Неон

Мирон курит. Красиво так курит, зараза. Не спеша поднимает руку с дымящейся сигаретой к пухлым губам, немного наклоняет голову и делает затяжку. Не торопясь затягивается и закатывает глаза от удовольствия, губки бантиком. Хочется остановить мгновение, оставить такого кукольного Мирона себе на память, как статуэтку, чтобы поставить на отдельную самую почётную полочку и каждое утро подходить к ней, и долго стоять, и рассматривать. Но мгновение не вечно, и за ним наступает ещё одно, чуть ли не более красивое. Мирон медленно разжимает губы, опускает сигарету обратно на уровень коленки и, задрав голову к небу, выдыхает дым. Он вылетает красивыми ошмётками, завивается в причудливые узоры, успевает просветиться через зеленоватую неоновую вывеску бара и постепенно исчезает, растворившись. А Мирон всё также стоит с поднятой головой, закрытыми глазами и приоткрытыми губами. Пальцы у Фёдорова тоже очень красивые. Он как-бы весь само совершенство в глазах Славы, но когда Мирон курит, смотреть хочется особенно на лицо и на руки. Пальцы у него пиздец какие длинные, прямо как у пианиста или гитариста, указательный и средний с его любимыми буковками «M» и «P» непринуждённо и легко сжимают сигарету, остальные свободно висят. Мирон, сука. Даже имя его заставляет чувствовать себя так, будто смотришь на картину, в которой всё идеально — и подобранные гармонии черт лица, и лёгкая сутулость, и небольшой рост, и прекрасный вкус в одежде. Сам-то Слава далеко не ценитель, действует по основному принципу постироничных поэтов и твиттер-boy'ев (Мирон написал бы «твитор». Идиот неграмотный) — что ещё не пропахло потом и пивом до потери сознания, то и надеваем. Фёдоров же, видимо, похуистом никогда не был. Разве что «похххуистом», но это уже другой разговор. Слава так и видит, как жид стоит у большого зеркала, поправляет рубашечку, то застёгивает, то расстёгивает верхнюю пуговицу — как лучше смотрится? От такой картины сознание Карелина плывёт уже совсем не в то русло, и он не замечает, что на него уже минут десять напрямую смотрит Мирон. Уже не скрывает взгляда, ну, а хули — сам-то Гнойный пялится на Фёдорова уже полчаса… — Эй, Гнойный, ты там случайно не паралич схватил? Ты ж меня видеть не можешь, так чего ты на меня смотришь уже минут тридцать? Я может и рэпер, но не тупой, вопреки стереотипам. Нет, ты тупой, Мирон. И похуй, что очень даже умный, на самом деле. Всё равно тупой. Стараясь натянуть на себя обычную презрительную улыбку, Слава отвечает язвительно: — Было бы на что засматриваться, карлица лысая. А насчёт тупого или умного не знаю, я мемчики про солипсизм не скроллю в ВК. И Слава чувствует, что выбрал правильную тактику подъёба — на такую очевидную иронию жид вестись любит. Три, два, один… Щас рванёт. И реально подрывает. Машнов даже удивляется точности отсчёта. — Вообще-то, мой дорогой тупой друг, солепсизм… — Да поебать мне на твой солепсизм. Быстро, словно боясь спохватиться и вспомнить о чём-то адекватном. Дёргано, словно в мгновение ока порываясь и останавливая себя тут же. Жадно. О да, наверное, это самое чёткое наречие. Слава порывисто хватает руку растерянного такими резкими действиями Мирона, тянет его на себя и целует. Но не аки дева какая-то, не робко, не осторожно. Нет, Карелин пытается насладиться теми миллисекундами, пока жид не осознал, что же всё-таки случилось. Он буквально впивается в чужие губы, мысленно готовясь нехило так получить по яйцам, но получает в ответ лишь ещё более яростный. Даже странно. Стоп. Непонятно. Отстраниться нет ни желания, ни возможности. Фёдоров не действует как Слава, он совсем другой. Спокойный, властный, требовательный. Слава абсолютно теряется в этих ощущениях, отдавая бразды правления в руки Мирона и явно делает это не зря. Зелёный неон подсвечивает очень небольшую территорию вокруг бара на окраине Санкт-Петербурга. Под зелёной неоновой вывеской, зная, что всем здесь трижды, нет, четырежды похуй на пьяных пидоров, прислонившись к стене, стоит Мирон. Правую руку на пояс, левую на шею — он наклоняет Славину голову к себе поближе, чтобы удобнее было с остервенением сминать его губы, покусывая, заставляя их наливаться кровью и из светло-розовых становиться бордовыми. Осторожничать — отнюдь не удел императора. Впрочем, кто сказал, что Славе не нравится? Языком сквозь опухшие от поцелуев губы. Слава успел заметить раньше, что губы у Мирона постоянно сохнут, трескаются, он их вечно облизывает. Теперь эта его привычка очень хорошо заметна. Переплести языки. Фёдоров направляет свои и Славины действия, так что Машнову остаётся только стоять и кайфовать. Мирон передаёт запах своих дурацких сигарет в чужой рот, этот едкий дым, которым так любит заполнять свои лёгкие, передаёт Славе. Машнов и курить-то не особо любит, а всё равно безумно, до дрожи в коленках нуждается конкретно сейчас в этом дыме. Почти что цыганский поцелуй, ага. Текстура губ охуенно красиво смотрится с этой неоновой подсветкой. Они то ли красные, то ли зелёные, а в уголках так вообще фиолетовые. Приобретают фантастический оттенок.

***

— Блядуешь, значит. Рудбой звучит очень зло. Прям так, с надрывом. Мирон отрывается от Славиных губ аккуратно, почти нежно, так, что внутри что-то ёкает, за плечо его отстраняет. — На правах кого ты мне это предъявляешь? Я тебя, бро, не понимаю. Ваня ничего сказать не может и просто уходит внутрь бара. И тут Слава понимает, что со своим «умно-тупо-умным» определением не ошибся. Потому что даже он всё понимает, а Мирон всё ещё нет.