под дых

Бокуто вваливается в квартиру Куроо, запинаясь о порог и ругаясь. У него в руках человек, старательно обернутый в одеяло, и по сравнению с Бокуто он выглядит слишком маленьким. У Бокуто бицепсы не вмещаются в узкие футболки, и швы предостерегающе трещат, когда тот аккуратно укладывает мальчишку на кухонный стол. — Этот мальчик валялся у Тендо в подвале. Куроо разглядывает едва различимый силуэт под слоями одеяла. — И ты решил притащить его ко мне? Это моя квартира, Бо, а не барахолка. — Ну, я же не мог оставить его там! Он дышит, я проверял. — Так забери его себе, я-то здесь каким боком? Бокуто уже под сорок, но он по-детски корчит виноватую рожицу, глупо улыбается и чешет затылок. Бокуто выглядит машиной для убийств, у него мышцы гремят сталью, кровь не смывается с ладошек, и он читается открытой книгой. Куроо тяжело вздыхает. — Акааши не разрешил? — Он не знает, и ему лучше не говорить. Ты знаешь Акааши: убивай всех на месте, мы не знаем, кто друг, а кто враг, — и взрослый ребенок пародирует Акааши лицом, что Куроо не может сдержать улыбки. — Но этот парень пережил пытки Тендо, мне кажется, он особенный. Бокуто знает о людях больше. Бокуто умеет читать хороших и плохих. И Куроо слепо верит ему. Кенма просыпается в квартире, в которой по-домашнему пахнет кофе, а не в сыром подвале с крысиными трупами и собственными испражнениями. Он проводит рукой по теплым, чистым простыням и только потом замечает Куроо. Кенма реагирует быстро, он ногами обхватывает его шею, и через пару секунд Куроо оказывается на лопатках с Кенмой на груди. У Кенмы переломаны ребра, ушибы по телу, стертые в кровь следы от наручников на руках и ногах, а шея туго перетянута гематомой. А в глазах — зверская злость. — Куроо Тецуро, приятно познакомиться. Кенма всем телом излучает враждебность, и его острая коленка опасно упирается в кадык Куроо. У него взгляд колючий, холодный, он царапает им лицо Куроо, рассматривает широкие плечи, натыкается на острые полумесяцы ключиц, и у Куроо по телу зимние мурашки, холодок пробивает позвонки. У Кенмы взгляд убийцы. — Ты в безопасности. Мы отправили Тендо в ад. На имени шираторизавской шавки у мальчишки взгляд твердеет, коленка сильнее сжимает горло Куроо, и в глазах Кенмы нет страха, лишь жажда крови. И это до ужаса пугает. — Если бы я хотел тебя убить, сделал бы это, пока ты был в отключке. Кенма чуть расслабляется и сползает на кровать. Он все еще не доверяет, держит ухо востро, у него все мышцы напряжены и натянуты, он пытается скрыть усталость и боль и чуть прикрывает глаза. Куроо поднимается с постели, потирая шею. — Это единственный раз, когда я позволил тебе такое. В следующий раз не обижайся, если я дам сдачи. У Куроо в голосе угроза гремит грозовыми перекатами, и Кенма верит на слово. Он помогает принять душ. Кенма сначала сопротивляется, ему не нравятся чужие прикосновения к своей коже, но после того, как он пару раз падает от слабости, он вынужден позвать Куроо. И Тецуро впервые слышит этот голос — уставший, слабый, вымученный, но горделивый. У Тендо получилось довести мальчишку до бессилия и изнеможения, но он не смог его сломать. Кенма яростно стирает с себя синяки, трет до покраснений и хочет избавиться от склизких прикосновений Тендо. Куроо смывает космосы на запястьях и звездные туманности с шеи, и останавливает Кенму, когда тот слишком увлекается и до крови расцарапывает бедра. Кенма пахнет подвалом, унижениями и побоями, он — паническая атака, у него в лихорадочных движениях беспомощность и истощение, и он по-собачьи кусается. Гель для душа пахнет шоколадом. Куроо пахнет шоколадом. Куроо помогает переодеться и позволяет Кенме опираться на его плечо, пока надевает ему домашние штаны. Куроо готовит кашу, потому что уверен, что Кенма не ел несколько дней и его вывернет наизнанку от тяжелой пищи. Куроо расстилает Кенме диван и приносит дополнительное одеяло, потому что у Кенмы анорексия, авитаминоз, и ему не хватает тепла.

Могу ли я ему доверять? Мысль мешает им уснуть.

— Так, как тебя зовут? Куроо слышит, как Кенма ворочается и путается в одеялах, и даже в темноте различает темную макушку. — Кенма. Козуме Кенма. Больше Куроо не спрашивает. Ни о прошлом, ни о настоящем, ни о будущем. Он позволяет Кенме спать до обеда, оставшуюся часть дня залипать в телефоне, таскать на диван тарелки с едой, не чистить вечером зубы и воровать любимую толстовку Куроо. В ней Кенме тепло, и она висит на нем мешком. Раны затягиваются долго, Куроо помогает обрабатывать их каждый день, осторожно перевязывает грудную клетку, фиксируя переломанные ребра. Кенма на ощупь — зимний, и Куроо своими подкожными вулканами его обжигает. Кенма не любит общаться, не любит прикосновения, не любит запах сигарет. Кенма любит яблочный пирог из пекарни на первом этаже, любит шоколадный гель для душа, любит слушать музыку. Куроо не любит грязную посуду, не любит мятные конфеты, не любит гостей. Куроо любит капучино с бисквитом на завтрак, любит открытые окна, любит разговаривать ночью. Кенма просто слушает, как Куроо болтает в темноте. Куроо впервые говорит не в пустоту. — Сегодня вечером пойдешь со мной. Бокуто хочет с тобой увидеться.

