Очарование

      Я не смел приблизиться. Не сделал ни шага, оставаясь прикованным и лишь наблюдая за дядей. Как и другие работники морга, он оставался серьёзным даже в такой важный для меня момент. Сердце дрогнуло и, казалось, пропустило удар, когда открыли дверь холодильной камеры. Следом выкатили выдвижную полку, на которой лежала она. – Как видишь, я постарался, Бертран. Я дам тебе время попрощаться с ней. – Спасибо тебе, дядя… Правда, спасибо. – Тебе стоит больше благодарить своего отца, - подметил мужчина. – За то, что он не отказался похоронить её по-человечески. Твоя девушка была сиротой, верно? – Да. Ни родителей, ни опекунов у неё не было. Ей оставался один год до выпуска из детдома, но… - я невольно запнулся и вдохнул холодный воздух морга. Дядя Саймон лишь похлопал меня по плечу и оставил наедине с Дороти.       Моё чудовищное принятие её смерти даже успокаивало меня сейчас. Я уже не бился в истерике, как несколько дней назад, не проклинал себя за упущенный шанс спасти свою любовь. Мы оба не знали о запущенности этой болезни, которая преследовала мою любимую больше четырёх лет. Последняя стадия цирроза печени была необратима и особенно мучительна.       Помню душераздирающие крики от нескончаемой боли. Как Дороти бросало то в жар, то в холод, а вздувшиеся вены просачивались под бледной кожей. Помню, как её тело била дрожь; как карие, наполненные страхом и отчаянием глаза смотрели на меня с надеждой. И я не мог бросить её в такой мучительный для нас обоих день. Единственным облегчением, пришедшим поздней ночью, стала смерть.       Смерть успокоила её, прекратив все мучения. Смерть сделала мёртвое лицо спокойным и умиротворённым. За это я благодарил и проклинал её. Проклинал Бога, подарившего и забравшего мою Дороти. Навсегда, без возврата.       От понимания, что скоро и земля заберёт её, я решился на этот шаг. Несмотря на попытки отца отговорить меня и беспокойство матери за моё пошатнувшееся сознание, я поговорил с дядей о последней возможности остаться с любимой один на один. И теперь я стоял совсем рядом, но не решался приблизиться. Время шло, мне осталось совсем немного…       Первый шаг дался мне так тяжело, будто мои ноги стали частью скользкой плитки на холодном полу. Каждый вдох-выдох отсчитывал каждую попытку. Ещё немного, и мои пальцы смогли разогнуться. Встав совсем рядом, я осторожно коснулся аккуратно уложенных чёрных волос. Жёстких из-за слоя лака волос. Ниже – впалые веки, некогда румяные щёки кажутся бледнее. Лишь одно прикосновение к ним, и на тыльной стороне ладони – осевшая пудра. – Снова испортил, - я неловко улыбнулся. Дороти не нравилось, когда она так старалась и наносила макияж, а мне удавалось одним неловким движением – поцелуем, касанием пальцев, - стереть помаду с её губ или, как сейчас, немного пудры. Я утешал её, говорил, что для меня она останется красивой даже с растрепанными волосами, покусанными губами и уставшими после бессонной ночи глазами.       Она не верила. Как и сейчас, если бы услышала меня. Но ответом стала тишина, которую только я мог нарушить. Я бы хотел многое сказать ей, шепнуть что-нибудь приятное и вновь почувствовать прежнее тепло её тела.       Мои пальцы осторожно спускаются по изгибам её руки, и самыми кончиками я чувствую едва заметное тепло. Или мне это только кажется? Под мёртвой кожей не бьётся пульс, грудь не вздымается, и я не слышу дыхания. Лишь своё вместе с быстрым стуком собственного сердца.       Довольно резко отрываюсь и, едва не сорвавшись, отворачиваюсь. Взгляд утыкается в белую стену, и дышать становится легче. Я решаюсь снова взглянуть на тело любимой, одетое в некогда ею любимое голубое платье. Да, дядя и вправду постарался перед похоронами.       Мне начало казаться реальным едва уловимое тепло её тела, и в моих мыслях Дороти… спала. Всего лишь спала крепким, никем не нарушенным сном. И я позволил себе нечто большее.       