Love-trip

Юра как обычно приходит домой даже не уставший, а просто никакой. Съёмки, сценарии, поиск, снова съёмки, монтаж, озвучка и так по кругу, пока не отвалятся все конечности. Просто садится на тумбочку в прихожей, утыкается носом в сложенные замком ладони и приходит в себя. Лёша, до этого момента гремевший на кухне посудой и отчаянно пытавшийся приготовить что-то хотя бы съедобное, затих и медленно вышел в прихожую, вытирая руки полотенцем. Никаких фартуков, никаких колпаков, это всё для пидоров, по мнению Лёхи. А вот заляпанная в муке толстовка — это для настоящих мужиков. Порой казалось, что Щербаков настолько хочет доказать свою маскулинность, что из разогретой духовки противень голыми руками достанет. Ну, как казалось… Однажды он всё-таки попробовал, и в итоге пришлось вызывать скорую, а потом ходить две недели в бинтах. Зато, получил урок на всю жизнь. «Лучше уж по-пидорски, чем без клешней остаться» — подытожил юморист, сидя на диване перед Юрой, сгорбившимся, сидящим на коленях и старательно бинтующим его правую ладонь, хмурясь. В данный момент Юра хмурился так же, шумно выдыхая воздух, и даже взгляда не поднял на Щербакова, что терпеливо ждал, перекинув через плечо кухонное полотенце и изогнув одну бровь. В воздухе витали усталость и запах жареной картошки. — Чё, совсем пиздец? — интересуется Лёша, прервав молчание. — Полный, бля. Мы сначала правляли сценарий, потом снимали, потом смотрели, потом снова снимали. — выдохнул Юра, поднимая затуманенный взгляд на Щербакова. И подытожил, — В сумме шестнадцать часов. — Смотри не ёбнись по пути в ванную, потому что я тебя поймать не успею. — усмехнулся Лёша, смотря на журналиста сверху вниз. Проморгавшись, Юра мог наконец оценить его внешний вид по достоинству. Взъерошенные волосы, закатанные рукава Юриной толстовки (всё-таки спиздил, сука, за неимением своих), потому что руки у Лёши были гораздо короче. Правильно, ведь у Дудя, как у журналиста, должно быть не только любопытное ебало, язык без костей и море авантюризма, но еще и длинные руки. Ну так, мало ли, пригодятся… — А это обязательно? — жалобно протянул Дудь. — Конечно, бля, обязательно. Ты похож на человека, которого выебали, отправили на другой конец Москвы в час-пик на метро, снова выебали и отправили обратно, — разъяснил Лёша, вытирая руки полотенцем. — Ну, раз обязательно… — выдохнул журналист, поднимаясь и разминая суставы. Всё тело ныло неимоверно, буквально вымаливая о тёплом душе, мягкой постели и скорейшем сне. Но у Юры на него были другие планы. Ноги заплетались морскими узлами, а в мешках под глазами можно было хранить недельный урожай картофеля, но что поделать, когда долг обязывает. Зайдя в ванную, он включил свет и зажмурился от такого обилия фотонов, раздражающих глаза. Замок он не закрыл, да и бог с ним, Лёше он всецело доверял. Стянув сначала коричневый джемпер, а следом белую рубашку, он мельком оглядел место преступления. Выпирающие, острые ключицы, такие же запястья и пальцы рук, жилистые предплечья, широкие рельефные плечи и пара багровых засосов на длиной шее, которые можно было спрятать за воротом бадлона или рубашки. Юра усмехнулся, потирая шею и вспоминая кем и когда эти следы были оставлены. Лёша не специально, не со зла или ревности. Лёша от большой любви и простоты своей. У Щербакова всё было только из-за большой любви. Кофе варить научился, специально пораньше по утрам вставая, хотя сам этот напиток не уважал. Все навыки готовки, полученные в колледже, вспомнил, чтобы, если сам не в туре, Юру порадовать после долгих съёмок. Дудь же взамен притаскивал, пусть и как собака уставший, пончики, пиццу и