Тот Бокуто, который спас мне жизнь? Тот Бокуто, который считает меня особенным? Тот Бокуто, который мне точно не понравится, потому что шумит хуже метро в час пик?

— Тот самый. Куроо тащит домой джинсы-скинни и белую рубашку, и Кенма уверен — они из женского отдела. И он все равно натягивает поверх толстовку, которая уже, похоже, не Куроо, но все равно пахнет шоколадным гелем для душа. Куроо цепляет ему поясную кобуру и вставляет туда пистолет. На всякий случай, бормочет Куроо. — Блин, а ты выглядишь лучше! У тебя больше нет синяков на лице, но ты все еще какая-то бледная поганка. — Бокуто! — А че, не так, что ли? — Это не очень вежливо. — Ну, Акааши... Кенма чувствует себя неуютно. Бокуто искрится солнечным светом и по-теплому улыбается, он летний, тропический, знойный и совсем не похож на обжигающего Куроо. — Ты представляешь, Куроо не говорит нам твое имя, а еще заставил выгнать всех из бара, чтобы тебе было уютнее. — Бро, не говори чепухи, я не так сказал. — Нет, нет, я точно помню. Ты сказал, уютнее. — Может, мне тогда рассказать Акааши, как этот малой появился у меня дома? — Ха! Я уже все рассказал! Сразу же, как только вернулся к себе домой. — Я в тебе не сомневался. Сволочь ты, Бокуто. — А ты, как будто, не рад? И оба громко смеются, и в баре по-июльскому тепло. Они продают наркотики, ввязываются в драки и войны, убивают людей, а на ощупь мягкие и светлые. Кенма встает, чтобы отойти в туалет, Акааши оказывается слишком близко, Кенма чувствует его дыхание у себя на виске. — Все хорошо? Акааши кладет руку на плечо Кенме, и тот опасно кусается. Кенма сверкает молнией, обхватывает чужое запястье, заводит за спину и второй рукой выхватывает из кобуры пистолет, приставляя к затылку Акааши. Акааши спокойный, расслабленный, со штилем в глазах. — Я забыл, что ты не любишь прикосновения, извини. Кенма встречается взглядом с Куроо. Куроо по-привычному горячий, он шпарит кипятком, жжет солнечными взрывами. Голос Куроо топит ледники. — Ничего страшного. Бокуто смеется опьяняюще, заливисто и громко, от него пахнет цветами и свежестью. — Вот это тебя нагнули, Акааши! Этот малой выглядит слабаком, но в нем живет настоящий тигр. Ночью Кенма говорит первым. — Акааши ведь не забыл? — Не забыл, он проверял тебя. Акааши слишком осторожный, наверное, поэтому Бокуто все еще жив и со всеми конечностями. — Почему ты оставил меня? — Потому что Бокуто сказал, что ты особенный. Он балбес, и мозгов у него нет, но он не ошибается в людях. Ты правда особенный. Они молчат пару минут. — Кенма, тебе нравится, что тебя называют этот малой? — Мне все равно. — Никому не говори своего имени, так будет безопаснее. — Я знаю. — Твои раны почти зажили, не хочешь научиться новым приемам? Ты хорошо делаешь захваты, но движения нечистые, они должны быть более точными. — Как скажешь. Кенма не любит покидать любимый диван, не любит переодеваться в шорты и футболку, не любит, когда Куроо швыряет его на пол и выбивает весь воздух из легких ударами. У Куроо кожа палящая и едкая, она жалит морозного Кенму и буравит его северно-ледовитый. Куроо взрывается сверхновыми звездами, кипит африками и саха̀рами и температурой давно за сорок. Кенма впервые побеждает Куроо. — Я могу свернуть тебе шею прямо сейчас. Я победил. — Кенма, мне кажется, я влюбился. Куроо ждет мне все равно, я знаю, как скажешь. Но Кенма побеждает Куроо второй раз. — Я тоже. И Кенма целует — зверски, жадно, голодно. Куроо стягивает футболку, и пальцами выедает кожу на спине, давит позвонки, и сокращает расстояние между ними до минимума. Кенма от чужих прикосновений плавится, Куроо от Кенмы морозит, и он кусает его промозглую кожу. Он хочет вымыть из него иней, стужу и своими взрывами выстилает чужую кожу мурашками. В кровати с Куроо намного теплее, чем в его толстовке. Куроо слизывает синяки с чужого тела, выжимает Кенму до лихорадочной горячки, и от него пахнет шоколадным гелем для душа. Кенма остриями ногтей впивается в плечи, мнет их в кровавые царапины и сцеловывает созвездия родинок. И ему хочется нежно содрать с чужого лица ухмылку своими тигриными зубами. Кенма стонами бьет под дых, и Куроо мнет его под собой, как животное, стискивает запястья в грубой хватке и любовью шепчет моё в межреберные. В следующий раз Кенма опять держит Кейджи на мушке, когда тот касается Куроо. И он опять его проверяет.