Мне мало прикосновений. Я снова хочу почувствовать её, как раньше. Когда для нас не было никаких ограничений. Подхватив Дороти на руки, я нежно укладываю её на операционный стол морга. Мои губы смелее касаются бледной от пудры щеки, поднимаются выше и обхватывают мочку уха. Впускаю в ход зубы, стоило моей руке приподнять подол голубого платья.       Воздух нереально быстро нагревается, и я невольно отстраняюсь. Вдох – пальцы расстёгивают пуговицу и молнию на ставших узкими джинсах. Выдох – свободной рукой стягиваю с Дороти нижнее белье. Теперь моё тело не поддаётся контролю, когда на ещё дрожащих от волнения и возбуждения ногах я взбираюсь следом и, прижавшись к любимой, пытаюсь согреть своим теплом.       И я получаю такой долгожданный ответ от холодной, но такой родной Дороти. Она приняла меня, приняла полностью. Я тут же целую её в сомкнутые губы. Это моя благодарность, моё желание вспомнить те ночи, когда мы оставались одни. Иногда ей нравилось притворяться спящей, но я всегда добивался её сладких стонов, шептания моего имени и признания в любви. Снова и снова я звал её, как сейчас. Без ответа…       Я чувствую нахлынувшее возбуждение и едва сдерживаюсь, чтобы не кончить раньше времени. Из последних сил мне удаётся растянуть момент наслаждения. Мои движения становятся медленнее, поцелуи – чаще и несдержаннее. Я снова касаюсь холодных губ, пытаюсь углубить поцелуй, но кончик языка чувствует тонкую нить.       Я не успеваю отстраниться прежде, чем излиться в тело Дороти. Мои попытки восстановить дыхание заставляют вернуться в реальность, вернуть сознание. Только что я… пытался разомкнуть зашитые изнутри мёртвые губы. На лице моей любимой был стёрт тщательно нанесённый макияж, и я не мог не заметить трупные пятна.       Я сделал это… с трупом любимой, осквернив его.       Отвращение к самому себе подействовало на меня, как щедрая и звонкая пощёчина. Соскочив с операционного стола, я едва не упал на пол. Ноги дрожали, руки хватались за опору. Только глаза не смели смотреть на Дороти…       Пара вдохов-выдохов, и я привёл себя в порядок. Собрался с силами, чтобы взять на руки Дороти и уложить её тело на выдвижную полку. Как же вовремя… – Бертран, пора! – послышался голос дяди за дверью. – Я вхожу!       Я дождался появления мужчины и попытался сделать своё лицо невозмутимым. Будто ничего и не было. – Ты успел попрощаться с ней?       От этих слов я почувствовал, как что-то умерло внутри меня. Похоже, что это были остатки моей совести. Слова дяди Саймона ударили по живому. Дороти на самом деле мертва, и я больше не в силах её вернуть. Я должен был смириться с её смертью до самого конца.       Бросив короткое «да», я зашагал прочь из морга. Не различал дорогу и не мог вспомнить, как я добрался до дома. Родители встретили меня с тревогой и, не решившись спросить меня о прощальном «свидании» с любимой, направили в спальню…

***

      Я не спал всю ночь. Это отразилось на моём впалом и побледневшем лице, что не осталось незаметным для собравшихся. Во время похоронной церемонии я слышал неосторожно брошенные слова о глубине моей скорби. Все делали вид, что жалели меня и соболезновали моей потере. Думали, что это стало причиной моей бессонной ночи. Но никто из них не мог знать истинной причины.       Я не мог уснуть из-за стыда за свой поступок. Всё казалось неправильным и аморальным. Я боялся сорваться и упасть на колени, когда понесут гроб. Я боялся смотреть на осквернённое мною тело.       Но я не испытал этого страха на похоронах. Как только настала моя очередь при всех попрощаться с Дороти, я осознал, что вновь хочу её такой. Не хочу так просто отпускать навсегда.       Для меня она осталась такой же красивой, как при жизни. Как в стенах мрачного морга. Я не смог оторвать от неё взгляда до тех пор, пока в моём сознании не послышался стук молотка и забиваемых гвоздей. Гроб уже заколачивали. Только я знал, что это не станет для меня препятствием. Я был в предвкушении от нашего нового «свидания». Не смог бы простить себе упустить этот шанс. Ещё немного побыть с ней рядом, с самим очарованием по имени Дороти. Этой ночью…