Кладовка.

— Да тише ты, — Катерина слышит шёпот над ухом, и тут же возмущается. — Ты дёргаешь меня за рукав и тащишь непонятно, куда посреди рабочего дня с кипой бумаг! Ладно бы рабочего дня, сегодня проверка, забыл?! Мне Шверт лицо откусит, если не оформлю всё до завтра… — начала она, яростно покачивая пальчиком перед лицом гауптштурмфюрера СС, но как только взглянула на него, начала стихать, а потом и вовсе замолчала. Встрёпанные чуть вьющиеся волосы, кое-где торчащие из-под фуражки, что в другом случае было бы забавно, распущенный воротник, чуть смятая белая рубашка под кителем, даже в тьме кладовки, где пахло пылью и было крайне душно, можно было увидеть, как покраснело его лицо, а лоб покрылся поблёскивающей на тонкой нити света, пробивающейся из верхнего стыка косяка с дверью, испариной. Катя стала смутно догадываться, что именно Генриху Шварцкопфу, её коллеге по службе, нужно. — Генрих, нет, я не могу, — она запнулась, судорожно подбирая слова. — Не здесь, прошу, не сейчас, — Катерина смягчила тон, поняв, что злиться на Генриха совершенно не может, и было уже вдохнула, чтобы продолжить говорить, но Шварцкопф прервал её глубоким страстным поцелуем и молодую девушку словно бы пробило током сразу же, как она почувствовала чужие тёплые мягкие губы на своих. — Сейчас хочу, — рвано прорычал он, глядя ей прямо в глаза. Почти сразу же желание сопротивляться воле знакомого немца куда-то улетучилось. Пусть Катерина и видела его нечасто, тот разъезжал по штабам чаще, чем был дома, но если им и удавалось пересечься, то их беседы были долгими и затяжными, но не муторными и скучными, а наоборот — те словно бы чувствовали друг друга с полуслова, хоть и не вели переписку, когда были в разлуке. Между ними сложилась крепкая связь, она была словно бы цепью, которая все укорачивалась на одно звено с каждым словом на одно звено и возникло напряжение, когда Генрих стал тянуть её на себя, та же не могла противиться. Логично, что это напряжение начало находить выход. Его рука скользит под пояс черной юбки из-под плотной ткани и касается нижнего белья, прямо около клитора, отчего Катерина тихо вскрикивает, но не сопротивляется, пусть и была опасность быть услышанными и, тогда уж точно ничего хорошего не будет. Но Генриху словно бы совершенно плевать, он прижал молодую девушку к деревянной стенке кладовки, отчего доски тихо страдальчески скрипнули. Крепкий торс, пока ещё скрытый под формой прижался к животу Катерины, а её облачённые в чулки ноги оказались разведены в стороны и та могла отчётливо чувствовать через тонкую ткань белья всю степень возбуждения Шварцкопфа. Немец обхватил её лицо широкой ладонью и поцеловал ещё раз, но уже глубже, даже чуть покусывая пухлые губы молодой девушки, вытягивая из той тихие постанывания и вскрики, которые она тщетно пыталась удержать внутри, но Генриха, видимо, не особо волновало, как тяжело ей приходится, чтобы не выдать их с потрохами. Китель оказался быстро расстёгнут, но не снят, как и рубашка под ним, но Катерине этого было достаточно, чтобы начать водить хрупкими руками по крепкому поджарому животу и груди немца, отчего тот распалялся ещё сильнее. Кардиган и белый свитер под ним тоже скоро были сняты прочь, точнее задраны так, чтобы был открыт живот и нежная белая грудка девушки, отчего та чуть не вскрикнула от неожиданности, но вовремя прикрыла ротик рукой, пока бравый эсэсовец, всё держа Катерину пригвожденной к стене своим могучим телом, принялся одной рукой расстёгивать ремень, который, судя по выпуклости на штанах сильно уже жал. В темноте раздавалось тяжёлое спутанное дыхание двух людей и полязгивания пряжки ремня, которую Шварцкопф уже чуть ли не отполировал своими пальцами в попытках расстгеннуть её, и тут терпение Катерины лопнуло — желание экстримальной близости не оставляло времени на долгие приготовления, так что девушка быстро подалась вперёд и, освободившись уцепилась пальчиками