Хуже не будет...

- Штейн...ммм...а ты бы смог вскрыть того, кого любишь? Светловолосая девушка с повязкой на глазу, судорожно сжимая блокнот и ручку, склонилась над препарированной лягушкой под лампой. Напарник по лабораторной тихо фыркнул, пытаясь отмыть слизкую светло-желтую субстанцию от рукавов халата; скальпель лежал здесь же, сушась на батарее. - Конечно. А разве есть разница? - Да нет, никакой...студентка поморщилась, уже жалея о заданном вопросе. - Давай писать, лабораторную нужно сдать к четвергу... Странная штука время. И лучший доктор, если заодно со склерозом, и самый жестокий садист, если память никак не хочет сдаваться. Память... Зачем? Людям всегда нужно место, куда можно вернуться. Иногда - чтобы просто улыбнуться, вспоминая о ком-то за семью морями, или просто собраться с мыслями. А иногда память превращается в серый могильный камень. С трещинами. С вьюнками, оплетающими чью-то фотографию. В крест, расшатанный от недавнего землетрясения. Штейн молча кладет на невысокий земляной холмик цветы; букет красных роз, кое-где сшитый крупным медицинским стежком -рассыпался в самый неподходящий момент, у ворот кладбища. И еще термос. Теплый, с зеленым чаем внутри. Редкая гадость, но если добавить лимон и сахар, можно свыкнуться. Она всегда любила именно такой чай. Мари. Та самая Мари, светло улыбающаяся с фотографии на кресте. Будто не подозревая, кто лежит здесь же, в нескольких метрах ниже ободранной скамейки. Стоять становится тяжело, но садиться нельзя. Слишком...близко. К могиле. Взгляд привычно цепляется за любую мелочь: глубокую трещину у основания креста, покосившуюся оградку...что угодно, кроме самой фотографии. Почему? Тяжело...наверно. Слишком сложно. Или привычно? Франкен не выдерживает и все-таки отворачивается. Кресты. Надгробия. Могилы. Кладбище простирается, насколько хватает взгляда. Он стал проводить здесь слишком много времени; если точнее -приходить каждый день. Все эти три месяца. Почему? Тянуло. Не к добру это, отвечать на свои же вопросы. Не. К. Добру. Все это время Шинигами искал для него новое Оружие. Однако, бесполезно. Все слишком заняты...или слишком далеко. Конечно, из свободных Кос оставалась еще Азуса, но она, как близкая подруга Мари, не могла даже находиться в одной комнате с ее бывшим напарником ...или, лучше сказать, с ее убийцей? Хотя...может ли считаться убийцей тот, кто отказался вернуть уже мертвого? Бред. Зажигалка прыгает в руках; наконец, сгущающийся сумрак разгоняет алый огонек сигареты. Тепло приятно согревает немеющие пальцы, но долго не живет. Ломается и тухнет. Настоящий бред, сумасшествие -каждый день и час чувствовать на себе взгляды окружающих, в которых ясно читается осуждение вкупе с отвращением...даже когда в комнате пусто. В такие моменты просыпается собственный альтер-эго. Но вопрос тот же самый. Почему? ...Кажется, именно эта фраза читалась в ошалелом взгляде Спирита, на вытянутых руках принесшего длинный блестящий "мешок" тем весенним вечером. Албан даже не смог объяснить, что требуется от Штейна, бросив ношу на операционный стол и тут же умчавшись в уборную. Профессор разобрал только несколько слов - "раскрой" и "Шинигами". Штейн особо не торопился: характерного запаха еще не было, да и желания копаться тоже. В принципе, обычная ситуация. Очередной труп, нужно найти причину смерти или, что реже - на скорую руку сколотить бодрого зомби; что поделать, война, где, как говорится, все средства хороши. Оставалось только дождаться Албана и определить себе занятие на ближайшие пару часов...