Sem passado

В этой стране нет прошлого. Его смывает в океан, в тонкую линию песчаной косы на пляже. Туда, где река отдаётся блестящим волнам, и пресная вода становится солёной. Узкий и длинный пляж — просто кусок земли между сосновым лесом и скалами. Он любит это дикое место без рыбаков и зевак, только песни ветра волнам, крики чаек на каменистых утёсах. Он долго сидит на нагретом песке, провожая дневной свет. Когда солнце прячется за горизонтом, вода бурлит от прилива, неукротимая и первобытная. Его тёмные волосы задеты сединой, спина под льняной рубашкой всё ещё крепкая и широкая, а руки, которыми он перебирает ракушки в песке, — сильные и ловкие. Он ждёт. Скалы быстро чернеют, превращаясь в наползающие с берега тени. Розовый зефир облаков в отсветах севшего солнца. Последние лучи цепляются за гребни проснувшихся волн. Отсюда океан кажется бесконечным как небо. Он вскакивает на ноги и легко идёт по камням, залитым высокой водой, и проверяет сеть. К ногам падают два скользких осьминога. Они пригодятся на ужин. Мужчина бросает улов в холщовый мешок и поднимается по склону. Волны внизу разбиваются о скалы, рождая тысячи брызг, и влажный туман оседает на волосах, делая их ещё темнее. Он торопится, камни срываются из-под босых ног и падают в бездну. Рыбацкая тропа опасна в полутьме: можно держаться за узлы полусгнившей верёвки, но он доверяет только своим рукам, и пальцы горят от боли и напряжения. Сумерки сгущаются, южная ночь всегда спешит, зажигая одинокие звёзды на востоке. Это небо так и осталось чужим. Он падает на землю и задирает голову наверх, чтобы поискать знакомые рисунки созвездий и отдышаться. За деревьями виден белый дом, окружённый каменной изгородью. Это бывшая хижина рыбака, черепица на крыше давно течёт прямо над спальней. Окна выходят на север и восток, поэтому в доме всегда темно и прохладно. Сырость заводится везде как пыль. Он останавливается у горшка с розовым кустом, низкого и уродливого из-за ветра с пляжа. В кухонном окне загорается тусклый свет и в дверях показывается женщина. В светлых волосах совсем не видно седины, но кончики губ упали чуть ниже, чем в молодости. Это придаёт ей ещё более серьёзный и задумчивый вид. — Извини, опять эти твари, — он протягивает мешок с осьминогами, чувствуя, как с океана поднимается ветер. В вечерней тишине слышен рокот волн. Её брови хмурятся, рисуя сеть лёгких морщинок на лбу. — Может стоит попробовать рыбачить как все, утром? Он пожимает плечами, усаживаясь в плетёное кресло у южной стены дома. С этого места днём видно узкую полоску океана, а сейчас вокруг лишь чернота. — Ты же знаешь, я не рыбак, — усмешка задевает губы и прячется в ямочке на щеке. Он прикрывает глаза и ждёт ответного хода. Как всегда. Женщина незаметно вздыхает и скрывается в кухне. Осьминог пригодится. Она отварит его, а потом запечёт с картошкой, полив оливковым маслом и приправив чесноком. На столе всегда лежит кусок серого хлеба в холщовом мешке. Плетёная бутыль с вином и козий сыр на тарелке. Ужин готов. Она никогда не зовёт, а просто постукивает о стену, словно выбивает код. Они давно обходятся без имён и лишних слов — так безопаснее. Они едят в молчании, потом убирают со стола, их движения точны и рациональны, это похоже на странный танец, слишком спокойный, но завораживающий. Он ловит последнюю тарелку, натирает её полотенцем. А она расставляет стаканы в буфете. Наступает ночь, и они идут в единственную жилую комнату дома. В спальню. Она привычно ложится на своей стороне кровати, у окна. Он не любит, когда на рассвете его будит солнце. Простыни чуть влажные. Тут везде влажно: в воздухе пахнет солью и йодом водорослей. Его рука тянется к её голому плечу, но замирает, когда он понимает, что она уже уснула. Он не хочет будить. Сны — это роскошь воспоминаний, осколки их общего прошлого. Он перекатывается на спину и слушает волны, сложив руки под головой. Прилив достигает своего апогея, новорождённая луна подбирается близко к кромке воды. По беспокойным волнам разливается