пару секунд, как она старательно водит рукой, взбалтывая и вызывая волны, и ловит её запястье, поднимая над водой.       — Я в полном порядке, — уверяет он, и Маи восстанавливает дыхание, смотря на него и чувствуя, как по коже до локтя стекает капля воды. Рин отпускает её, снова опускает руку в воду и прикрывает глаза. — Тебе нужно было налить госпоже вино, — смотрит одним глазом из-под ресниц, — не задерживайся.       Маи кивает, легко проводит ладонью по локтю, стирая каплю, и бежит к Терано, оставив ведро возле ванны. Он вздыхает и устало трёт переносицу, сжимает-массирует пальцами. Служанка возвращается через пару минут вместе с мылом и каким-то пузырьком с неизвестной жидкостью. На кисти висит небольшая мочалка.       — А вот и я! — запоздало говорит она и наконец замечает валяющееся на полу полотенце. Она поднимает его, кидает в пустое ведро и относит к стене. — Мне потереть вам спинку? — и улыбается, окунает мочалку в воду. Мыло оставляет в ладони, а пузырёк ставит на угол.       — Если тебе не сложно, — любезничает Рин и снимает локоть с борта. Он выпрямляется и садится в ванне ровно, ожидая, когда Маи зайдёт за его спину. Когда она намыливает мочалку, он подмигивает ей, и служанка, хихикнув, перемещается к смежной стороне ванны, наклоняется и прижимает мочалку к его зашейку.       Рин вздыхает, а Маи натирает его, держась за плечо свободной рукой и постепенно спускаясь мочалкой по спине. Она давит, чтоб смывать грязь тщательнее, но трёт практически безболезненно. Рин расслабляется и горбится. Опускает голову так, что длинные пряди волос своими кончиками касаются воды, а на спине выступают чёткие косточки позвоночника. Маи проводит мочалкой прямо по ним, а потом пересчитывает и пальцем.       — У господина красивая спина, — она трёт лопатки, второй рукой щупает и массирует перекаты не особо выделяющихся мышц, — крепкая.       — Спасибо за комплимент, — улыбается Рин и чувствует, как она легко ведёт руку вместе с мочалкой под воду. Не опускаясь ниже нескольких сантиметров, проводит по той же вертикали по спине, чтоб смыть слой мыла и пену. Пока вода стекает по коже вместе с ней, он приоткрывает глаза и смотрит на свои ноги под водой, сложенные по-турецки. — Маи-тян, тебе нравится госпожа?       Услышав вопрос, Маи проводит по спине Рина быстрее, а потом тихо смеётся. Отпустив мочалку, она даёт ей самостоятельно плавать возле его локтя, берёт мыло и трёт между своими ладонями.       — Не нравится, — Рин только успевает издать что-то вроде вопросительного “ха?”, пока она не кладёт свои ладони ему на шею и гладит, — я очень люблю свою госпожу.       Рин прикусывает язык и немного напрягается, чувствуя, как чужие пальцы обхватывают и давят на кожу, втирая мыло. Большими пальцами Маи проводит по линии челюсти, из-за чего он запрокидывает голову. Они встречаются взглядами. У Маи он с прищуром, у Рина — заинтересованный и говорящий, что он готов слушать.       — Она неплоха, — выдаёт Рин и опускает голову, смотрит теперь перед собой, в стену напротив. Маи сжимает кожу сильнее на мгновение, потом ведёт немного ногтями. Он шипит, и она извиняется.       — Она... хорошая, — сглатывает и замолкает, нежно и осторожно касается подушечками пальцев сразу покрасневших полос. Тоже не знает, что ещё сказать, но лихорадочно ищет слова. — Мне иногда кажется, словно, если бы её не было, здесь всё бы развалилось и поглотило само себя.       Рин часто моргает и облизывает губы. Он поражается, как точно она описывает этими словами все его ощущения и предчувствия. Прокашливается в кулак и поднимает руку, накрывает пальцами её, прося таким образом убрать руки. Маи только перекладывает ладони на его плечи. Смывает мыло самостоятельно, черпая воду чашей из ладоней.       — Чем она занимается, что так важна? — следы от ногтей быстро проходят, растворяясь в белизне кожи, вены начинают просвечиваться сквозь неё с новой силой тёмной синевой. Маи постукивает по его коже пальцами, резко отпускает, что он отклоняется, переходит к смежной стороне, которая ближе к двери, ванны и сгибается в поясе. Она ставит локти на борт, подпирает голову ладонью и глядит на него с лёгкой улыбкой.       — Поддерживает баланс, — Рин сползает ниже и погружается в воду по подбородок. — Ей известны все траты и ресурсы, крутящиеся в экономике Токио. Можно сказать, министра-консультантка. Поддерживает порядок, будучи за занавесом. Что-то такого рода, — она пожимает плечами, сложив ладони в замок и уткнувшись в него глазами.       Рин ничего не отвечает в попытке осознать масштабы деятельности и ответственности Терано. Может сказать, что эта работа очень ей подходит, и немного жалеет её — слишком уж много обязанностей у неё за спиной, и плечи не удерживают силу, данную, чтобы все эти обязанности стабильно исполнять. “Наверное, поэтому она иногда горбится”.       Из мыслей его выталкивает, как буй из-под толщи океана, глухой стук по двери за спиной служанки. Рин резко приподнимается, и вода расходится от него волнами, гребни которых достают до края бортов. Маи тоже оборачивается, а увидев свою госпожу, выпрямляется и поворачивается к ней в профиль.       Терано стоит, облокотившись плечом на косяк двери и поставив одну ногу за другую. Одной рукой она обнимает рёбра, приминая красный шёлковый халат с практически сливающимися рисунками цветов азалии. Рин приподнимает уголок губ в усмешке. “Сколько ещё оков вы способны на себя накинуть?” [10] Во второй руке покоится бокал, большей частью наполненный вином. Терано держит его за тельце, привычно оттопыривая мизинец. Она немного наклоняет его ту в одну сторону, то в другую и наблюдает, как по стеклу разливаются волны и следы, быстро сползающие обратно в общую массу.       — Пойди и налей вина господину Рину, — спокойно, но резко приказывает.       Маи кивает головой и спешит удалиться, проходя мимо неё и не оборачиваясь на Рина. Он любезно провожает её взглядом и тут же переходит на Терано, поставив локоть на борт снова. Придерживает голову тремя пальцами: большим, указательным и средним — и проводит ладонью по воде, чтоб вызвать совсем маленькую волну, убивающую саму себя об стену. Он поднимает руку так, чтоб в ладони накопилось немного воды, и наблюдает, как она стекает мелкими струями сквозь пальцы. Терано касается края бокала губами, наклоняет его и отпивает немного вина, при этом не отрывает от него взгляд. Она громко глотает, после чего проходит в комнату, прямиком к ванне. Ставит бокал на угол, возле руки Рина, и находит глазами мыло, мочалку и пузырёк по очереди.       — Вы ещё не успели воспользоваться маслом? — спрашивает она, под этим “вы” имеет в виду и его, и служанку. Рин закрывает глаза и глубоко вдыхает, когда Терано берёт прядь волос на ладонь.       — Маслом? — переспрашивает, наблюдая краем глаза, как она перетирает волоски пальцами между собой. — Не трогали.       Терано кивает и словно задумывается о чём-то. Она пусто смотрит, куда-то сквозь него, и замирает, как статуя, давая рассмотреть себя как следует. Рин пользуется этой возможностью, останавливаясь взглядом на её губах, которые выглядят мягкими и приятными. Выдыхает и чувствует раздражение из-за самого себя. Выдох выводит Терано из раздумий. Она поднимает глаза на его лицо, осторожно отпускает волосы. Сжимает губы, но так и не решается задать вопрос. Делает шаг в сторону, дотягивается до пузырька, который принесла Маи, и открывает его, вытянув из горлышка стеклянную каплю. Из ёмкости тут же выбивается запах, который Рин не может разобрать.       — Масло из лотоса, — поясняет Терано, и тогда он понимает, откуда горчинка в аромате. — Для укрепления. У тебя такие же тонкие волосы, как у меня, поэтому должно подойти, — Рин кивает, Терано заходит за его спину и приказывает уже ему. — Намочи голову.       Рин без лишних слов сползает так, что полностью оказывается под водой, и тут же всплывает. Вода стекает от макушки по затылку, ушам, вискам и лицу, и он стирает её ладонями, чтоб открыть глаза, пока Терано выливает несколько капель в разных местах головы. Она закрывает пузырёк и ставит на другой угол, берёт свой бокал и делает ещё один глоток прежде, чем начать. Когда она ставит его, Рин прижимается к стенке плечами и закрывает глаза, старается расслабиться.       