You know, I want it all

Она больше не смотрит на него. Не целует его, не касается его так, как касалась на первых порах их поистине непростых, но чертовски завлекающих отношений. Он поймал её буквально как птенца, выпавшего из гнезда, после неудачного прослушивания; расстроенную, с красными опухшими глазами и трогательным: «Вайолет», слетающим с её чувственных полных губ, от движения которых ему уже становилось неуемно (неудобно) в тугой ткани недорогих штанов. Она не знала о нем ровным счётом ничего; не знала о его позорной славе и статусе постоянного поиска актрис для фильмов, о которых на первых свиданиях никогда не говорят вслух, а если и касаются, то как и кончиков её пальцев, её мягкой, нежной кожи, доходящей под пристальным вниманием его прикосновения — вскользь. Сейчас Вайолет уже не такая цветущая — бесспорно, она осталась прекрасна, её улыбка до сих пор сводит его с ума, но в ней уже нет прежнего тепла. Она стала больше дежурной. — Интересно, со всеми актрисами так сложно ужиться под одной крышей или только с тобой? — едкость срывается с его языка невольно, она пытается её удержать на мгновение дольше в объятиях кровати и его собственных — тоже. Но Вайолет даже не вздрагивает, её спина остаётся прямой, а бледная кожа, скрытая под тонкой хлопковой фиолетовой ночнушкой, мерцает необыкновенно, словно она сирена, утягивающая его одним сладким звучанием своего голоса на дно. — Не переноси свои проблемы на меня. — у неё теперь короткие волосы по плечи, хотя он любил, когда та девочка завязывала их лентой; она будто делает ему все на зло — носит открытые платья с юбкой выше колен при его коллегах, возвращается домой черт знает когда, а ещё не даёт этим вьющимся каштановым локонам отрасти. Чтобы он наверняка реже их касался. По первости все было не так, но бизнес порноиндустрии, голодный и скользкий, и быстрый успех сделают кого угодно грязным — и сколько бы он ни уверял себя, что с Вайолет так не случится, что Вайолет выдержит и не изменится (не испортится в худшую из всех возможных сторон), он нагло себе врал, как и ей, в общем-то, тоже. А Вайолет, она была девочкой доброй, начинающей актрисой, которая уже понимала, что одним талантом без денег, связей и с прескверным прошлым не пробиться в самые верха, если только ни добавить постель босса к своему списку заслуг. В её случае все эти факторы смешались буквально, так как она стала его восходящей звёздочкой, сладкой черничкой на гнилом торте порнографического разврата. Раньше Олаф любил свою работу, но сейчас уже был не уверен, что она ему по-душе; ему давно за 40, Вайолет близится 20 год, а он моложе не становится с её приходящим расцветающим старением. Возможно, она скоро найдет ему замену, сменив одного папика на другого. В законе выживания сильнейших это был бы справедливый выбор, сделанный в пользу того, чтобы выжить самой и прокормить себя, брата и сестру. — О, я и не переношу. — его голос глух и сердит, он разворачивает Вайолет к себе за плечи, крепко сжимая их. На бледной коже могут остаться синяки, а это отрицательно отразится на съёмках и прессе, поэтому он не позволяет себе сжать пальцами её слишком сильно. — Просто моя жена превратилась в беспечную противную лживую стерву. Каждое слово вызывает сдержанное движение её челюсти. Он бьёт её побольнее, выплевывая их в лицо, когда как его гипотезы её измен ещё ни разу себя не подтвердили. Но Олаф был слишком ревнив и несчастлив, чтобы эту закономерность заметить. — Ты пьян. Ложись немедленно спать, пока я не окатила тебя из душа. Язык вяло катается во рту, голова плывет, а сердце пылает в груди тяжело от выпитой лишней бутылки джинна; он не позволяет себе отпустить её, даже когда она дёргается, чтобы вырваться. Вайолет закатывает глаза — свои невозможно красивые сине-зеленые глаза, в которых отражается вся печаль их двухлетнего, уже изжившего себя брака. На самом деле, она не заслужила всего этого дерьма в свою сторону. Но кто бы её стал слушать после того, как она стала его главным доходом, заменив место трофея на каминной полке, а не то, что до́лжно было ей отойти после заключения брака. Место любящей жены уже отошло его работе, а что до неё, она заведомо в борьбе за его сердце проиграла. И если Вайолет верила по первости в то, что её любви хватит им на двоих, то потом реальность грубо открыла ей свои свои потаённые, самые грязные уголки, не оставив места для глупых фантазий и беспочвенных мечтаний. Но все же она его любила. Облачившись в дорогие меха, нацепляя на себя короткие юбки, она не позволяла ни одной руке, кроме его собственной, под эту юбку залезать; может, она и играет в порно, но в её сердце он сумел занять прочную позицию, которую ни единый член заменить или сместить не сможет. Только доносить до него, чем через ссоры, у неё уже просто не выходило. Он её не слышал. Не хотел слушать. И единственным выходом