Не придумывай себе ад

Ты, расстроенный и обиженный, сидишь у залитого дождём окна. Смотришь на сырую улицу, на злых промокших бедолаг. Дома тепло, пахнет малиновым вареньем, чистым постельным бельём и дождём с нотами выхлопных газов. Внутри хорошо и тихо, внутри не видно чужих глаз, своих тоже, будем честными. Прохожие внизу спотыкаются, шлёпают по лужам и нервно раскрывают зонты, оглядываясь по сторонам и смотря на серое небо, будто их брань что-то изменит. Дождь не прекратится, если какой-то важный мужчина, который очень любит оперировать фразой «ты знаешь, кто я?», обругает миллиарды капель воды, летящих с небес. Им плевать, как ни странно. Они сами придумали себе ад, а теперь сами вынуждены из него спасаться. Почему-то ругаются и злятся на то, что никогда не зависело от них. Дождь пойдёт ещё неоднократно после того, как закончится сегодняшний ливень, после того, как важный мужчина доберётся домой, и даже после того, как важный мужчина умрёт. Дождь всё равно пойдёт снова, и это прекрасно. Среди зонтов маячит промокшая макушка. Девушка неспешно идёт по улице, изредка поправляя на голове ярко-оранжевый капюшон. В наушниках ты наверняка слушаешь свою любимую «Life is beautiful» и в кармане перебираешь мелочь, что отдали тебе в магазине. «Life is beautiful and fine. But, darling, only because you’re mine», * — поёт старина Тони в твоих наушниках, а она идёт вперёд, распинывая под ногами лужи и изредка смотря на своё расплывающееся отражение. Когда она теряется из поля твоего зрения, ты вновь начинаешь рассматривать окно и неприглядный пейзаж, который оно открывает. Подсознательно ты ждёшь, пока щёлкнет дверной замок, распахнётся входная дверь и на пороге появится промокшая девушка в ярко-оранжевой кофте. «Кофта цвета детского фломастера», — как она сама однажды назвала её. Тогда ты добавил, что это больше похоже на цвет спелого апельсина. «Цвет спелого апельсина, нарисованного детским фломастером», — она улыбнулась и откусила яблоко. Она появилась очень скоро. Побрякивая мелочью в кармане, девушка разулась и прошла в гостиную, где ты сидел, расположившись у окна. — Кан Ёсан, ты отвратительный, если всё ещё злишься на меня после всего того, через что я прошла ради двух пачек рамёна. Ты переводишь на неё взгляд, уже не такой грустный и обиженный. Смотря на неё со свисающими у лица прядями волос, немного замерзшими губами и кофтой цвета мокрого спелого апельсина, нарисованного детскими фломастерами, ссора тоже становится похожей на придуманный ад. Ты поднимаешься со стула, расстёгиваешь на ней мокрую кофту и относишь её к батарее. Сердце млеет, когда твоя спина чувствует её тепло, её руки крепко сжимаются вокруг твоего тела, а промокшая голова касается домашней футболки. — Ёсан~, — тихо протягивает она, выдыхая. — Я замёрзла. Ссора оказалась маленьким придуманным адом, который мог бы затмить вещи более значительные, чем обида: промокшую кофту, посиневшие губы, красивые руки, крепкие объятия и тихий голос. Проблемы немного похожи на дождь, не правда ли, Кан Ёсан? Они не прекратятся, даже если ты будешь постоянно на них ругаться. Достаточно просто раскрыть зонт, включить в наушниках хорошую песню и, вероятно, взять кого-то за руку. «Life is beautiful and fine. But, darling, only because you’re mine». *Жизнь прекрасна и весела. Но только потому что ты моя, дорогая.