за кожу и металл застёжки ремня и ловко, словно бы консервную банку вскрыла её и наконец Генрих ощутил столь приятную свободу низа тела, расстегнул сами штаны и приспустил их до середины ягодиц вместе в бельём, наконец вынимая изнывающий от недостатка внимания орган: немалых размеров, твёрдый, налившийся кровью, с парой пульсирующих венок вдоль ствола, всё, о чём только можно было мечтать, в общем. Катерина завороженно провела по нему пальчиками, чувствуя, насколько он горячий и отвердевший. Генрих крепко обхватил её бёдра руками и рванул, прижимая её повыше, и раздвинул ей ноги чуть дальше, с этим умудрившись сдвинуть пальцами в сторону тонкое нижнее бельё. Нежное влагалище выглядело совершенно нетронутым и очень влажным, Генрих провёл между мягких складок пальцами в перчатке, на что Катерина мелко задрожала, сдерживая возбуждённый крик, но всё же не смогла этого сделать через мгновение, когда ощутила горячий влажный язык там, где только что была рука немца. Внутри всё приятно сжалось, а тело подрагивало, кажется чувствуя всё-всё на свете! От лёгких дуновений воздуха от дыхания двоих, до этого прекрасного языка. Генрих продолжил ласку с явным знанием дела, на что Катерина могла лишь прижимать ладонь ко рту, а пальчиками второй ручки зарываться в волосы под фуражкой и гладить Шварцкопфа по шее, порщеряя и благодаря за столь нежную ласку. Язык продолжал ласкать её там, но уже активнее, даже чуть растягивая, подготавливая к следующему «раунду», а та, уже почти доведенная до пика, разочарованно и грустно хныкает, он чуть спускает её по стене, снова упираясь пахом меж её бёдер, но в этот раз уже вплотную прижимает увлажнённую головку члена к небольшому входу во влагалище, чуть надавливая вперёд, но не толкаясь пока, слыша, как девушка протяжно шипит. Ощущает сопротивление тонкой плевы и удивлённо смотрит в лицо новоиспечённой любовницы, та, понимая, что именно её девственность стала причиной удивления Генриха, тихо пискнув, закрывает лицо руками в смущении. Стоило ли говорить, что приятней сюрприза немец и не мог себе представить? Он промурлыкал что-то нежное и успокаивающее Катерине на ушко и отвёл руки от красного личика, тут же целуя её щёки, сжимая кисть руки в сильных пальцах. На поцелуе в губы, Генрих аккуратно двинул бёдрами вперёд и головка и верхняя часть ствола оказалась внутри истекающего соками и остатками слюны немца влагалища, погладил морщающуюся от боли девушку, стараясь успокоить, продолжив шептать нежности, моля господа, чтобы их не услышали, и судя по тому, что в дверь никто не ломился с криками «откройте!», активность двух молодых людей пока оставалась незамеченной к их счастью. Когда нежное нутро подрастянулось и принимало орган уже не так натужно, Шварцкопф решил начать движения: поначалу мягкие и короткие, потом уже все глубже и глубже, вводя внутрь член почти до самого конца, заставляя Катерину обхватывать его талию ногами, чтобы прижаться крепче, обнимать немца за шею, целовать её и жарко дышать ему прямо на ухо, в то же время сгорая от возбуждения, бьющего волнами по всему телу. Генрих начал двигаться быстрее, толчки стали глубже и размашистее, можно было ощущить островатый запах крови, но немец не хотел пугать Катерину и оставил эту деталь неозвученной, чтобы не вгонять её в стресс ещё сильнее. Мало того, что это её первый раз, так ещё и в такой напряжённой обстановке. Тело девушки крепко зажимало член внутри, что заставляло Шварцкопфа сдавленно стонать и пыхтеть, он уже жалел, что нельзя дать голосу волю, что своему собственному, что Катерининому, ей стонать требовалось явно больше, чем ему. Влага и нежность мягкого, но с тем довольно сильного нутра сводили с ума, ни одна шлюха, коих в командировках было как голубей в Берлине, не давала и половины блаженства, которое сейчас испытывал немец, прижимая нравившуюся ему девушку к стене почти в полной тьме. Как могли оба пытались быть тише: Катерина