удивительно, насколько простым и понятным все казалось тогда. Профессору, как в старые школьные времена, не хотелось упускать шанс полюбоваться на нежно-зеленое лицо Косы смерти; тем более, что Мари, которая ненавидела расчлененку даже больше, чем шибусенскую уборную, в лаборатории не было - девушку снова отправили в Океанию. Официально - уладить какие-то бумажные заморочки; на деле же Мьельнир со своим отрядом должна была разыскать еще один артефакт. До возвращения их группы оставалось уже недолго, дня три, может быть, так что спасти Албана от ночи в обнимку с унитазом могло только чудо. Но Спирит не возвращался; где-то в соседней комнате включили на полную напор воды. Штейн тихо посмеивался про себя: неужели заперся в туалете? Некоторые л...некоторые совсем не меняются. Локон волос медового цвета, каким-то образом выбившийся из-под молнии на мешке, попался на глаза совершенно случайно. Спирит уже несколько минут стоял перед облупленной дверью, ведущей в операционную. Ему совершенно не хотелось входить...он прекрасно понимал, что обнаружит внутри. - Штейн?...Я...могу войти? Тишина. Албан нахмурился, нерешительно нажимая на дверную ручку. Хотя, чего еще он должен ожидать? Штейн...не стал бы выходить из себя. Даже сейчас. В нос ударил стойкий запах сигаретного дыма и каких-то препаратов, насквозь пропитавший комнату. Приступ дурноты накатил снова, стоило только бросить взгляд на операционный стол, на котором, спиной к двери, сидел профессор. Косе Смерти стало не по себе -"мешок" оказался открытым...Что еще хуже - именно возле него, не отрывая взгляда от...тела...застыл, по другому не скажешь, Штейн. ...Ее убили, а потом попытались сжечь. Глупо. Огонь не причинил бы вреда Косе Смерти. Паника и боль, застывшие на обезображенном лице девушки, притягивали взгляд. Глаза...губы...кровоподтек на подбородке. Рваная рана на месте сонной артерии. Невозможно оторваться...преодолеть липкое чувство отвращения к себе и коснуться красно-черных...нет, уже рыжих с сединой волос, прилипших к щеке...Провести рукой по лицу, чтобы прикрыть глаза. На ладони остаются холодные серые капельки, и только это возвращает к реальности. К реальности. В реальности снова пошел дождь. В который раз за неделю...все-таки осень на улице. Холодные капли монотонно барабанят по редкой растительности, а очки запотевают почти мгновенно. Штейн слишком часто прокручивал эту картину в голове. Слишком. До боли в висках, до плывущих перед глазами красок со всеми оттенками черно-желтого...до перебитых зеркал по всей лаборатории. Он не смог вернуть ее тогда. Не смог бы и теперь. Почему? Все просто. И дело не в сотнях швах, которые изуродовали бы и без того искалеченное тело. Мари...смогла бы это пережить. Обязательно смогла бы. Мьельнир пережила бы что угодно, кроме своего возвращения... как бы смешно это не звучало. Ведь в сущности, что такое зомби? Живая душа, привязанная к мертвому телу, тление которого искусственно приостановлено. Не живое и не мертвое...просто существо, которому не к чему стремиться и уже незачем жить. Хотя… Не нужно было столько лет учиться с Мельнир в одной группе, а позже — работать в Шибусене, чтобы понять: смерть для Мари означала вовсе не прекращение моторных функций сердца. Скорее, потерю мечты. Лицо профессора сводит горькая усмешка, от чего профиль Штейна уже не уступает в оригинальности многим кладбищенским монументам. Мечты. На последнем курсе Мари без умолку трещала о скором замужестве, но замуж так и не вышла, к превеликому удивлению всех преподавателей и друзей. Навязчивая идея Мьельнир - семья, дети... Обратить ее в зомби и лишить всего этого - истинный садизм. Плевать, что тогда практически никто не понял его отказа. Вот уже полгода Шибусен молча замирал, заметив на горизонте сгорбившуюся фигуру в медицинском халате - негласное правило, заведенное у студентов...да и некоторых преподавателей. Ну, это ничего, остынут. Привыкнут. Когда-нибудь. ...