мыл такие ненавистные Щербаковым полы. Покупал лубриканты со вкусом клубники, потому что «ну хоть что-то же должно в моей жизни быть по-пидорски, помимо тебя, Юр», и вообще старался избегать конфликтов, ссор и недоговорённостей. Потому что оба — взрослые люди, кому нужен этот цирк с конями и битьём посуды, правда? За рассуждениями о бренном мире мужчина не заметил, как в дверь ванной настойчиво постучали, а затем беспардонно её открыли, облокачиваясь на дверной косяк. Юра, оперевшись руками о раковину, поднял голову и посмотрел мутным взглядом исподлобья на причину своих же дум. — Тебе плохо? — обеспокоенно проговорил Лёша, подходя ближе. — Всё нормально, я просто устал как собака, — развернулся на блондина Дудь, всё так же опираясь на раковину. Лёша уже открыл рот для того, чтобы задать очередной вопрос, но был утянут в крепкие объятья, выбраться из которых не то чтобы физически не мог, но морально не хотел. Руки чужие, ставшие уже за все время, вместе проведённое, родными, едиными с самим Лёшей, безбожно забрались под толстовку, вырисовывая на спине незамысловатые узоры тонкими пальцами. На Юрины бледные руки сероглазый мог смотреть минутами, часами, сутками напролёт без передышек и перерывов. Потому что дыхание и так спирало постоянно от прикосновений этих самых рук, а прерываться не хотелось, как минимум, потому что Лёша боялся что все это — один большой миф, выдумка злого волшебника, и если хоть на миг взгляд оторвать, то и Юра исчезнет, в воздухе раскалённом растворяясь, и счастье всё Лёшино вместе с ним. Рукой жилистой аккуратно перебирая русые пряди на чужой голове, Лёша думал о том, как было бы хорошо сейчас так же и завалиться спать, уткнуться лицом в Юрину шею и не думать вообще ни о чём. Вдыхать еле-еле бьющий аромат апельсинового парфюма, который уже успел выветриться с мужчины за весь день, и п р о с т о с п а т ь. Даже сквозь плотную ткань толстовки он чувствовал, как сердце мужчины непроизвольно начинает стучать чаще рядом с ним, и этому нелепо улыбался. — Чем занимался сегодня? — промурчал на ухо мужчина, выпуская Щербакова из объятий, но руки на талии, за спиной сцепленные, оставил. — Всё как обычно, ездил в офис, — перечислял блондин, положив руки мужчине на плечи, — потом в другой офис, потом к сестре заехал. Не жизнь, а текучка. — Точнее и не скажешь, — тянулся за поцелуем, специально голову наклоняя, знал ведь, что Лёша на носочки становиться не будет. Целовал аккуратно, указательным пальцем придерживая за подбородок, хотя Лёша, как говорил сам постоянно, совсем уже не мальчик, но таким проявлениям нежности нисколько не сопротивлялся, даже вперёд подавался, руку чужую за запястье перехватывая. Юра отстранился, взглядом по чужому лицу бегая, будто искал что-то особенное, странное, но нашёл лишь умиротворение. Выглядывая в глазах серых, широко распахнутых, всю свою теплоту и любовь, Юра видел лишь своё отражение и сам этому усмехался, переложил ладони блондину на бёдра, вниз опускаясь и будто глазами спрашивал «можно?» Можно я вот так безбожно усажу тебя на стиральную машину, чтобы целовать, забираясь руками под толстовку? Можно мне сминать своими губами твои, периодически от напора излишнего оставляя на них покраснения? Можно держать тебя за шею, чтобы чувствовать как твой пульс учащается с одной только мыслью обо мне, и осознавать что ты — единственное, о чем я сейчас хочу и могу думать? Можно. И он поднял аккуратно за бёдра, чувствуя, как на спине руки кольцом сцепились (пусть Лёша ему всецело доверял, но упасть не хотелось), усадил на стиральную машинку, которая ещё давно приказала долго жить, и, не глядя, губами нащупал