серебряная дорожка и звёзды начинают путешествовать по небу. В соснах кричит сыч. На кухню опять забралась пушистая полёвка: она шуршит газетами в мусорном ведре. Им нужен кот, но они почему-то не любят кошек. Мужчина закрывает глаза. Он повторяет про себя короткий текст из газеты, прочитанный за обедом. Скучные новости из соседней страны. Раздел частных объявлений печатается каждую неделю. Наивные провинциальные хроники и десятки простых имён. На губах мужчины появляется полуулыбка, он складывает буквы в послание, а потом прислушивается к шёпоту рядом. Это сон, чужой сон. Он не вторгается, склонившись, но слышит имя, повторяющееся бессвязной молитвой. Она зовёт, причитает, воркует. В соснах гудит ветер, абрикосовые деревья кряхтят как старики. В канаве у изгороди поют лягушки. Это совсем не похоже на ночной шум городов, в которых он жил. Женщина затихает и снова спокойно спит, скрывая сновидения тонкой кожей век. Он не ревнует, он слишком хорошо помнит имя, которое срывается с её губ по ночам. Он сам его когда-то выбрал, около семи лет назад. Он прижимается к её спине и шепчет: — Шшшшшш… — и волны вторят ему с пляжа. На следующее утро она сидит у розового куста, убирая непослушные волосы за ухо. Она рыхлит старой вилкой землю и щурится от солнца. Цветок всё равно увянет, как все его предшественники, но она упряма и никогда не сдаётся. Мужчина выходит без рубашки, в тонких брюках и с заспанным лицом. Она смотрит на него, чуть склоняя голову набок. — Тебе опять приснился…? — он не может продолжить. Это звучит как упрёк или обида, но в его голосе только сожаление. И зависть, в которой он никогда не сознается. Её глаза, похожие на тёмный каштановый мёд или виски, мутнеют от боли. Она втыкает вилку в горшок с розой и быстро уходит. — Кофе через десять минут, — не оборачиваясь, сообщает она. Он виновато вздыхает и садится на её место, пытаясь помочь розе не умереть от солёного ветра и солнца. Но он никудышный садовник и никудышный флорист. Прошлого нет, но иногда они оба надеются, что его обломки выбросит на соседний пляж, на узкую песчаную косу, на речную отмель. И они соберут его, склеят, будут лелеять и жить. Ветер поднимается к обеду, но жара не отпускает, раскаляя воздух и заставляя благоухать масляные цветы, ползущие по камням белой изгороди. На их толстые, мясистые листья садятся мухи, привлечённые приторным запахом. Она берёт полотенце и идёт на пляж. Он поздно замечает синее платье, мелькающее за дюнами. Он беззвучно изрыгает проклятья, отшвырнув сломанное радио, с ремонтом которого слишком долго возился. Он бежит за ней, перескакивая через камни и застревая босыми ногами в горячем песке. Он видит, как она быстро раздевается, а потом бросается в бурлящий котёл волн. Сердце замирает, отсчитывая секунды, пока её голова не показывается над поверхностью воды, паря среди шапок пены. Он кричит, громко зовёт по имени, забыв об осторожности, но ветер уносит слова в сторону, к мокрым скалам и смеющимся чайкам. Наконец, она выходит на берег. Её ноги трясутся, зубы стучат, по коже разбегаются мурашки. Карие глаза блестят, наполненные солнечными бликами и морской рябью. Она предупреждает его, растирая голое тело полотенцем: — Вода холодная. Его лицо всё ещё бледное, на губах появляется усмешка. — Я не полезу, забыл свой спасательный круг. Она не отвечает, быстро надевая через голову платье. Юбку тут же подхватывает ветер. Мокрые волосы запутываются у лица. Её кожа, должно быть, сейчас солёная, и электрический разряд поражает его позвонки, стреляет до самых кончиков пальцев, утопающих в прибое, в игривых волнах. Они молчат, глядя друг на друга, а потом медленно возвращаются назад, поднимаясь по каменной тропинке. Впереди показывается их хижина, сосны, остатки каменной изгороди и колодец. Он идёт впереди, всегда впереди. Она на полшага сзади. В этой стране нет прошлого, но иногда оно оставляет следы на пляже. Прячется за отвесными скалами, шумит корабельными соснами и манит золотыми дюнами к очищающей воде.