закрыла рот руками, Генрих же, чьи пальцы были заняты мягкими тёплыми девичьими бёдрами, поддерживая за них всё её тело, мог лишь кусать губы, не позволяя стонам вырываться наружу. Тёплый пульсирующий орган Генриха приятно наполнял до этого пустующее тело девушки, растягивал, с каждым толчком, кажется, пробиваясь всё глубже и глубже. Катерина набралась смелости и притянула немца к себе за воротник, целуя в губы снова, чуть прикусывая их, что заставило того ухватить мягкую плоть ещё крепче. Тихие шлепки кожи о кожу, хлюпанье от влаги в месте «стыка» двух тел и несчадный скрип досок, хриплые вздохи и приглушенные вскрили, заполняли крохотную комнатушку, но двоим, запершимся в ней уже словно не было дело до остального мира, по крайней мере, Катерина полностью растворилась в ощущениях и отдалась им вся до клеточки, позабыв всё на свете. Генрих же был близок к такому же состоянию, но иногда, услышав какой-то посторонний звук, вскидывал голову и рычал, когда понимал, что он не может сконцентрироваться ни на чём, кроме ласк извивающейся между ним и стенкой девушки и продолжал свое дело с ещё большим упоением. — Генрих я… — было шепотом начала Катерина, собираясь предупредить немца о надвигающемся оргазме, но там и не смогла окончить предложение, когда тот коснулся внутри какой-то точки или просто сделал особенно резкое движение, но тот понял всё и без слов: лоно обхватило каждую венку и дюйм органа с ещё большей силой, так что было прекрасно понятно, что близится долгожданная развязка. Он ускорил толчки, уже чувствуя, как сам подходит к блаженной точке и принялся целовать Катерину ещё чаще, закинув её ножку на своё широкое плечо, чтобы последние, уже неточные и даже небрежные толчки было сподручнее совершать. Пара пальцев слегка надавила на чуть набухшую бусинку розового клитора и потерла её, и о, боги, как же громко девушка закричала, в последний момент успев закрыть губы ладонью, но всё равно вышло довольно громко, она ощущала как по ягодицам и верхней части бёдер течет что-то теплое и вязкое, кажется, её собственные соки, и кровь, наверное. Генрих опоздал лишь на пару мгновений и, крепко сжав ножку, лежащую на плече, сделал ещё два толчка, оба были короткими, но очень-очень глубокими, и, наконец, излился с низким, натужным стоном. Катерина блаженно промычала, когда её нутро заполнила горячая густая жидкость, было приятно чувствовать её в себе, так что та, ожидая, пока Шварцкопф её отпустит, решила расслабиться после отхлынувшего оргазма и выдохнула, начав гладить немца по щеке, глядя тому в глаза. Он тяжело дышал, зажмурившись, его орган всё ещё был напряжён и пульсировал сильнее, чем раньше, периодически изливая внутрь ещё одну струйку тёплого приятного семени. Наконец он с громким шлепком вынул влажный член и принялся заправлять его в штаны и поправлять так и не сброшенную одежду, Катерина же последовала его примеру: пока тот застёгивал рубашку, та натягивала свитер и застёгивала бюстгальтер, Генрих натягивал и застёгивал штаны, девушка опускала задранную юбку и поправляла чулки. Потом они оба приводили в порядок свои волосы. — У тебя слева локон торчит ещё…да не здесь, дай покажу! — тихо переговаривались они, а Шварцкопф поправил выбившуюся прядку за ушко девушки, пока та приглаживала белые непослушные волосы так, чтобы они не лезли из-под фуражки, что в темноте было, конечно, не очень удобно. Закончив наводить марафет, оба поглядели друг на друга и негромко рассмеялись. — Нам определённо стоит сделать это рутиной, — с заигрывающей улыбкой начал Генрих, а Катерина подхватила: — Только в следующие разы в спальне и чур у меня! — оба снова засмеялись, и Шварцкопф открыл дверь, выпуская их обоих на свет из комнаты. И замерли. Катерина не соврала. Сегодня действительно была проверка. Напротив них в гробовом молчании стояло все руководство штаба и Гейдрих собственной персоной, сверлящий немигающим взглядом их поочерёдно. Занавес.