чужие, собственными их накрывая. Чувствовал руку на шее, притягивающую ближе, невольно в поцелуй улыбался и обнимал за талию крепко, между бёдер у мужчины пристраиваясь. — Так, стой, стой, стой… — затараторил Лёша, ладонью слегка отталкивая мужчину, — подожди… Ты в душ собираешься, нет? — Собирался, — и улыбается хищно, гладя по щеке тыльной стороной ладони. — Ну вот и пиздуй, — командует Щербаков, складывая руки на груди. — Мне ещё тут трупа не хватало. — Что же, я настолько плохо выгляжу? — усмехнувшись, спросил блогер. — Выглядишь ты прекрасно, — спрыгивая со стиральной машины, протараторил Щербаков, а затем ненавязчиво коснулся ладонью оголённого торса мужчины, с которого тот предварительно снял рубашку и джемпер, и провёл указательным пальцем по рельефу напряженных мышц, заставляя мурашки табунами бегать по спине русоволосого. — Но я знаю, как ты себя чувствуешь. И улыбается так, будто самый мудрый человек на свете. Хотя иногда Лёша рассуждал так, будто действительно в своём познании преисполнился и на миллиарде разных планет прожил. И черта эта заставляла Юру каждый раз удивляться снова и снова и влюбляться сильнее из раза в раз. Лёша был непосредственным и добрым, отважным и находчивым, нетерпеливым и родным. И сердце при одном его взгляде начинало биться как куранты в новогоднюю ночь, а руки дрожать словно режимы авторитарных постсоветских государств. — Окей, раз ты настаиваешь… — протянул Дудь, почесав затылок. Блондин, в ответ победно улыбнувшись, удалился в кухню, дабы не мешать водным процедурам. Юра, усмехнувшись, еще раз бросил короткий взгляд на свое отражение в зеркале и, стянув брюки вместе с бельем, залез в душевую кабинку, по размерам напоминавшую купе поезда, и не глядя включил воду, потому как давным давно выучил, на какой температуре Лёша оставляет выключенным смеситель и куда в случае чего эту самую температуру переключать. Вздрогнув от полившейся внезапно ледяной воды, он тряхнул головой, будто выгоняя ненужные и неважные мысли из головы, оставляя в ней лишь приятную, просторную пустоту. Пустоту, место в которой находилось лишь для одного ранее упомянутого блондина, который в данный момент, усевшись своими излюбленными чёрными джинсами прямо на столешницу в кухне, неприкрыто ржал с очередного мема с волками. Вздрогнув от потока холодного воздуха, тянущего откуда-то из-под двери, Юра потянулся за полотенцем, предварительно положенным не им на батарею, специально к его приходу. Подобные Лёшины поступки вгоняли в краску сильнее любой эротической сцены из недетского фильма, ведь парнем Юра на такие вещи был подкованным. Но любые проявления нежности, к которым, как бы то ни было удивительно, Щербаков был склонен (да ещё как), заставляли смущённо улыбаться. Высунув только голову из дверного проёма, будто шпионя, и, показательно сощурившись, Юра заглянул на кухню, где Лёша, невинно хлопая короткими светлыми ресницами, сидел на столешнице, качая ногой из стороны в сторону. Мужчину, что уже, выпрямившись, стоял, облокотившись на дверной косяк плечом, он старательно не замечал, периодически водя пальцем по экрану смартфона. — Кхм-кхм, — прочистил горло Дудь, дабы обратить на себя внимание, подперев подбородок костяшками правой руки. — О, а то я уж было подумал, что ты помер там, — в привычной манере затараторил Щербаков, откладывая телефон. Какая непосредственность. Вот так просто сказать какую-то глупую шутку и самому же с неё посмеяться. Вот так просто сидеть, сгорбившись на столешнице, болтая туда-сюда ногами. Вот так просто улыбаться, как будто мир не летит в пизду, а даже если и летит, то у Лёши Щербакова из Зеленограда