Здесь и сейчас

      Утро Юрия Григорьевича Самохвалова началось как обычно — крепкий кофе вместо завтрака, поездка до места работы в комфортном автомобиле вместо душного троллейбуса или автобуса, а перед выходом из дома поцелуй от жены вместо…       Да нет, не «вместо» конечно, а просто поцелуй… от жены. Никого не представлял вместо своей супруги Юрий Григорьевич, да и зачем ему это было нужно, что он, мальчишка какой, что ли? А всё-таки в последние недели иногда мелькали мысли о другой женщине, письма которой заронили в его душе странные чувства.       Письма-то те Юрий Григорьевич недавно вернул той, которая с такой любовью их написала, но они и не были нужны ему — он прочитал их так много раз, что запомнил. А когда читал их про себя, то читал исключительно её голосом — мягким, чуть игривым, нежным голосом. И удивлялся — за что она так его любит, так ценит, так восхищается? Юрий Григорьевич и хотел, и не хотел, чтобы эти письма, как и чувства той, что писала их, прекратились. С одной стороны, они очень тяготили, навевали ненужные воспоминания и мысли о том, что, быть может, всё могло бы сложиться по-другому, а это мысли, согласитесь, не самые приятные. С другой же стороны, грели душу, да и, чего греха таить, мужское самолюбие, что его так любят и нуждаются в нём.       Но всё же в письмах этих сквозило и какое-то сильно скрываемое, но сожаление о чём-то, и письма эти были по сути своей о прошлом. А прошлым, как известно, жить не только вредно, но и опасно. Прошлое прошло, закончилось, исчезло, и не должно оно портить и мутить настоящее. Поэтому, когда уговоры Юрия Григорьевича не писать больше писем, не подействовали, он решил прибегнуть к помощи общественности, о чём потом долго жалел. Не должно выноситься на местком то, что касается только двух людей, особенно когда один из них влюблён. Влюблён тихой, нежной, немного горьковатой любовью. И готов бросить всё ради этой любви. А готов ли?.. Это нужно было проверить и расставить, наконец, все точки над i. — Верочка, вызовите ко мне Ольгу Петровну, пожалуйста, — попросил Юрий Григорьевич и отключил селектор. Ольга Петровна Рыжова вошла в кабинет примерно через десять минут. Вид у неё был слегка растрёпанный, щёки раскраснелись от холодного ветра — видно было, что она опять в рабочее время бегала в магазин, так как обеденный перерыв на работе и в магазине совпадал. — Вызывали, Юрий Григорьевич? — волнуясь и стараясь не смотреть перед собой, спросила Ольга, её мысли метались от того, что она не понимала, зачем её мог вызвать Самохвалов, и из-за него самого. — Ой, здравствуйте, — спохватившись и вспомнив, что они сегодня ещё не виделись, быстро добавила она. Получилось забавно, и Ольга слегка улыбнулась той ситуации, которую сама же создала. — Простите, что так долго, я… Юрий Григорьевич смотрел на неё и не мог понять её волнения, точнее, такого сильного волнения. — Ничего, Оленька, — Самохвалов тепло улыбнулся, — да, нужно поговорить, присядь, — а сам подошёл к двери и, сказав Вере, чтобы их не беспокоили, запер кабинета дверь на ключ. От этого Ольга разволновалась ещё больше, так как остро почувствовала, что разговор пойдёт о чём-то личном. — Юрий Григорьевич, зачем же?.. — глаза её заметались от двери на лицо Самохвалова, и в этих глазах читался… страх. — Оленька, ну ты чего, милая? — Самохвалов подошёл к ней со спины и, сам не зная зачем, как-то машинально, обхватил руками её плечи. — Ты меня боишься, что ли? — улыбнулся. — А такие письма смелые писала. При напоминании о письмах, вкупе с тёплыми ладонями на своих плечах, Ольга почувствовала, как в груди разливается жар. Она была рада, что сидит сейчас, потому что ноги её стали слабеть. — Не напоминай, — отмахнулась Ольга, не поднимая взгляд и не поворачиваясь. — Ну отчего же? — ласково спросил Самохвалов. — Ты всегда была смелой, ещё с института, помнишь, как ты полезла по пожарной лестнице доставать кошку? — и он снова улыбнулся. — И об этом не напоминай, — уже со смешком попросила Ольга, её волнение утихло, и она поднялась со стула и встала напротив Самохвалова. Так близко, и так далеко. — О чем ты хотел поговорить, Юра? Граница формальности была стёрта в тот момент, когда она не назвала его полным именем и по