стало отстраниться, закрыть болезненно кровоточащую рану, на которую он то и дело давил, заменив пышущее жаром чувством холодом и безразличием. Для Вайолет оставалась загадкой сволочная натура человека, толкающая его любить тех, кто его хотя бы показательно не любит. Олаф устало славливает её лицо в свои ладони; его взгляд выражает куда больше, чем его язык, и только поэтому Вайолет обещает вернуться, когда закинется водкой со льдом, чтобы спалось лучше. Проблема в том, что их отношения себя давно изжили, но она не может уже его бросить. Он её привычка, её крест, который она пообещала себе когда-то давно нести. У Вайолет таких крестов было много; двое из них покоились на кладбище, погребённые когда-то под пеплом сгоревшего дома, и ещё два сидели дома, в ожидании, когда от неё придут вести. «Вайолет, как у тебя там дела? Все же хорошо? Как твоя карьера, как новая жизнь с мужем?» Олаф не знает о том, что она отсылает брату с сестрой ложь, обернутую в красивую упаковку; она старается выезжать на том, что у Олафа творческий кризис, поэтому они не слышат ее имя из заголовков, не могут порадоваться её карьерному росту, которым, на самом деле, ей было бы раньше стыдно похвастаться. Сейчас же Вайолет чувствует, как её охватывает апатия, и что совсем скоро она сможет признаться: «Нет, Клаус, мы не снимаем новый фильм, да, Клаус, я сплю со своим боссом, который ещё и мой муж, нет, я, к сожалению, не счастлива.» Все это грозится вылиться через нее вместе со слезами в новом письме, которое она очень долго продумывает перед отправкой; Вайолет меланхолично курит, сидя за рабочим столом, и потягивает принесённый служанкой мартини, прокручивая в руках ещё не распечатанный конверт для отправки. Его пальцы, его паучьи пальцы ласкают её плечи, они стремятся залезть в вырез платья, когда как ей надо собираться и собраться с мыслями. Сегодня обещало пройти важное прослушивание, а он опять её перед ним дразнит, как дикую пантеру куском свежего мяса. Вайолет пытается от его губ уйти, увернуться, увести линию шеи, но он напористо, нежно, неистово покрывает бьющуюся скачущую жилку поцелуями, от которых внутри её груди расцветают позабытые ощущения радости от того, что она вообще может испытывать возбуждение. — Я тебя ненавижу. — хочется прошипеть ей сквозь зубы, но он наклоняет её голову назад, прорывается через плотно сомкнутые зубы языком, и вылизывает эти слова вместе со всей их горечью, заставляя её хотеть, заставляя её неистово желать притянуть его ближе. Вайолет дёргает его за лацканы пиджака, усаживает на свой стул и усаживается сама сверху, пригласительно перекидывая ножку через его худые поджарые бедра. Её полные губы все ещё обещают ему однажды подарить смерть, если он все также будет неосторожен, но когда придет этот момент — он не знает. Возможно, Вайолет убивала его каждым таким поцелуем, обещающим сладкую месть, разделенную напополам с обречённой нежностью, касающейся его в самом уголке губ, когда она так закрывала глаза. Его девочка, она вздрагивает на нем, силится скрыть, как краснеют её щеки, изображая из себя взрослую сдержанную женщину, но в глубине души она всё ещё прятала ту Вайолет, завязывающую туго волосы перед прослушиванием. Она сталкивается с ним боязно взглядом, и Олафа накрывает покрывало из их общих воспоминаний: первое свидание, приглашение на кофе, мотель, её восхитительные стоны под аккомпанемент скрипучей кровати и его обещание, что он её возвысит среди прочих актрис. Олаф обещал себе никогда не влюбляться в актрис, с которыми работает, потому что такая любовь долго не живёт, но с Вайолет он поступился почти со всеми своими принципами, немногочисленные из которых носили морально ценностный характер. Вайолет себе обещала вытащить свою семью всеми возможными способами — она привыкла думать больше о других, чем о себе, но Олаф взростил в ней семена эгоцентризма, по сей день заставляющие его теперь самого страдать. Она раскачивается на нем, её щеки горят, её руки цепляются за его плечи, и он ускоряется, помогает ей подмахивать бедрами, стянув губы в тонкую, побелевшую от прихвативших их зубов линию. За столько лет приобретенный опыт говорил, что если женщина рядом с тобой молчит больше, чем кричит, она почти никогда не притворяется. А Вайолет дышит часто-часто, пионами заставляет свои щеки алеть в свете льющегося из окна плавленого солнца, и глаза жмурит от удовольствия. В его фильмах она обычно всегда кричит, ведёт нарочито откровенно пальцами по внутренней стороне бедер и юрким зернистым кончиком языка обрисовывает рамки приближающегося рая для того, кто перед ней или за камерой находится. Но с ним она тиха, её трясет от приближающегося оргазма, а сокрушенное «Олаф» оседает на внешней стороне его плеча. И в такие моменты он наконец мог себе признаться, что он её любит. Ревниво, эгоистично, как только он один мог любить.