всё хорошо. Потому что у него всё должно быть хорошо. Потому что для него все должно быть хорошо. Потому что ему только и хотелось, что делать хорошо. Всё что угодно, лишь бы улыбался, хотя это и было не так трудно. Обнимать сзади, подбородком утыкаясь в плечо. Целовать в шею, чувствуя, как руки его за спиной лихорадочно пытаются зацепиться за что бы то ни было: реальность, здравый смысл или чью-то широкую спину. Гладить по волосам хотелось перед сном, в царство Морфея под тихое урчание погружаясь. — Я ждал, ждал, ждал, ждал… — трагично ахнув начал блондин, — И не дождался. — Как хорошо, что я возвращался не из армии, — наконец оторвавшись от дверного косяка, выдохнул Юра и направился в сторону той самой столешницы, на которой покоился чей-то зад, облачённый в чёрные джинсы. Сложив руки на груди, Лёша с наигранным скептицизмом оглядел парня, подошедшего неприлично близко к нему самому, касаясь колена нижним рядом неприкрытых рёбер. Почему неприкрытых? Потому что после всех водных процедур лень стала превыше всего остального, и даже мокрые волосы, с которых до сих пор редкими каплями падала на оголённый торс вода, не считалась преступлением. Лёша, фыркнув, будто не интересно ему совершенно, что там у этого Дудя за торс, спортивки и покрасневшие внезапно щёки, откинулся назад, подпирая спиной кухонный шкаф. — Да ладно тебе, тебя бы не взяли просто, — заверил он, будто не обращая внимания на руки, лежащие прямо на собственных бёдрах. — Это по какой такой причине? — удивился русоволосый, поправляя мокрую чёлку. В глаза лезла. — Из-за астмы? — пристраиваясь между чужих бёдер удобнее. — Из-за того, что ты пидор, — продекламировал Щербаков с видом самого умного человека на свете. — Нихуя себе открытие. — усмехнулся он, обнимая одними ладонями за талию. — Только вот, одна маленькая загвоздочка — ты тоже. — Урыл, — констатировал факт Лёша, скрещивая руки на чужой шее и наклоняясь ближе, будто рассматривал что-то неимоверно интересное. Ага, «что-то». Кого-то, с капельками воды, стекающими по щекам на шею и падающими сразу на вздымающуюся тяжело, будто после марафона, грудь. Кого-то с полуприкрытыми веками и пиздец какими длинными ресницами. Кого-то с очень длинными и тонкими пальцами, которые сейчас, пренебрегая собственной холодностью и правилами этикета, безбожно залезли под лавандового цвета ткань и не покоились где-то в районе Щербаковской поясницы. Не выдержав такой долгой игры в гляделки, подразумевающей под собой «как долго мы будем делать вид, что не нравимся друг другу, хотя два года вместе», Лёша наклонился довольно резко, зная точно собственную цель. П о ц е л у й. Холодными губами двигать было в разы труднее, но Юра изо всех сил старался, перемещая плавно ладони выше по Лёшиному хребту, от чего у того мурашки бегали табунами и спина непроизвольно выгибалась. Когда уже коснулся плеч, придвинулся ближе, от чего расстояния между ними вообще не оставалось, но было и не нужно совершенно. — Ты устал, Юр… — шепчет едва разборчиво в поцелуй Лёша, зарываясь пальцами в чужие мокрые волосы, чтобы хоть где-то прохладу почувствовать взамен сковывающему все тело жару. — Я помню, — выдыхает, отрываясь, дабы восстановить запасы воздуха в лёгких, и смотрит в ртутного цвета глаза напротив. Такие же ядовитые. Такие же красивые. Так же наплевать на яд, когда хочешь только эту красоту потрогать. Так же пропитываешься им насквозь, буквально вдохнув его запах. Но что поделать, если уже отравлен. — Ну и что ты тогда разыгрываешь тут пятьдесят оттенков серого? — Фу, умеешь ты сравнение подобрать. — Какое есть — такое есть, — пожимает плечами, отведя взгляд, и губы