Прикосновение пальцев Терано выходит мягким, уголки губ сами дёргаются вверх. Она медленно запускает их между прядей волос, против их направления, поэтому они поднимаются и сплетаются между собой. Касаясь капель масла подушечками пальцев, она растирает его по волосам и по всем фалангам. Берёт отдельные пряди и особенно тщательно гладит ладонями, чтоб полностью покрыть их маслом, после чего укладывает и проводит ногтями, разделяя их на полосы. Она проводит по открывающейся коже пальцами ещё раз, потом переходит на массирующие движения. Терано давит на кожу и выводит небольшие круги, постепенно спускаясь от макушки к пространству за ушами. От ощущений Рин вздыхает и немного отклоняется назад, ластясь под её руки. Он смотрит на неё из-под ресниц, наблюдает, как она сосредоточенно хмурится, а потом расслабляет лоб, когда слышит его дыхание. Прервавшись, Терано спускается к затылку и чешет его, и Рин опускает голову, тихо муркнув. Слышит её хмык. Руки покидают его голову, и он открывает глаза. Чувствует, что этого было мало, но не подаёт вида. Вместо этого следит за чужим движением. Терано берёт пузырёк с маслом снова, на этот раз берёт три капли на ладонь. Потом растирает его, наклоняется к нему. Берёт сначала короткие пряди чёлки, быстро перетирает их пальцами. Рин закрывает глаза, боясь, что масло попадёт в них, и хмурит брови, но не перестаёт улыбаться. Когда Терано заканчивает с ней, переходит к боковым, самым длинным прядям. Сначала позволяет им проскользить по ладони несколько раз, потом накручивает на указательный палец. Делит их на пряди поменьше и проводит по ним большим и указательным пальцами.       Сначала Рин не двигается, повернув к ней голову, чтоб ей не пришлось тянуться сильнее. Наблюдает за мельчайшими изменениями в её лице. Видит, как иногда двигаются зрачки на фоне тёмной радужки с множеством чёрных прожилок и разводов. Медовые оттенки переливаются в карий и обратно, составляя прекрасную картинку. Рин хотел бы, чтоб его глаза были такими же красивыми и глубокими, чтобы радужка переливалась из цвета в цвет, чтоб в них можно было тонуть и плавать. Вместо этого он имеет только тёмные пятна с мелкими бликами. Сплошные чёрные дыры, в которых нельзя ничего найти, кроме пустоты и навязчивого желания спастись, выплыть.       Терано сжимает губы из-за степени своего сосредоточения на процессе. Рин не сдерживается и облизывает свои, вечно сухие, а сейчас и вовсе пересохшие от лёгкого ветра, гуляющего по комнате. Терано замечает это и замирает, перетирая пряди медленнее. Чувствует, что нужно заканчивать, и отпускает волосы. Хочет убрать руку, а Рин тянется за ней, повернувшись в её сторону ещё и туловищем.       Они встречаются взглядами. Терано не уходит. Вместо того она кладёт ладони с меньшим количеством масла на них на щёки Рина. Он чувствует насыщенный запах лотоса, устоявшийся в воздухе между ними. Ему кажется, что ему наврали: вместе с теплотой воды аромат действует, как дурман, и хочется упасть в чужие объятия, уткнувшись в чужую грудь.       Рин не смеет опустить глаза, потому что боится увидеть обнажённую кожу и грудь Терано. Потому что пояс не был затянут туго, а ткань халата не облегала кожу тесно-тесно. Но она, видно, совсем не переживает из-за этого, поглаживая кожу его лица и скулы, не думая выпрямляться.       Он снова шумно вздыхает и ложится на её ладонь, всё же опускает глаза. Рассматривает линию стыка красного халата и белой кожи, под которой виднеются такие же синие, как у него, вены. Видна ямочка между грудей. На их месте распускаются цветы азалии, и сквозь ткань видна твёрдость её сосков.       — Вино для господина Рина! — Маи нарушает образовавшуюся тишину, и они оба резко отстраняются друг от подруги. Терано умывает руки от масла, Рин откланяется назад и старается смыть его со своего лица. Служанка, заметив их напряжённость, закусывает губу и быстро подходит к ванне. — Господин... — она протягивает ему бокал, доверху наполненный вином. Он неосторожно принимает его, и немного проливается в воду. Всё равно: подсластить никогда не бывает лишним.       Когда Рин прижимает бокал к губам, замечает, что Маи подмигивает ему, после чего извиняется за беспокойство и с лёгкостью на сердце и лице удаляется, снова оставляя их наедине. Расплывается в улыбке и делает большой глоток. “Ну что за чертовка попалась?”       Рин поворачивает лицо к Терано и осматривает её, снова задумчивую и в какой-то степени неловкую. Видимо, ситуация её смутила, поэтому она ногтем ковыряет борт, словно у неё выйдет что-то сделать с лакированной поверхностью.       — Может, выпьем? — предлагает он, а когда она поднимает на него взгляд, кивает на её бокал, ещё не опустошённый. — Мне кажется, лучше времени, чтоб расслабиться и выпить за знакомство, у нас не будет.       — Думаешь? — Терано всё же приободряют его слова, и она охотно берёт свой бокал, жадно смотрит на остаток вина, который сейчас уничтожит.       — Вы очень занятая женщина, по моим наблюдениям, — Рин улыбается шире, поднимая свой бокал выше. Терано качает головой. Не даёт понять до конца, что это значит, но чокается с его бокалом своим. — За нас?       — Выпью только за тебя, — отвечает она, на что он аккуратно смеётся и подносит бокал ко рту.       — Звучит как очень важное обещание, — мигает, на что Терано закатывает глаза.       Они выпивают каждый своё вино. Рин не допивает, поэтому качает бокал из стороны в сторону, а Терано отставляет свой опустевший подальше. Она смотрит на его волосы, блестящие благодаря маслу, и проводит ладонью по своим, сухим и чистым.       Рин чувствует, как сильно его расслабляет сочетание вина, которое он пьёт впервые, и постепенно остывающей, но всё ещё приятной воды. Ему не хочется вылезать из этой ванны, пока не станет совсем холодно. Не хочется и ухода Терано, которая будто бы чего-то ждёт и поэтому не может уйти. А Рину нечего ей предложить. Рин только и может, что пытаться сконцентрироваться хотя бы на своём большом пальце, трущем поверхность бокала. Он делает ещё один небольшой глоток вина, будто бы это может привести в чувство. Оно сладкое, разливается по рту и попадает в горло, немного горчит и обжигает. Кровь, которую он когда-либо пил, никогда так не делает. Густая или нет, она бывает тёплой или холодной, но с неизменным металлическим вкусом. Никакой горчинки, изюминки и ещё чего-то в этом роде. Пустое и неинтересное яство. Справедливо сказать, что у вампиров, как у расы, нет никакого вкуса в еде.       Терано замечает его расслабленность и невозможность сфокусироваться. Если бы вампирам оставили возможность краснеть, то у Рина бы сейчас были вместо щёк спелые персики или вообще вишня.       — Уже опьянел? — спрашивает Терано, наклоняясь к нему ближе. Рин лениво переводит на неё взгляд и закономерно мотает головой в отрицании.       — Я просто… — он снова смотрит на свой бокал, буравит остатки вина и хмурится, забавно надувает щёки. — Впервые попробовал, и…       — О-оу, так ты наивное летнее дитя, — Терано впервые легко улыбается, слегка качая головой. Рин умывается, расслабляет лицо и заворожённо глядит на неё, стараясь запомнить эту улыбку. Терано же тянет руку к его руке, держащей бокал с вином. — Тебе хватит.       На это Рин отводит руку подальше от неё, не меняя серьёзного взгляда. Терано смотрит на него, изогнув бровь, наклоняется над ванной сильнее и всё равно не может дотянуться.       — Рин! — рычит она, на что он упирается в её плечо рукой.       — Я в порядке, правда, — тараторит, но она игнорирует это, скрипит зубами и отнимает вторую руку от борта, чтоб откинуть его ладонь.       Но сделав это, Терано не удерживает равновесия и падает в ванну.       Рин ничего не понимает, а брызги попадают ему в лицо и приводят немного в чувство. Он неосторожно ставит бокал на край, что он практически падает, и бросается поднимать её. Вместо этого она, оттолкнувшись руками от дна и полностью оказавшись в ванной, резко выныривает и одной рукой хватается за борт, сбрасывая с него бокал, а второй — за его плечо.       