Честно-честно?

— Ты краси-и-ивый, — тянет Риин, голову держа в своих аккуратных-маленьких пальцах, улыбаясь так тепло-тепло и солнечно. — Самый красивый человек в мире! — Риин… — робко, боясь спугнуть эту крошечную девочку, похожую на бабочку, — Риин, не неси чепухи. — А я серьезно! Гугу морщится, но с его покереженным-измученным лицом это плохо видно. Щеки нет, рот безгубый и нос — одни ноздри, чистую кожу попробуй найди, и не понимает он, что в этом «красивого». — Но ведь я… — А почему ты думаешь только о внешности? — девушка наклоняет голову и дует губы, убирает руки с лица и обвивает ими шею. — Неужели и во мне видишь только внешность? Гугу распахивает глаза, быстро шепчет: «Нет-нет-нет-нет», а потом вжимается в плечо Риин, падает обратно на кровать вместе с ней и все продолжает: — Ты умная, ласковая, ты никогда не… Риин хихикает, чуть отстраняется — Гугу ее отпускает по первому же движению, — садится рядом и кладет палец на рот парня.  — Чш-ш-ш-ш, — наклоняется, и лицо щекочут ее пшеничные волосы, — я все понимаю. Гугу прикрывает глаза. Риин гладит его по волосам медленно-медленно, успокаивая, напевая какой-то незамысловатый мотив. Гугу льнет к ее руке, словно ребенок, изголодавшийся по родительской любви, и почему-то кажется, что он и правда похож на ребенка, заключённого во взрослом теле — печального, робкого, боящегося допустить ошибку и где-то что-то потерять или сломать. Гугу был ребенком, который панически боялся потерять. Может быть, его неумелые песни в тетраде по математике могли бы сказать о нем больше, чем взгляд из-под маски или одеяла, но он их не показывал никому и никогда; может быть, его стихи без какой-либо рифмы смогли бы кому-то понравиться. Но никто его не ненавидит так сильно, как он сам, запрещая себе какие бы то ни было пути для счастья. Риин все продолжает свою песню, которую Гугу слышал только от нее одной и только для него единственного. Глаза закрывает, вздыхает глубоко и судорожно, думая о том, что такую девушку, как она, он не заслужил; что люди, окружающие его, в жизни появились неправильно и монстра они любить не могут; что изнуряющая работа каждый день — лишь дело привычки, а не сбитых коленей, вечной усталости, неумения отдыхать. — Риин, — руку поднимает, касается ее щеки, и поражается ее мягкой-мягкой коже, с видимыми венами, а не смуглой и твердой, как у него самого. — Ты меня честно-честно любишь? — Честно-честно, — песня обрывается на полуслове. — Никого так, как тебя, не люблю. Целует в лоб. А, может, всё-таки…