инстинктивно облизывает. — Я хочу, чтобы ты сейчас был рядом. — прижимаясь щекой к чужой, будто она нечто святое, мощи, приложившись к которым исполняются желания, а люди перестают утопать в омутах. Омутах других людей. — Я и так рядом, — стараясь увести тему, но все больше обоих топит. Потому что, чего бы сам не хотел, как бы сам не горел и как бы отнекиваться не пытался, чужие интересы ставил своих выше. Думал о чувствах, эмоциях, но не своих, а тех, кто рядом оказывался. Ведь лёшино второе имя — забота. Настолько же сильное, как и первое — непосредственность. Настолько же поглощающее и восхищающее, как и сам он. Потому что для себя он никогда главным не был. А у Юры в списке ценностей брал гран-при. — Ты понял, что я имею в виду, — хрипит практически, но, опомнившись, добавляет, — только если ты не против. — Я против того, чтобы ты умер сегодня, — гладя тыльной стороной ладони по щеке, говорит он. — Я жив, здоров, секс, как видишь. — Вижу, — соглашается, чертыхнувшись про себя, — вижу. Спрыгивает со столешницы, за шею к себе парня притягивая, и отмечает про себя, что за воротник рубашки было бы в разы удобнее. И сексуальнее. В долгу у инициативы Юра никогда не оставался, но был её извечным должником. Хотя бы просто за такого Лёшу, который тянет за шею в сторону, вроде бы, спальни, лихорадочно вспоминая как снимать одежду, а уж тем более не с себя. Но уверенности у него было хоть отбавляй, наверно, с самого рождения, иначе Лёша Щербаков не был бы Лёшей Щербаковым. Лёшей, который толкает на кровать и нависает сверху, будто от всего мира скрыть пытаясь. Лёшей, который путается в рукавах не своей толстовки и помогать которому с этим было приятнее, чем даже его без этой толстовки трогать. Рваный выдох взъерошенного Щербакова послужил отправным сигналом в некую манящую неизвестность, которую ребята давным-давно открыли, но каждый раз ощущали по-новому. Цель одна — поймать гуд-трип, и неважно, чем ради этого придётся объебаться. Пусть даже и любовью. — Ммм, — басом постанывал Юра сквозь сомкнутые губы, откидываясь назад на белоснежное постельное бельё и закрывая лицо руками, пока Лёша старательно, будто ради мнимой симметрии, выводил дорожку из поцелуев от шеи до паха. Он, в принципе, всё Юрино тело знал, как физическую карту, а его особенности и подавно учил наизусть. А учитывая, какая у Леши была никчёмная память, это можно было считать не то чтобы одолжением, но огромнейшим уважением. Поцелуи влажные, жаркие — Леша только так целовать и умел, поднимая периодически взгляд на острый подбородок и ладони, изредка потряхиваемые от удовольствия. Не то, чтобы Юра под его губами плавился, но гореть начинал точно, как бы себя не сдерживал. Спортивки он снимать не спешил, будто проверяя, надолго ли самого Дудя хватит. Но вспоминая собственную нетерпеливость, подцепил кончиками пальцев резинку, оттягивая её вместе с бельём. Сказать, что Юра был возбуждён — не сказать ничего, но с другой стороны он просто не мог быть не. Сначала Лёша целовал, потому что просто сильно любил: целовать или Юру — наверняка в равном количестве. Любил слышать рваные выдохи сверху, когда прикасался языком к головке. Любил переплетать пальцы, когда наращивал темп, согревая тонкие Юрины пальцы своими. Любил видеть истерично дёргающийся кадык сверху, когда брал глубже. Просто л ю б и л. Двигался Лёша резко, возможно, даже грубо, но так, как умел. А умения его Юре не то, что нравились — он был в них влюблён. Влюблён до дрожи в коленях и ладонях, которыми пытался сжать белые простыни, вероятно, до посинения. — Лёш, Лёша… — шепчет, лихорадочно глотая воздух, — помедленнее, п-пожалуйста. — Как