Стоя на коленях меж его ног, она пытается откашляться. Рин кладёт ладонь на её талию, а потом осторожно хлопает по её спине. Когда Терано перестаёт кашлять, они вместе смотрят на пол возле ванны. Бокал, к счастью, не разбился, но вино разливается небольшой красной лужей, словно тут произошло убийство. “Вполне возможно, что сейчас произойдёт”, — думает Рин, и он встречается взглядами с Терано.       Сжав губы, она пытается проделать в нём очередную дыру. Рин прикрывает рот свободной ладонью, скрывая улыбку, а в чужих глазах читает “Я тебя презираю”. Не найдя себе оправданий, он взмахивает рукой.       — Извините, — произносит он сквозь желание засмеяться, — извините, я этого не планировал.       Снова посмотрев на неё, он замирает, видя, что её плечи напрягаются сильнее, а выражение лица выглядит более сконфуженным и обеспокоенным. Она перекладывает и вторую руку на его плечо, а он придерживает за талию её маленькое тело обеими руками, осторожно скользя взглядом по нему.       Рин закусывает губу и тоже чувствует неловкость. Красный халат теперь полностью облегает тело, и ни одной его линии теперь невозможно скрыть. Промокшая и потемневшая ткань накрывает аккуратную, небольших размеров грудь и обводит твёрдые соски, удачно расположенные там, где изображены тычинки цветка с пыльцой. Рин осторожно проводит большими пальцами по бокам живота, и Терано вздрагивает, сжимает его плечи в ответ сильнее. Халат липнет к бёдрам и прикрывает ноги до колен. Только сейчас он осознаёт, что, скорее всего, на ней нет нижнего белья вообще.       Терано шумно вздыхает, заставляя оторваться от её изучения, отчего Рин готов провалиться под землю. Залезть в гроб и больше не вылезать. Переехать существовать в склеп. Он боязливо поднимает глаза и сжимает губы, пытается подобрать нужные слова, но в голове пусто.       — Извините, я правда не знаю, как так вышло, — ощущает, как Терано ослабляет хватку пальцев.       — Слишком много извиняешься, — отвечает она, фыркает и отталкивается от него. Терано садится на другом конце ванны, кладёт локти на борт и вытягивает ноги так, чтоб не задеть чужие. Рину хочется сжаться, но вместо этого он только сгибает ногу в колене, а вторую перемещает ближе к ней, чтоб щиколотка касалась второй коленки. — Зато теперь мы знаем, что пить тебе нельзя.       Рин виновато улыбается и заправляет прядь волос, которые всё ещё покрыты маслом, за ухо. Она не смотрит на него, старается выбрать максимально удобное положение ног.       — Маи! — кричит, и служанка тут же появляется в проходе. С лёгкой усмешкой она осматривает их и послушно кивает на указания госпожи. — Вымой пол и голову господину Рину, — подняв насмешливый взгляд, глядит на него, из-за чего он корчит из себя невинного дурачка, — а мне не помешает сухая одежда.       Маи тут же удаляется выполнять приказы. Рин практически облегчённо выдыхает и кусает свои губы. Копируя позу Терано, он ёрзает на месте и сдвигает брови к переносице.       Интересно, может ли Терано не мочь терпеть его менее возбуждающе? Иначе совсем неловко.

5

      У Терано обширная библиотека, что Рина несказанно радует. В основном у неё собрания японских мыслителей и стихотворцев, но также много иноземной литературы, особенно французской. Несмотря на многолетнее Сакоку [11], в наличии имеются новые иностранные издания.       Рин любуется рядами корешков, на которых написаны авторы и названия текстов, и водит по ним пальцами. Не скрывает своей дикой, блестящей в глазах заинтересованности. Терано наблюдает за ним краем глаза, пьёт чай, к счастью или нет, не из контрабанды и держит в руках сборник стихов Басё — он уже заметил, как ей нравятся его трёхстишья — хокку.       — Книга — единственное, что спасало меня дома от скуки и отчаяния, — говорит он задумчиво, не смотря на неё. Терано делает глоток чая, а потом отставляет чашку на блюдце, стоящее на кофейном столике перед её креслом. — Конечно, родственники не давали мне свободы столько, сколько мне хотелось бы тратить на книги. Тогда бы я прочёл гораздо больше.       — Не могу понять, — отвечает Терано, резко захлопывая старенький томик. Он удивлённо оборачивается на неё. — Не скажу, что я совсем не люблю читать. Но знания из них я всегда в себя запихивала через силу. Возможно, меня заставляли читать то, что я совсем не хотела, и в этом проблема.       — Вас заставляли читать, — Рин разворачивается к ней, подходит к её креслу и садится на подлокотник. — В этом проблема.       Терано ведёт пальцем по ребру обложки и не отрывает от него сосредоточенный взгляд. Сделав для себя какие-то выводы, она тянется к столику и укладывает на нём книгу.       — Тебе нравится Басё-сенсей? — перескакивает на более отвлечённую тему. Рин не заставляет долго ждать ответа.       — Я мало уделял времени стихотворениям, — признаётся с толикой неловкости, — но могу сказать, что его строки трогают что-то внутри своей простой красотой.       — Да, — коротко соглашается Терано, и Рин понимает, что он сказал то, что ей определённо понравилось. Она успокаивает свой пыл и ломает руки. — Мне нравится, как он подаёт совершенно обыденные вещи. В его слове нет ничего возвышенного или пафосного — оно просто есть, и человек может его увидеть. Это как… — перебирает пальцами, подбирая слова. — Как выйти из дома после долгой самоизоляции, поднять голову, увидеть звёздное небо над этим лесом, найти вершины высоких деревьев и понять, как этот свет иногда бывает красив, — она закусывает палец, полностью отдавшись этим мыслям и забыв о его присутствии. — Даже если я в какой-то степени нахожусь за чертой “этого” света, мне дана возможность читать хокку Басё и вот так выходить посреди ночи из дома. Эта мысль меня немного успокаивает, и жить несколько сотен или даже тысяч лет уже не кажется мне чем-то ужасным и сложным… бессмысленным… — Терано вздыхает и откидывается на спинку кресла, сложив свои руки на животе. Рин кладёт свою руку на спинку и наклоняется над ней, нежно улыбается и ждёт, когда она взглянет на него в ответ. Её веки распахиваются через несколько секунд. — Я очень не хочу управлять всей этой чертовщиной несколько сотен лет.       Рин легко смеётся и выпрямляется.       — Почему тогда добились управления? — Терано хмурится и отводит взгляд.       — У меня не было выбора, — вздыхает и корябает своё запястье. Рин протягивает ладонь к её рукам, чтоб остановить. Когда он дотрагивается до пальцев своими, она рассматривает костяшки и складки на стыках фаланг. — Тогда я была слишком напугана, чтобы думать о чём-то другом, кроме поднятия самой себя с колен, — Терано отворачивает лицо, кривит губы и отводит от себя его ладонь. Рин виновато прижимает её к своей груди и тоже отворачивается.       Они сидят некоторое время в молчании. На камине в гостиной стоят старенькие часы, тихо тикающие сами себе. Только они, такие неважные и маленькие, сейчас смеют говорить на своём. Размеренное “тик-так” елозит по ушным перепонкам, и Рин встаёт на ноги. Тик-так — отодвигает кофейный столик, из-за чего Терано вновь обращает на него внимание. Тик-так — она не понимает, зачем он это делает. Тик-так — он опускается перед ней на колени, садится на ноги и поднимает голову. Тик-так-тик-так — выглядит, как собака, которую отпустили с привязи, а она всё равно не хочет уходить. Этакий собачий стокгольмский синдром.       — Расскажите мне, — просит Рин, на что Терано выпрямляется в кресле и внимательно смотрит на него. Он сглатывает и опускает взгляд на её ноги, прикрытые более лёгким кимоно и обутые в деревянные сандалии. — Пожалуйста.       — Зачем? — тихо и спокойно спрашивает она, опускает ладони на свои колени. Она гладит их большими пальцами, Рин следит за их движениями, за тем, как под ними сминается и шуршит ткань.       — Вы знаете обо мне более, чем достаточно, — протягивает ей свою руку так, чтоб она видела линии на ладони. — Прочитали мою жизнь, как бульварный романчик, купленный в первом попавшемся магазине, — горько усмехается. “По качеству она не лучше, будьте уверены”. — А хочу прочесть вашу. Хотя бы отрывок, — поднимает голову, и Терано сжимает челюсти. — Мне хочется увидеть хотя бы один шаг навстречу, попытку уравнять. Тем более, я хочу отнестись к вашим переживаниям бережно, как я отношусь ко всем книгам, которые я когда-либо читал, — вздохнув, он опускает руку в ямку между её колен, потому что она начинает болеть от напряжения. — Вылезьте из своей раковины для того, кто вам, вроде бы, не безразличен. Хотя сей факт — уже подарок для меня.       Терано смотрит на его ладонь, лежащую на её ногах, и не собирается её сбросить. Наоборот, она гладит подушечками лежащий вверху большой палец и скользит от него к запястью. Цокает языком и пролазит под неё своей ладонью, на что Рин немного придерживает её пальцами.       — Слишком красиво говоришь для такой неважной теперь вещи, как моя прошлая жизнь, — она хмыкает и глядит на него в ответ с усмешкой в глазах. — Но если ты так просишь, далеко не безразличный мне мальчик.       На самом деле, я девочка из типичной японской семьи. Под “типичная” я имею в виду “бедная”. Мы мало того, что бедствовали, так бедствовали в такой степени, что еле сводили концы с концами. Мои родители и я сама от такой жизни хотели их свести окончательно. Они не признавали этого из-за религии, я же не верила и до сих не верю ни во что и никому, кроме самой себя. Итак, изначально оба моих родителя, мать и отец, занимались изготовлением зонтов для женщин. Вещь всегда нужная и актуальная, из-за этого цена должна быть максимально доступной. Даже если надеяться на число продаж, зарабатывали мы всё равно копейки.       А потом отец полностью ударился в веру. Ушёл в храм в горах и стал монахом, отмаливал наши и свои грехи, медитировал, чтобы питаться воздухом и светом, как цветок, тогда и еда и деньги на неё не нужны. Но мы с матерью так сделать не могли, поэтому продолжили изготавливать зонты.       Но лишившись пары рук, мы шли только на спад. Денег не было совершенно, мать, кажется, тоже потеряла всякую веру в богов и богинь, карму и фортуну. Она решила продать меня господам в роли мусумэ.       Рин вздрагивает, и его глаза сами собой округляются. Он тут же вспоминает свою дорогую Нобуко и то, что с ней должны были сделать после его ухода. Зубы скрипят, и он сжимает свою юкату пальцами свободной руки, лежащей на ноге.       Терано, заметив его реакцию, ненадолго останавливает повествование.       — Подай мне чай.       Рин кивает и тянется к отставленному столику. Поднимает чашку без блюдца и подаёт ее Терано двумя руками. Она кивает в знак благодарности и принимает её. Они немного касаются пальцев друг подруги, и Рин чувствует мелкую дрожь чужих рук.       Терано делает крупный глоток и продолжает, опустив чашку:       — Она обещала, что мне просто нужно будет делать привычную нам работу по дому, приносить ему еду и не перечить. Откуда же ей было знать, что я стану потенциальной едой, да?       Я согласилась. Точнее, у меня не было выбора — меня просто посадили в карету, и мы поехали в особняк. Он был не противным, но ужасно холодным и странным. Ему было тридцать-пятьдесят лет, точно не могу сказать по его внешности. Разумеется, ему было больше, но “человеческая оболочка” не то что не показывала это, она даже человеческое время не передавала.       Сначала всё было так, как и говорила мать: я убиралась, приносила еду, которую сама и ела, выполняла мелкие поручения. Для меня было странно то, что он никогда не ел при мне, только пил что-нибудь, кофе, алкоголь. Но потом его вдруг перемкнуло, и он просил меня танцевать или играть на флейте. Играть я не умела, только училась, но он терпеливо слушал и поправлял, будто бы он мой учитель, а не господин. Он вообще относился ко мне, как к дочери, много ластился. И от этого мне было противно. Всегда. Как бы он ни старался, как бы нежен и мягок ни пытался быть, меня тошнило от него. Я даже начала подозревать, что я лесбиянка или вообще не нуждаюсь во влечении к кому-либо. А главная проблема была в том, что я не воспринимала его, как мужчину. Что я была ребёнком. Когда я попала к нему, мне только исполнилось шестнадцать. Удивительно, как я прожила четыре года в том доме. Казалось, что все мои мысли вертятся вокруг возможности повиснуть в петле или привязаться к камню и пойти на дно реки. И не от того, что я не хотела жить и не видела в ней смысла — мне было невыносимо всё это терпеть. Домогательства и невозможность пожаловаться, потому что над тобой власть безгранична. Я не была человекой ещё тогда.       Критический момент наступил тогда, когда сразу после танца он приказал мне раздеваться. Мне было двадцать, и я уже понимала своё место. Знала, что рано или поздно нужно будет опуститься на это дно. Стать очередной вещью. Ты никогда не думал о том, что женщины подобны вещам в глазах мужчин? Мерзко. И также мерзко мне было тогда.       Я отказалась. Твёрдо сказала, что не буду этого делать, потому что не хочу его. Тогда он накинулся на меня, но явно не с желанием изнасиловать. Сложилось ощущение, будто бы он хочет, чтоб мы слились воедино. Хочет поглотить меня, как один рот, связанный с желудком. Он сжирал меня, и я пропадала, будто бы меня засасывало в чёрную дыру.       Терано останавливается, закрывает глаза ладонью и переводит дух. Рин, внимательно слушая её всё это время с перехваченным дыханием, глубоко вдыхает. Кажется, что он заполнил свои лёгкие доверху.       Когда она оправляется, опускает руку к чашке. Допив чай, отдаёт её Рину, и он ставит её на край столика. Она берёт его ладонь обеими руками и гладит пальцами, немного нервно, в попытке успокоиться. Он не прерывает её. Она продолжает:       — В конце концов, он укусил меня и начал пить кровь. Тогда мне показалось, что я постепенно начала сохнуть и скукоживаться, как… как изюм. Я чувствовала ужасную слабость в теле. Не могла никак сопротивляться, поэтому просто надеялась, что он убьёт меня, и всё это наконец закончится.       Но что-то, конечно же, пошло не так. Постоянно что-то идёт не так, а мне нужно разбираться и просчитывать всё наперёд. Так вот, я выжила. Не помню и не имею понятия, как я это сделала, но у меня откуда-то взялось второе дыхание. Я почувствовала в себе дыхание смерти, но в тоже время я могла двигаться и уничтожать. И я уничтожила его. Кидала об стены, размазала его лицо, переломала все кости так, что он больше не мог регенерировать. А потом я ужасно сильно захотела крови. Меня ломало точно как его из-за этого желания. Я прокусила его вену на руке и выпила его без остатка, и только после этого я могла насытиться. Из-за этого меня называют кровожадной вдовой — когда он обратил меня, я автоматически стала его женой. Возможно, у него были такие мысли, но я ему всё испортила. Не жалею.       С обращением появилась ещё одна проблема. Я не знала, как мне дальше жить и что делать. Откуда брать кровь? Связи? Первое время было тяжело. В самом начале я планировала вернуться к родителям, но узнала, что мать умерла от переутомления, а отец повесился в этом лесу. Глупость, правда? Потратить жизнь на веру, где самоубийство презирается, чтобы потом самому стать висельником. Я всегда его не любила, если честно.       Как бы то ни было, сейчас я здесь, — Терано вздыхает, кончая свой рассказ, и смотрит на Рина с лёгкой улыбкой. Он радуется, что она находит на неё силы и желание, и улыбается в ответ. — И со мной рядом моя верная слуга и ты — мальчик, который мне не безразличен, и который теперь знает меня другую, — она отпускает его руку и откидывается на спинку кресла. — Как ощущения?       — Очень… — Рин теряется в словах и выдыхает продолжение: — Впечатляет.       Терано изгибает бровь, но явно остаётся довольной. Она закидывает ногу на ногу, и Рин тоже меняет положение. Откинувшись назад и оперевшись на руку, он достаёт ноги из-под себя. Одну сгибает в колене, а другую кладёт на пол в расслабленном положении.       — Может, у тебя есть какие-то вопросы? — интересуется она и не сводит с него внимательного взгляда. Из-за этого Рин специально ложится, подпирая рукой голову, и хитро щурится. Терано в открытую довольствуется и скользит по нему взглядом, как змея, оплетающая свой лакомый кусочек.       