Дождь усиливается. Со стороны это выглядит забавно: стена, надвигающаяся со стороны Города, постепенно приближается, подминая под себя метр за метром, одно надгробие за другим. И вот пелена совсем рядом, близко. Вода уже наотмашь бьет по лицу, по-змеиному скользит под воротник, смывает последние остатки тепла и здравого смысла. Пара минут - и халат промокает насквозь вместе со свитером, как бы намекая, что пора идти обратно в лабораторию. Но дождь уже не дождь. Серебряная сеть с крупным прорезом, которую вот-вот набросят на землю, памятники с вечно скорбящими выражениями на лицах...почему они плачут? Наверно, это больно. И их надо защитить. Защитить памятники. Защитить Мари. Это ведь смешно, да? Какой смысл - спасать мертвый камень от дождя. Или...спасать дождевые капли от грязи под ногами? Вода ведь не должна быть мутной. Это всегда приводит к беде. Когда хоронили Мьельнир, шел дождь. Сдавленный смех, больше похожий на недовольное клокотание крупного хищника, и широченная улыбка в пол-лица Штейн уже не замечает, что краски, сговорившись с тенями, пляшут перед глазами какую-то адскую джигу. Причем тени, почему-то ведут...но это ненадолго. Главное - случайно не присоединиться самому, ведь это будет выглядеть, как минимум, глупо. - Штейн, тебе пора домой. Не стой под дождем — звенящий полушепот за спиной повисает в воздухе. Почти чудо, что его все-таки услышали. Профессор облегченно вздыхает, неловко протирая глаза, однако оборачиваться не спешит. Что-то в лице подсказывает: мужчина давно ждал...ее. - Я не хочу. Побудь со мной, пожалуйста. Негромкий хруст лавки подле креста. Шаги. Каблук предательски скрипит, когда обладательница едва не спотыкается о камень. Холодная ладонь, вдруг касающаяся щеки... Еще мгновение - и Штейн резко оборачивается назад, пытаясь поймать ускользающее видение, но так застывает с вытянутой рукой - на этот раз тень не собирается уходить. ...Старательно отводимый взгляд...как и раньше, на первых курсах. Волосы слегка растрепались; светло-серая куртка поверх желтого платья, воротник которой поднят, а замок застегнут до упора. Фигура совсем не выглядит намокшей, несмотря на ливень - вода не подступает, дождя над ней нет... - И как долго ты собираешься сюда приходить? - Сколько захочу. - Тебе не нужно здесь находиться. - А ты хочешь… можешь помешать? Мьельнир мало изменилась с тех пор, как несколько месяцев назад ее посадили на поезд в пустыне. Только теперь почти не улыбается. - Вопросом на вопрос. Ты никогда не изменишься, Штейн. В который день. В который раз. Сгусток энергии, который иногда называют приведением, или все-таки галлюцинация? Один из вопросов, который способен решить только Шинигами. Или Кишин. Скорее, Кишин. Да, действительно... Кишин. Штейн, не обращая внимания на напарницу, медленно кивает своим мыслям. Нужно только его найти... что же может быть проще, если Кишин давно поселился во всех зеркалах Города? Глупый вопрос, не так ли? Мьельнир подходит почти вплотную, пытаясь заглянуть в глаза профессору, и тут же мрачнеет. Дурацкая привычка, которая так много раз ломала зачатки чувств в потенциальных супругах... Мари часто жаловалась на нее. Раньше. Но поймать взгляд Франкена, блуждающий в районе черно-белых шитых туфлей, оказывается не так-то просто. Возможно, это к лучшему - так Штейн не замечает, что изящная, не по-женски сильная рука осторожно накрывает железный болт у виска. - Ты ведь понимаешь, что это не нормально? - Не нормально? Что именно? -а когда замечает, становится слишком поздно. Остается только накрыть руку Мьельнир своей...знакомую...почти осязаемую. Последняя фраза звучит как издевка, однако Мари грустно улыбается. - Штейн, прекрати все это. Иди домой. - И, немного подумав -Хуже уже не будет. Вопреки всему, Штейн подчиняется... как обычно. Болт с негромким скрипом возвращает тесную комнату, вдоль и поперек исчерченную косыми швами, красно -черный монитор и колбу с ударной дозой снотворного. - Хуже...не будет...