отчеству. Она смотрела на Самохвалова чистыми и добрыми своими глазами, как ребёнок в ожидании чуда. — Я хотел попрощаться, — проговорил Самохвалов, беря её ладони в свои, — я скоро уезжаю, Оленька. Меня снова зовут поработать в Швейцарию. И после этих слов Ольга порывисто прижалась к нему, а он, снова машинально, обхватил её в ответ руками. — Юрка, зачем? Ну зачем ты появился снова, а? — Ольга не плакала, но её голос звучал горько. — Зачем ходил тут весь такой красивый? Зачем напомнил о том, что прошло? — и она сильно сжала пальцами лацкан дорогого пиджака Самохвалова. Запах его заграничного одеколона окутал её голову, как тогда у него дома, когда они танцевали, и она не могла себя заставить хоть немного отдалиться. Сейчас ей было и стыдно, и больно, и сладко одновременно, хорошо… Да, в его руках ей было хорошо. Наверное, это то, о чем она мечтала, когда поздними вечерами, закрывшись на кухне, писала ему письма. Но не только об этом… — Оленька, клянусь, я не специально, и обидеть я тебя не хотел, — Самохвалов всё сильнее прижимал Ольгу к себе. — Прости, прости, пожалуйста. Я скоро уеду, Оля, поедешь со мной в Швейцарию? Юрий Григорьевич в этот момент понял, что письма достигли своей цели. И в нём всколыхнулись прежние, давно забытые чувства, и понеслись быстрее скоростных заграничных поездов. Он произнёс слова о Швейцарии и сам обмер. Да, он сказал то, что хотел в данный миг. Но разве может это исполниться? А если Оля сейчас согласится? То есть не «если», а конечно она согласится, она же любит его, она готова за ним хоть на край света, и плевать, что в Швейцарию-то её никто не пустит, да и едет туда он с женой, да и что же теперь делать? Сказанного-то не воротишь. — Дурак ты, — Самохвалов немного отстранил от себя Ольгу, она улыбалась, глаза её блестели, — думаешь, я не понимаю ничего? Нет, дорогой мой Юра, никуда я с тобой не поеду. И давай всё закончим здесь и сейчас, — Ольга давно не чувствовала себя настолько смелой, точнее, давно её смелость ей так не пригождалась. Она была умной женщиной и хорошо понимала, что эта поездка в Швейцарию может состояться только в её мечтах. Но не хотелось, чтобы всё закончилось ничем.       Её руки плавно переместились на широкие плечи, и она потянулась к Самохвалову. И на этот раз Юрий Григорьевич совсем даже не машинально, а осознанно, подталкиваемый внезапным желанием и страстью, смешанной с чем-то горьким, завладел губами Ольги в упоительном и властном поцелуе. Сладость запретности этого поцелуя кружила головы им обоим. В эти мгновения исчезло всё — и Швейцария, и жена Самохвалова, и муж Ольги, и совесть у обоих. Да, наверное, в жизни каждого человека должно случиться что-то такое, о чём он будет вспоминать с колотящимся от сладостного волнения сердцем, и одновременно раздираемый муками совести. И, несомненно, этот поцелуй они ещё не раз вспомнят, а пока его можно продолжить. Отстранившись на короткое время, снова окунуться в этот омут вырвавшихся на свободу прежних чувств. И пить дыхание друг друга с такой страстью, будто они снова студенты, на улицах Москвы шумит весна, и они наслаждаются своей любовью, притаившись в укромном уголке в общаге. — Я знала, что ты не изменился и в этом, — Ольга чувствовала, как горит от смущения её лицо, и прислонилась лбом к плечу Самохвалова. Сказано это было как комплимент, но Юрий Григорьевич не нашёл, что ответить — слишком волнительным был для него этот момент. — Оля, я… — Ничего не говори больше, — попросила Ольга, глаза её сияли — казалось, что она получила всё, что хотела в этой жизни, потому что иногда на самом деле женщине так мало надо, чтобы почувствовать себя хоть на минуту самой счастливой на планете. — Спасибо, Юра, — и она ловко высвободилась из рук Самохвалова, — и не волнуйся, поезжай и спокойно работай в Швейцарии, я больше не побеспокою тебя. — Хорошо, — только и смог проговорить Самохвалов. — Я пойду работать, — и Ольга ушла, закрыв за собой дверь. — А я, может, хочу, чтобы ты ещё побеспокоила меня, — в тишине кабинета произнёс Самохвалов.       В его груди по-прежнему всё горело огнём, как и во время поцелуя. И не было сейчас уверенности ни в чём, а особенно в том, что здесь и вот только что они всё и закончили. Конец.