Немного поразмыслив (а точнее — сделав вид размышлений), Рин задаёт свой вопрос:       — Так тебя привлекают женщины?       Терано моргает пару раз, после чего фыркает, не скрывая то, что ей смешно. Она опускает голову, чтоб скрыть лицо, но не скрывает трясущиеся плечи от внутреннего смеха. Рин же не сдерживается и смеётся в открытую, пока она не прерывает его ответом.       — Привлекают, — Рин утирает выступившие на уголках глаз слезинки.       — Вот как, — отвечает он и откашливается. — То есть, ты пробовала?       — Да, пару раз, — отвлечённо прикидывает. — А ты?       — Меня, конечно, привлекают.       — Нет, я заметила, — Терано отмахивается, и Рин понимает, что она имеет в виду его заигрывания с Маи. Ему снова неловко. — Я имею в виду, может, ты ещё и по мужчинам?       — Ну, — он вздыхает и пожимает плечами, что-то припоминая, — “пару раз”. С двоюродными братьями.       — Сочувствую, — Терано кривит губы, на что он поднимается, садится по-турецки и машет руками.       — Не было ничего серьёзного, пару поцелуев и касания через одежду там, где не надо, — закрыв верхнюю часть лица ладонью, стыдливо мычит. — Знаете, я был изолирован, и они были старше, и…       — Я понимаю, — Рин кивает и тихо благодарит, — и ты можешь обращаться ко мне на “ты”.       — Серьёзно?       — После такого-то разговора? — Терано выразительно смотрит на него с легко приподнятыми уголками губ. Посмотрев на неё, Рин соглашается и также легко улыбается.       — Спасибо, Терано.       Она поднимается с кресла и подходит к нему. Наклоняется и кладёт руки на щёки, поднимая его лицо к себе. Когда же Терано всматривается в его глаза, она прикрывает свои и нежно целует его в лоб, убрав с него ровную чёлку.       — Заслужил, — поясняет она, а Рину кажется, что просто нашла себе оправдание. Хмыкнув, он тянет её на себя, а сам ложится на ковре.       Он обнимает её за шею, от неё ладонями скользит по спине, останавливается на талии. Терано смотрит ему также в лицо, не меняясь в выражении и не выказывая никакого недовольства. Его успокаивает то, что ей нравится это. Их близость. Он сам.       Рин целует её в нос в ответ, и Терано закрывает глаза и подаётся навстречу, чтоб потереться своим носом об его. Рина это смешит и щекочет, напоминает котят. Терано будто читает его мысли, поэтому снимает его руку со своей талии, подносит к лицу и проводит языком по тыльной стороне короткий мазок. Рин тихо хихикает, разделяя её игривость.       — Маи сказала мне, что ты плохо спишь, — говорит она. Рин замирает и удивляется. — Поэтому я разрешаю тебе сегодня поспать со мной. Если ты хочешь.       — Хочу, — тут же отвечает он, на что Терано улыбается заметнее. Это смущает. — То есть, спасибо за заботу.       — Не за что, — она щёлкает его по носу, после чего быстро поднимается, собираясь проследовать в спальню и переодеться в спальный халат. — Тогда давай спать. Я устала.       Рин кивает и тоже поднимается. Надеется, что эта ночь будет спокойнее. Что ей будет спокойно с ним.

6

      Он просыпается, когда за окном уже светло.       Рин нехотя открывает глаза. Тут же вскакивает, не понимая, почему он в чужой комнате, и почему он в чужой комнате один.       Припоминает вчерашний вечер, и голову заполняет лишь Терано: её лицо, улыбка, взгляды, запах. Только после этого идёт её рассказ. Осознание, что они перешли на новый уровень отношений. Понимание, что их друг к подруге влечёт.       Только почему вторая половина кровати пустая и остывшая, Рин так и не понимает. Потерянно осматривает простыню. Чуть смятая, чистая и приятная на ощупь. Переводит взгляд на чужую подушку. На ней осталась вмятина от её головы.       Закусывает нижнюю губу и сминает пальцами откинутое одеяло. Не знает, что дальше делать, поэтому укладывается обратно, падает на бок и устраивает удобнее ноги и голову.       Думает о том, что Терано не должна была уйти насовсем, поэтому с минуты на минуту вернётся к нему. Или нет? “Почему не должна? — Рин закрывает глаза и сжимается от мыслей, резких и грубых, какая с ним бывает Терано, — Она мне ничего не должна”. Он готов прождать и десять минут, и несколько часов, но есть ли в этом толк? “Здесь лучше задать вопрос «хочет ли» вернуться(?)”. Зарывается в подушку лицом, словно пытается скрыться от всего мира и самого себя, который заставляет думать о таких вещах.       Он вспоминает, как они ложились. Терано на ходу начала снимать своё кимоно, всего лишь повернувшись к нему спиной. На краю её кровати уже лежали аккуратно сложенные белые халаты. Рин замер, не зная, за что схватиться и что сделать, поэтому молча рассматривал её спину, на которой были несколько родинок: четыре маленьких, разбросанных по пояснице и под ребром, и одна крупная, между лопатками, рядом с позвонком. Терано сложила свою одежду и положила на табурет возле туалетного стола, а за халатом потянулась через кровать, то ли забыв о его присутствии, то ли вовсе не стесняясь себя перед ним.       В любом случае, он смущённо отвёл взгляд и спросил, можно ли ему переодеться. Терано быстро накинула на себя свой халат, но не завязала пояс, взяла его одеяние и подошла, чтоб как-то помочь или успокоить, убедить, что он может чувствовать себя свободно. Свою юкату Рин положил сверху её кимоно, потом завязал и свой, и халат Терано.       Он помнит, как она позволила обнять себя снова и огладить её спину. А когда они легли на постель, он вовсе уткнулся в её мягкие, пахнущие лотосом волосы, а Терано прижалась к его груди.       Они не спали допоздна, но и не отпускали подруга друга, постоянно сжимая тела руками, водя носом по коже и смеясь в плечи. Рину нравилось сжимать её. У Терано выпирают кости, но при этом местами она мягкая и нежная. Он трогал её бёдра, бока, в шутку щипал живот с естественным жирком в его низу, утыкался в ложбинку между грудями, дыша её запахом. Рину казалось, что в любой момент его рот может открыться сам собой, а клыки продырявить её мягкую грудь, шею или плечо, и он узнает, какова её кровь на вкус. Но эти мысли были слишком страшными и мерзкими, поэтому ему только и оставалось, что обнять её крепче. Терано не могла читать его мысли и просто гладила по волосам, массируя кожу как тогда, в ванной.       Он не может вспомнить, кто первым засопел, но все эти мысли заставляют его смутиться. Рин не краснеет, как человек, но всё равно чувствует, как жар жжёт уши и щёки. Яркие ощущения, доставшиеся ему от матери. Те, что смогла пробудить только Терано. От этого он чувствует себя нелепо, глупо, жалко: ведь она единственная в его жизни, кто подпустила к себе вот так, открывшись, как такая же несчастная и ищущая понимание. Тем не менее, Рин сомневается, что ей нужно именно его понимание. Как долго он будет ей нужен?       По двери стучат костяшкой пальца, и Рин дёргается, приподнимается на локте и заставляет себя улыбнуться. Терано, это в её репертуаре. Она снова серьёзна, как и обычно. Стоит в проходе и держит в руках поднос с двумя чашками кофе.       — Кофе в постель? — спрашивает, пока она подходит к кровати. Он откидывает одеяло в ноги, потом ими же его отпихивает к самому краю. — Ты так любезна.       — Должно быть наоборот, — говорит Терано и ставит поднос на длинную тумбу возле кровати, — но я решила о тебе позаботиться ещё немного.       — Польщён, — отвечает Рин, расплываясь уже в настоящей улыбке умиления. Он тянется к подносу и берёт одну из чашек, после чего возвращается на своё место и делает глоток. Кофе горячий и ужасно вкусный, он даже облизывается и одобрительно мычит. Терано, выслушав, берёт свою чашку с кофе и опускается на свою половину кровати. — Ты уходила только за кофе, или…?       — Изначально встала поработать, — признаётся Терано, и Рин кивает — как бы он ни хотел, а вычеркнуть работу из её жизни пока представляется невозможной затеей. — Потом вспомнила, что ты спишь здесь. Прикинула, когда можешь проснуться, и велела Маи подогреть воду. Не хотела тебя будить, ты очень крепко спал и был милашкой, — такие слова из её уст звучат ещё более нелепо, чем они есть, и Рин легко посмеивается, отпивая ещё кофе. Терано на это никак не реагирует, продолжает обводить пальцем край чаши.       — Я по природе своей милашка, — картинно гордо поправляет её Рин, вытягивая шею и держа чашку возле лица, показушно оттопыривает мизинец. Терано смотрит на него краем глаза, а потом мягко улыбается, никак не комментируя. Он замечает это и расслабляется, тоже поднимает смягчённые уголки губ. Отставляет свою практически пустую чашку на поднос, нависнув над ней, а потом опускает к ней лицо, чтоб практически соприкасаться с ней носами. — Спасибо, Терано, — говорит более глубоким и мягким голосом, скользящий по ушам, словно шёлк. Терано глядит на него всё также спокойно. Она подаёт ему свою чашку, и он убирает и её, после чего его сразу же притягивают к себе за ворот халата.       Рин утыкается в её щёку и выдыхает на кожу. Они одновременно прикрывают глаза и сосредотачиваются друг на подруге. Считывают частоту дыхания, чувствуют кожу и её трение. Терано прижимает к его груди свою ладонь и следит за тем, как размеренно она опускается и поднимается, и как медленно бьётся его сердце.       — Терано, — повторяет Рин, и это не звучит ни как оклик, ни как обращение, ни как начало вопроса или характеристики. Просто имя. Просто её имя, произнесённое им. — Терано.       — Рин, — отвечает она и сглатывает, наблюдая, как он чуть отстраняется и смотрит ей в глаза с ещё большей благодарностью и любовью. По крайней мере, он уверен, что сейчас в его глазах можно прочесть именно любовь. Чистейшую и сильнейшую привязанность и желание быть рядом столько, сколько это возможно и даже больше.       — Если я останусь с тобой на больший срок, чем пара сотен лет, — Рин целует её щёку, едва касаясь губами. Терано подаётся навстречу и обнимает его шею, — ты не будешь злиться?       Она смотрит глаза в глаза и то хмурится, то вскидывает брови. Рина это напрягает, поэтому он отстраняется ещё на несколько сантиметров.       — Я что-то не так сказал?       Мотает головой и перекладывает ладони ему на щёки. Поглаживает их большими пальцами, и он поворачивает лицо к запястью, чтоб нежно поцеловать его.       — Прости.       — Ты не сделал ничего плохого, — успокаивает она и приглаживает пряди волос, убирает их за уши. — Я просто задумалась о том, что тебе нужно сменить фамилию, чтоб утерять связь с родом полностью, — Терано поднимает его голову и заставляет смотреть в глаза. Рин подчиняется, обнимая её за талию. — Репутация твоей семьи больше никогда не улучшится, да и вряд ли тебе оно нужно. Сейчас общество празднует их бесследное исчезновение, якобы они увезли с собой своего сына-отброса, — поджимает губы, и она сразу же проводит по ним пальцем. — О тебе ничего неизвестно, поэтому со сменой имён не будет проблем.       — Я могу взять твою фамилию? — спрашивает Рин — этот вопрос напрашивается сам собой, а Терано словно ходит вокруг да около. Всё же она утвердительно кивает и притягивает его к себе совсем близко.       — Я хочу, чтоб ты взял мою фамилию, — делает акцент на первых двух словах, и у него загораются глаза. Смущённо-умилённо улыбается самому себе, и Терано гладит его за это по голове. — Ну, слишком рано говорить “добро пожаловать в семью”? Или мне нужно было сказать это в нашу первую встречу, не считаешь?       Рин мотает головой и ложится на её плечо, утыкается носом в шею. Он тихо, но жадно вдыхает её запах и расслабленно прикрывает глаза.       — Тебе нужно было время, чтоб довериться мне, иначе в такой семье не было бы смысла, — “Как, впрочем, не было и в моей”, — иначе сейчас бы я не обращался к тебе на “ты” и не называл по имени.       Терано размышляет над его словами в молчании, перебирая пряди его волос. Рин не дожидается её ответа, а она, видимо, и не планирует его давать, поэтому он закрывает глаза, расслабляется и хочет раствориться в ней и её нежности без остатка.       Терано кладёт свою ладонь ему на зашеек, а потом чешет его ногтями, отчего по спине пробегают мурашки. Рин чуть размыкает губы и старается сохранять спокойный вид, хотя её касания слишком приятны для сохранения спокойствия. Терано недолго задерживается на шее и переходит на спину. Проводит между лопаток пальцем, прямо по позвоночнику, и тоже ведёт по ней ногтями сквозь ткань халата. Эти почёсывания приятны, и он мурчит, строя из себя приласканного кота. Улыбнувшись зубами, Рин поднимает голову и снова целует её щёку, а потом и облизывает её. Из-за этого Терано немного отклоняется, удивлённо смотрит на него и изгибает бровь. Рин щурится и показывает свои клыки.       — Ещё помяукай, — язвит она, на что Рин приподнимается и нависает над ней.       — А я же могу, — предупреждает, на что она сползает головой на подушку. Он переставляет руки за ней, и теперь их лица ровно напротив.       Рин рассматривает её лицо более внимательно и снова отмечает, как она прекрасна. Белая кожа, аккуратный небольшой нос, тёмные губы, выразительные глаза с очень красивой радужкой — всё это пленяет его всё время и с новой силой. Ему хочется расцеловать её. Выучить наизусть. Научиться наслаждаться любой её эмоцией, понимать её и успокаивать, когда ей это нужно. Хочет видеть в её карих зеркалах её всю, полностью.       Взгляд скользит ниже, по шее, ключицам и на грудь. Малые, такие же белые бугорки с тёмными сосками, у которых небольшие ореолы. Он слишком чётко запомнил, как они выглядят, для того, кто вежливо отвернулся. И хочет увидеть их вновь. Уткнуться в голую кожу, коснуться их не только кончиком носа.       Терано кладёт свою руку на ворот халата, следя за его пожирающим взглядом. Это выводит его из этих (возвратных? пошлых? мерзких? смущающих? неловких?) мыслей, и Рин поднимает взгляд обратно, где его встречает её, внимательный, изучающий. И немножко насмехающийся. Совсем чуть-чуть.       Ведь он всё ещё раскрытый бульварный романчик.       Теперь она проводит руками по его бокам, после чего оставляет ладони прямо на ягодицах. Сжав губы, Рин двигает ими назад, под её пальцы, и Терано сжимает кожу вместе с тканью халата, отчего изо рта вырывается тяжёлый выдох.       — Терано, — она поднимается к его плечам и стягивает с них халат. Он останавливает её руки, и они встречаются взглядами. — Подожди.       — Что? — Терано расслабляет пальцы и водит ногтями по ткани. Рин говорит не сразу, только на выдохе, перебарывая смущение и боязливость.       — Можно сначала раздеть тебя? — она слышит его и тут же усмехается, опускает глаза. Потом откидывает голову назад и шепчет ответ:       — Разрешаю.       Перед тем, как начать, Рин стягивает свой халат до бёдер и оставляет его так висеть. Терано ожидает, легко улыбаясь, но не открывает глаза. Сначала он проводит ладонями от бёдер до живота. Пальцами задирает края халата, из-за чего образуются складки ткани, и открывается больше кожи, её бёдра и внутренняя их часть, краешек тёмного белья. Вместе с ним виднеются чёрные волоски на стыке ноги и паха, кажущиеся жёсткими. Рин пока не решается провести рукой, чтоб проверить.       Он гладит её рёбра и следит за дыханием. Оно более глубокое, чем обычно. Ожидающее его действий. Успокоенное перед теплотой губ и холодом ладоней. Рин перестаёт дышать, когда наконец накрывает груди Терано ладонями.       Он осторожно сжимает их пальцами, и она вздыхает, проводя ногой по постели, практически полностью выпрямляя её. Ему не терпится дотронуться до них голых, поэтому он быстро спускается к тонкому поясу и развязывает его узел.       Терано протягивает руку и касается ладонью его плеча. Рин тут же поднимает на неё глаза и любуется её спокойным, наполненным нежностью лицом. Чувствует себя так, словно его учат какому-то особенному искусству. Наверное, так оно и есть.       Она сжимает его плечо, а через мгновение отпускает, снова опускается на подушки. Позволяет делать всё, что захочется. Рин тут же разводит края её халата в стороны, полностью открывая её.       Он резко опускает голову от неловкости и тихо смеётся, и этот смех больше похож на массу частых сбитых вдохов и выдохов. Терано приподнимается на локтях и озадаченно ожидает, когда он успокоится.       — Тебе нервно, — говорит она за него, и Рин много кивает, выпрямившись.       — Такое у меня впервые, — он улыбается ей и наконец развязывает свой пояс. Он откидывает свой халат в сторону, и Терано делает тоже самое, когда полностью снимает свой.       — Но я у тебя не первая, — напоминает им обоим. “Как и я у тебя”, — добавляет сам себе. Это не обидно, но и странно осознавать, что люди и людини, которые были с этой женщиной, выжили. Потому что он чувствует себя так, будто бы с минуты на минуту испустит дух.       — Но такое впервые, — уверенно повторяет Рин. Они смотрят друг на подругу, и он надеется, что она прочтёт заветное “Ты для меня единственная”.       Терано словно забывает моргать, пока не прикрывает глаза веерами ресниц.       — Я верю тебе, — и для Рина эти слова значат слишком много, чтоб держать себя в руках.       Он подаётся к ней ближе, чтоб уничтожить любое расстояние между ними, и Терано раздвигает ноги шире, чтоб для него хватало места. Они прилегают друг к подруге, как половины какого-то давно утерянного целого: пах к паху, грудь к груди, лоб ко лбу. Терано вздыхает от неожиданности и обнимает его за шею, а Рин придерживает её за поясницу. Они трутся носами, носом об щёки, губами об подбородок и наконец касаются губ друг подруги в лёгком и мягком поцелуе. Рин лишь приминает губы Терано, пока она пробует сухость его губ кончиком своего языка.       Он решает открыть рот, и Терано тут же проникает в него своим языком. Он оказывается слишком горячим и влажным, и Рин прижимает и гладит его своим. Терано старается перемять его губы, отчего они постепенно опухают и становятся мягче.       За одним поцелуем сразу идёт следующий, в уголок губ, а потом и в подбородок. Выдаётся небольшая передышка, но и ту Рин не хочет использовать. Он спускается краткими поцелуями по контуру лица на её шею, пока она целует его лоб и макушку, гладит затылок пальцами. Терано накручивает на палец его волосы, пока он вылизывает её кожу и водит по мокрым следам своими губами. Старается посасывать её, но без использования зубов от этого нет абсолютно никакого эффекта. Рин тихо рычит, из-за чего его клыки снова вылазят за губы.       — Рин? — Терано кладёт свои ладони ему на плечи и щупает их, чувствуя крепкие кости и мышцы под кожным покровом. Синие вены расходятся под ней тёмными каналами-трубками. — Всё в порядке?       Рин поднимает голову и кивает, не пряча при этом ни клыки, ни дымку во взгляде. Он облизывает свои губы и чувствует лёгкое прикосновение её пальцев к разгорячённой коже на виске.       — Я хочу быть твоим, Терано, — её глаза округляются от этого внезапного заявления. Оно смущает, и Рин замечает это в её мимике. Улыбается уголками губ и обводит мокрый след на её шее пальцем. — Сделай меня своим, пожалуйста.       — Я… — она впервые заикается и теряется в словах, лихорадочно бегает глазами вокруг него и по нему. Вздохнув в попытке успокоиться, ложится щекой на его плечо. — Могу не сдержаться.       — Я смогу остановить тебя, так? — Рин гладит её спину, пересчитывает позвонки.       — Я давно не пила кровь.       — Я тоже.       Они замолкают. Рин продолжает гладить её, ожидая дальнейших действий.       Он хочет попробовать Терано. Прокусить её кожу на тонкой шее максимально аккуратно и увидеть, как кровь потечёт неконтролируемыми тонкими струями, сливающимися в одно широкое бордо, чтобы потом слизать её всю с кожи, а потом посасывать из прокуса. Хочет узнать, как она пахнет, металлическая, как у любого человека, горькая или сладкая ли на вкус. И хочет, чтоб ранки быстро затянулись, и Терано облизала его губы, разделив с ним себя же, приняв таким образом предложение руки и будущие сотни лет совместной счастливой жизни.       Но больше хочется, чтоб Терано попробовала его. Хочет узнать, каково это — быть укушенным любимым человеком. Ведь в основном в вампиров обращаются влюблённые, как бы сентиментально это ни было. Терано уже что-то такое говорила… вроде бы, “все способны на сантименты”? Вот это она имела в виду?       Рин хочет перестать думать о всякой ненужной сейчас всячине, поэтому закрывает глаза. Сосредотачивается на Терано, на теле под его руками, мягкой сладкой коже и медленном дыхании. Наконец она поворачивает лицо к его шее и трётся о неё носом. Сначала поднимается им к уху и кусает мочку. Укус не болезненный и не глубокий, она просто посасывает её, потом облизывает хрящ и завиток раковины. Когда же Терано снова спускается к его шее, ближе к сгибу, она выпускает клыки и прижимает их концы к коже.       Укус выходит быстрым, резким, и он начинает практически сразу болеть. Сначала Рин сжимает челюсти как может, а потом снова шипит, чувствуя лишь то, что Терано прокусила его и держит клыки внутри. Подождав ещё пару секунд, она вытягивает их, и в ямочку напряжённой ключицы сбегаются пара кровавых дорожек. Терано наблюдает за ними, Рин тоже опускает глаза. Его кровь яркая, практически без затемнений. Она с охотой слизывает лужицу в ямочке, пока кровь не течёт через её края. Языком поднимается точно по маршруту струй, в итоге накрывает им отверстия и тут же получает на него новую порцию крови. Терано лижет её, как кот сметану, причмокивает губами кожу вокруг и сжимает зубами, чтоб текла интенсивнее.       — Терано… — Рин закидывает голову назад, открывая шею сильнее, и не даёт слезам потечь по щекам. Ему уже не так больно, но расплакаться хочется всё равно. Он слишком, слишком сентиментален. — Терано, хватит…       Она тут же отстраняется, напоследок облизав прокус. Рин напрягается, чтоб остановить кровь, а потом и регенерирует, затягивает отверстия новыми клетками. Облизывается, осторожно берёт его лицо в ладони. Размазывает крупные слёзы по щекам и целует губы, проталкивая язык в рот. Рин чувствует вкус своей крови. Он такой же, как у человека, металлический, но с особенной горькой ноткой, доставшейся от отца.       Он жадно сглатывает, и Терано разрывает этот поцелуй, шумно вдыхает воздух. Она усаживается на его ногах удобнее и обнимает за шею, уткнувшись лбом в лоб.       — Терано, — Рин хрипит и тут же шмыгает носом. Скатывающиеся новые слёзы стирает самостоятельно. — Спасибо.       Терано ничего не отвечает, лишь едва заметно кивает и гладит его спину и плечи. Она ёрзает на месте, и Рин не сдерживает глухой стон, чувствуя, что его задели.       Терано приподнимается и поддевает пальцем свои трусы, намереваясь снять.       Рин часто моргает, чувствуя, как слипаются влажные ресницы, и придерживает Терано за бедро. Она опирается одной рукой на его плечо, второй — снимает с себя последний элемент одежды и сбрасывает за край кровати. Она снова опускается на него и слегка трётся об вставший член через ткань его трусов. Рин кусает нижнюю губу до красноты.       — Приподнимись, чтоб я сняла их, — говорит Терано, и это больше похоже на осторожную просьбу, чем на приказ. Рин кивает и тут же приподнимается, тянет трусы вниз с ягодиц и задевает краем член, который сначала нагибается за тканью, а потом снова выпрямляется, обильно истекая предэякулятом. Терано успокаивающе целует его в лоб и берёт их края пальцами, пока Рин тяжело дышит от возбуждения.       Сначала Терано складывает трусы пополам, но понимает, что от этого мало толку, и просто осторожно укладывает их поверх своих на полу. Она оглаживает шею Рина ладонями, соскальзывает взглядом вниз и рассматривает его пах, сосредоточенно поджимает губы. Рин ничего не говорит, но и не скрывает смущения. Такой взгляд, кажется, может смутить и мёртвого.       Лучшая защита — нападение. Поэтому Рин тоже постепенно опускает свои глаза. Сначала его взгляд задерживается на груди, соски которой снова затвердели. Проведя рукой по рёбрам, он накрывает грудь, которой любуется, и мнёт, зажимая сосок между пальцами и слегка оттягивая. Из-за этого Терано отвлекается, и она кидает на него грозный взгляд исподлобья. Он понимает, что лучше проскользить дальше, под низ живота, где виднеются мелкие тёмные волоски. Он накрывает её лобок ладонью и наконец пробует их на ощупь. И правда немного жёсткие, но и аккуратно подстриженные ножницами, чтоб не были слишком длинными. Они скрывают и половые губы, от которых, он чувствует подушечками пальцев, исходит жар.       — Мы можем вместе… — начинает он, но так и не договаривает, надеясь на то, что Терано поймёт и так. И она понимает, к чему клонит, и касается пальцем влажной головки.       — Вместе, — приподнимается, чтоб ему было удобнее, и заставляет колени разъехаться в стороны немного шире.       Рин тут же раздвигает большие половые губы и чувствует массу смазки на малых. Терано обводит большим пальцем всю головку и трёт уретру, заставляя его уткнуться в своё плечо. Они одновременно проводят друг по подруге пальцами, Рин — от клитора до входа в её влагалище, Терано — от уздечки до основания члена. Мошонки она касается только слегка, когда проводит ладонью по его лобку только ради ознакомления. Он обводит клитор и нажимает на него, стараясь отодвинуть капюшон, и Терано вздрагивает от ощущений. Тогда он прекращает и плавно спускается вниз.       — Растяни меня, — просит она, из-за чего Рин останавливается и пытается осознать услышанное. Он не ожидал, что у них будет что-то большее, чем прелюдии. — Мне показать, как нужно?       — Было бы не лишним, — кивает и чувствует, как её рука соскальзывает с пениса и касается его, липкой стороной ладони от предэякулята.       Рин кладёт свою ладонь на внутреннюю сторону бедра Терано и наблюдает, как она начинает растягивать себя одним пальцем. Сначала она обводит проход, нажимая с внешней стороны на стенки, а потом без проблем проникает по ноготь. Медленно насаживается по первую фалангу и тут же вытаскивает её из-за давления стенок внутри. Так она делает ещё пару раз, пока вагина не принимает её по костяшку.       — Можешь начать с двух, — подсказывает она и выходит, не сдерживая тихий стон. Она поднимает руку и разводит пару пальцев, один из которых полностью покрыт её смазкой. Рин наклоняется к нему и обхватывает губами первую фалангу, чтоб тщательно обсосать и вылизать. Пройдясь по всей длине пальца языком, он сглатывает и скользит ладонью, которая мирно лежала на внутренней стороне бедра, к её вульве.       Как она и сказала, Рин проникает в неё сразу двумя пальцами, повозившись возле самого входа. Постепенно пальцы начинают проникать всё легче, пока Рин свободно не двигается в ней, и Терано не закусывает палец, чтоб удержаться от слишком громких постанываний. Он выходит из неё, и она толкает его в плечи, чтоб лёг на спину — всё остальное сделает сама.       Терано придерживает его член и трётся об него вульвой, размазывая ещё больше смазки и надрачивая таким образом им обоим. Рин вздыхает и кладёт ладонь на её бёдра, чтоб сжать.       Она тут же насаживается на его член, и из-за внезапных ощущений Рин несдержанно простанывает, запрокидывая голову.       Терано сжимает его изнутри с непривычки, и его окружает сильный и тесный жар и влага. Она не спешит двигаться, поэтому плавно поднимается и полностью выпускает член из себя, давая им небольшую передышку. Но Рин не успевает расслабиться, как она надрачивает ему рукой и особенно сильно сжимает мошонку. Когда она ставит руки на его рёбра и снова насаживается, Рин решает контролировать её, поэтому держит бёдра крепче и регулирует её движения.       Сначала Терано насаживается полностью на всю длину его пениса, а потом, ускоряясь, принимает в себя только половину. Она хрипит, опуская голову и чувствуя напряжение и боль в широко расставленных ногах. Рин помогает ей прижать колени к его бёдрам, сам толкается в неё, она стонет в голос, тут же пытается зажать рот рукой. Рин гладит её по пояснице и чувствует, что такими темпами слишком быстро кончит и изольётся прямо в неё. Он приостанавливает Терано, замедляет темп, который она выбрала, и слышит, как она тихо мычит.       Ей совсем-совсем мало его.       — Терано, — зовёт Рин, и она даже не сразу поднимает на него будто бы опьянённый взгляд.       Её волосы растрёпаны, а чёлка прилипает к вспотевшему лбу. Губы опухают от пройденных поцелуев и того, что она вечно кусает их. Руки трясутся от напряжения, а вагина выделяет столько смазки, что он бы не справился за один заход языком. Если бы Терано была человекой хотя бы наполовину, сейчас у неё покраснело бы всё тело: от щёк до коленных чашечек.       — Те-ра-но, — говорит нежнее и с пробелами. Его губы, неуспевающих сохнуть из-за буйного языка, растягиваются в хитро-довольной улыбке.       Терано приподнимается, но Рин задерживает её за бёдра, из-за чего она недовольно шипит и дрожит всем телом. Её трясёт от желания почувствовать его в себе полностью и кончить.       Рин хочет услышать, как Терано скажет ему, что она чертовски сильно этого хочет.       — Всё хорошо, Терано, — вместо этого он толкается в неё, постепенно восстанавливая темп. Она открывает рот, но не стонет, запрокидывает голову назад и выгибается в спине. — Я здесь, с тобой.       Терано не видя то ли кивает, то ли мотает головой. Рин надеется, что она услышала его, и отдаётся ей полностью, чтоб полностью насладиться последними минутами секса.       Он тоже выгибается до хруста позвоночника. Не стонет, а только хрипит, закатывает глаза и кончает в неё, уже закончившуюся и упавшую ему на грудь своей. Они чувствуют, как разливается его горячая сперма, а стенки вагины то напрягаются, то полностью расслабляется, словно сердечные мешочки и предсердия. Сердце Рина пропускает более сильный удар, и он старается восстановить дыхание.       Терано находит силы сползти с него рядом на постель, прижаться сбоку и при этом пытаться сжаться в комок. Сначала Рин проводит по её спине ладонью, а потом приподнимается, полностью поворачивает её на спину и нависает сверху, удерживая ослабшие руки. Он видит, как она утомилась, поэтому оцеловывает лицо нежно. Нос, щёки, лоб, краешек уха — едва касается губами кожи и оставляет тихий звук чмока в воздухе.       Когда Рин укладывается рядом с ней, Терано поворачивается к нему боком и целует нос в ответ.       — Нужно принять ванну, — только и говорит она, и немного ёрзает. Рин опускает взгляд в её ноги и понимает, что из неё медленно вытекает его семя прямо на простынь.       — Прости, — он кривится и злится на самого себя. Терано слегка мотает головой.       — Всё в порядке, — они снова встречаются взглядами, поэтому решает придать своим словам больше уверенности. — Мне всё очень понравилось.       Рин кивает, принимает к сведению и соглашается. Для него это было правда чудесно, и вряд ли кто-нибудь даст что-то лучше, чем сделала она.       Он двигается к ней ближе и обнимает за талию. Она утыкается носом ему в ложбинку между ключиц.       — Получается, — начинает Рин, пока легко поглаживает её по боку, — мы теперь женаты, и это было наше первое брачное утро?       Терано поднимает голову и смотрит на него несколько секунд, вопросительно изгибая бровь. Это выглядит забавно, поэтому он не сдерживает прыск.       — Брачная церемония вышла нетрадиционной, — серьёзно изрекает Терано, пораскинув над его вопросом мозгами. — Но да, мы женаты.       — Здорово, — радостно отвечает Рин, и Терано улыбается вместе с ним, немного закатывает глаза. — Тогда мне нужно поблагодарить тебя за освобождение от оков проклятого рода Обами, — “Я его имел”, — внутренне вздыхает. Он добавляет с хитринкой и большим удовольствием: — жёнушка.       Терано не сразу реагирует на это обращение. Когда же она заканчивает его смаковать, то резко поднимается с кровати, накидывает на себя первый попавшийся под руку халат и взъерошивает прилипшие ко лбу и затылку волосы.       — Если будешь так меня называть, — Терано хватает ещё и свои трусы и только потом направляется на выход из комнаты, — то я тебя утоплю.       Рин открывает рот, чтобы ответить, но она захлопывает дверь. Немного расстроившись, он всё равно кричит ей вслед:       — Подобный опыт у нас уже был, жёнушка!       И он разваливается на кровати практически звездой, веселясь с собственной фразы. Проведя руками по своей груди, Рин облегчённо выдыхает и убирает их за голову, смотря в светлый потолок и до сих пор чувствуя запах лотосов. Где-то на первом этаже бегает Маи и гремит вёдрами, чтобы набрать им ванну.       И он думает вот о чём: может ли следующая тысяча лет пройти вот так? И поднимается, чтоб одолжить у Маи кисэру на прикурить.