прекрасно, что ты помнишь про вежливость, — пытаясь отдышаться, промычал он. — Я помню свой предел. И твой, — усмехается. — Потрясно, не зря дрочил два года. — В каком смысле? — спрашивает, но знает, что в пустоту, потому что Лёша уже целует в губы без предупреждения. Юра пытается, честно пытается что-то спросить, но получается лишь хриплое мычание. Лёша, помимо поцелуя нежного, оставляет на нижней губе невесомый укус, специально вниз её оттягивая. Играет. — Кэшбек, — шепчет хрипло в усмешку на губах журналиста. — Пиздец, — смеётся, чувствуя влажные поцелуи на шее снова и снова. Спешку Лёша сильно не любил, растягивая как можно сильнее любое своё действие, будь то поцелуй в щёку или попытка расстегнуть собственные джинсы. Не глядя, будто профессионал уже; показательно; специально для Юры, как спектакль без перерыва на антракт. Правда, за него тоже придётся платить… Прижатый к кровати бёдрами Щербакова журналист завороженно глядел на его торс, пальцами аккуратно мускулы очерчивая, будто каждый раз от этого получал все новые и новые ощущения. Кайф, одним словом. — Дай-ка я, — шепчет, резко переворачивая блондина на спину так, что теперь он был полностью к простыне прижат, сверкая стального цвета глазами. — Ну попробуй, — усмехается, откидывая голову назад, как сигнал, что сдаёт позиции и передаёт бразды правления в длинные руки Дудя. — Ты же профи. — Чья бы корова мычала, — стягивая чёрные потёртые джинсы, произносит он. — Я не мычу. — снимает бельё, стреляя взглядом в сторону прикроватной тумбочки. — Бля, — чертыхается, едва дотягиваясь до ящика, чтобы выудить оттуда синий тюбик и белую коробочку с надписью «Invisible». — Ну, да, как я забыл. Ты же гавкаешь. Лёша, не найдя что ответить (хотя нашёл уже тысячу ответов, просто от нежелания их говорить), вскинул вопросительно бровь, мол, а чё это ты делать собрался? — Напоминаю, — начал Юра «гневную тираду», разрывая упаковку от презерватива. — Сегодня моя очередь. — Больно надо, — фыркает Щербаков, начиная понемногу сбавлять собственное напряжение рукой. — Какой ты сегодня сговорчивый, я удивлён, — улыбается, наклоняясь обратно к блондину. Если Лёша уже начал помогать себе сам — почему бы не предложить ему собственную помощь, верно? Верно. А спрашивал Юра это, по обыкновению, взглядом. И так же получал согласие. Молчаливое, но самое что ни на есть доверяющее, и в целом лучшее из всех, какие мог получить. Завидев смущённый кивок, он сам аккуратно член ладонью перехватил, сжимая ее в плотное кольцо. Все болевые точки знал, темп буквально именем собственным на подкорке выбил, а от того не удивлялся, почему мужчина в позвоночнике выгибался под его касаниями, тыльную сторону ладони закусывая. — Ты стесняешься? — промурчал полушёпотом на ухо, ближе прижимаясь. — Блять… — рвано выдохнул Щербаков, втягивая русоволосого в поцелуй, и прошептал так же, пытаясь перевести дыхание, — Нет. — Я могу… — в попытке правильно изъясниться, благо в такие моменты Лёша обладал навыком понимать с полуслова, так что просто кивнул, откидывая голову назад и рукой взъерошивая отросшие волосы. Юра, хоть и питал особо нежные чувства к спешке и резкости, но чувства его к Лёше были нежнее, оттого он старался изо всех сил быть плавнее и медленнее. Знал ведь, помнил, как он в позвоночнике выгибался, как воздух хватал ртом истерично, пытаясь надышаться, как плечи сжимал сильно, до красных следов, сам того не осознавая. Вытянув из-под одеяла подушку, он аккуратно, будто тысячу раз это проделывал, приподнял сероглазого за бёдра и подложил её под поясницу. Казалось, такое необязательное, такое простое и незамысловатое действие, но самое заботливое и любящее из всех, что могли быть. Такое же, как то полотенце, которое Лёша для него на батарее оставил, чтобы тёплое к его приходу было. Родное и настоящее. Двигаться Юра тоже старался плавнее, лишь бы приятно обоим было. Старался каждую дёргающуюся мышцу на лёшином лице заметить, чтобы понимать, как ему там вообще. Хорошо. Щербакову было хорошо, и это если выражаться культурно. Если не культурно — ему было пиздец как охуенно, так, что внутри все в тугой узел сплеталось, а бабочки, про которых говорят, что они в животе, наверняка лежали на дне желудка, словив приход. А если учитывать, что Юра всё это время ему помогал, то вообще лучшим решением было откинуться. Приподнявшись на локтях, он потянулся рукой к шее русоволосого, позволяя наконец себя поцеловать. Сначала в губы — пылко, затем в щёку — ласково, потом в висок — чувственно. Пытаясь ли вытащить этими поцелуями что-то, или просто от удовольствия, волной нахлынувшего? Все вместе, очевидно. Видимо, устав лежать на спине, Щербаков еще сильнее вперёд вытянулся, на руки вставая, так, что сидел почти. А Дудь — отнюдь не дурак, всегда был мальчиком сообразительным, так что намерения мужчины понял и, сведя его ноги у себя за спиной, обхватил плечи, сам на спину переворачиваясь. Ну, как говорится, теперь он под конём, а не на. Хотя тут скорее под котом. Двигать бёдрами сверху было куда свободнее и удобнее, чем снизу, поэтому быть сверху Лёше нравилось. Иллюзия контроля за процессом въедалась в сознание, отключая понимание реальности. Реальности, где сам брал Дудя за руку, потому что тот знал, как доставить ей Лёше удовольствие, даже лучше его самого. Реальности, в которой он цеплялся руками за Юрины широкие плечи, утыкаясь носом в шею, лишь бы лишних звуков не издавать. Юра же, как полная блондину противоположность, никогда ничего не стеснялся, особенно когда нравилось. А нравилось всегда. И Лёшу всегда сподвигал на это, шепча каждый раз пересохшими губами на ухо: «Я люблю твой голос» «У меня мурашки, когда ты стонешь» «Мне нравится, когда ты не молчишь» И Лёша старался, правда старался не молчать. Выходило порой из рук вон плохо, обрывисто и хрипло, неразборчиво и смазано, но правдиво и искренне. До дрожи поджилок и сбивчивого дыхания, настолько искренне. И настолько же это искренне Юре нравилось. — Я… — прохрипел русоволосый, чуть быстрее начиная двигать рукой, почувствовав, как ускоряется и сам Лёша. — Почти… — Я тоже… — чувствуя подкатывающую ко всем органам эйфорию. Такую, что кровь в висках пульсировала. Правда, их секс трудно было назвать танцем на углях, но вот рок-н-роллом совершенных — запросто. * Понимая, что «почти» уже слишком близко, Лёша выпрямился, отрываясь наконец от чужого плеча и, будучи чуть выше за счет того, что был сверху, поцеловал. Страстно, так что воздуха не хватало, хотяю он и не нужен был совершенно, кусая за нижнюю губу и обнимая за шею, в мягкие волосы пальцами зарываясь. — Уже не почти, — шепчет Юра, носом утыкаясь Щербакову в ключицу, чувствуя, как тот изливается ему в ладонь. — Ты так-то тоже, — парирует он, ощущая, как Дудь буквально внутри него пульсирует. — Как в сказке прям. — Не видел я таких сказок… — усмехается, на кровать спиной перекладываясь, и мужчину за собой тянет. — Надо написать свою. — Так мы уже, — целуя невесомо в уголок рта. — Как слащаво, — усмехается, поправляя волосы, а затем кладя подбородок Щербакову на плечо, рукой обнимая за талию. — Мне нравится. Лёше тоже нравилось, хоть вслух он этого и не говорил, только улыбался, периодически целуя мужчину в щёку. Хотя, ему в целом Юра нравился. Да так, что он его даже любил.